К тому же меня сразу выдавала рыжая шевелюра. Я повернулся спиной к электрокамину.
— С чего начать? — сказала она.— Мне кажется, мы, а в особенности мой отец, совершенно потеряли свободу действий. Я не имею в виду свободу передвижения. Мой отец не пленник, однако в последнее время мы никогда самостоятельно не принимаем решений. Вернее, отец решает за меня, а мне кажется, кто-то решает за него. Мне не разрешают никуда надолго уехать. Отец сказал, что мне нельзя отправлять письма, пока он их не просмотрит. Мне нельзя никому звонить. Я могу выходить из дому только в сопровождении этого отвратительного Грантера. Даже когда я навещаю друзей, например судью Моллисона, он не отходит от меня. Папа говорит, что в последнее время он получает письма с угрозами похитить меня. Я не верю;
даже если это и правда, наш шофер Саймон Кеннеди намного лучше Грантера. Я никогда не остаюсь одна. Когда я на Х-13, меня не охраняют, но выбраться оттуда самостоятельно я не могу. Здесь окна моей комнаты всегда закрыты, а Грантер все ночи проводит в холле и непрерывно за мной следит...
Последние три слова она произносила очень медленно. И внезапно замолчала. Она была так возбуждена, так быстро хотела все рассказать, что слишком близко подошла ко мне. Ее глаза уже привыкли к темноте. Она вздрогнула. Правую ладонь она поднесла к губам, глаза ее широко раскрылись. Все еще дрожа, она сделала глубокий вдох. Еще мгновение и она закричит.
Однако она не закричала. Одной рукой я быстро закрыл ей рот, а другой прижал ее к себе. Несколько секунд она бешено сопротивлялась, а потом безвольно повисла на моей руке. Это застало меня врасплох, я полагал, что времена, когда молодые девушки при виде опасности теряли сознание, окончились еще до первой мировой войны. Возможно, я недооценил своей ужасной репутации и того напряжения, в котором находилась Мэри, предприняв этой ночью отчаянную, рискованную попытку. Короче говоря, она действительно потеряла сознание. Я перенес ее на кровать, но не смог вынести мысли, о том, что она лежит в той же постели, где только что убили Яблонского. Я уложил ее на кровать в моей спальне.
Я обучался на курсах по оказанию первой помощи, но не имел ни малейшего понятия, что делать в данном случае. Я смутно соображал, что все предпринятое мною, может оказаться небезвредным. Пришел к выводу, что лучший выход — подождать, пока она сама очнется. Для того чтобы она, придя в сознание, не подняла крик на весь дом, я сел на край кровати и осветил ее лицо фонариком, держа его так, чтобы свет не ослепил ее.
На ней была голубая шелковая пижама, а сверху голубой шелковый халат. Домашние туфли на высоких каблуках тоже были голубого цвета. Даже ленточки, которыми она перевязала на ночь толстые блестящие косы,— того же цвета. Лицо ее было бледным. Тут уж ничего не поделаешь, это лицо никогда не будет красивым. Однако мне казалось, будь оно красивым, мое сердце бы не екнуло впервые за три долгих пустых года, с тех пор как я вообще почувствовал, что оно у меня есть, не говоря уж о большем. Кровь как бы отхлынула с ее лица, и снова я представил себе камин и мягкие тапочки, о которых мечтал два дня на-
зад. Нас разделяло двести восемьдесят пять миллионов и тот факт, что я был единственным мужчиной в мире, при виде которого она от испуга потеряла сознание. Я послал мечты прочь.
Она пошевелилась и открыла глаза. Я решил, что метод, который был использован против Кеннеди,— ему я сказал, что держу в руке оружие,— в данном случае даст результат, достойный сожаления. Поэтому я взял,Мэри за безвольно свисающую руку, наклонился и тихо сказал с упреком в голосе:
— Глупышка, как тебе пришло в голову поступать так безрассудно?
Этот путь оказался верным. Глаза ее были широко раскрыты, но страх в них уже сменялся удивлением. Убийцы, такие, как я, не держат за руку и не успокаивают.
— Ты ведь не попытаешься крикнуть? — спросил я.
— Нет,— прохрипела она.— Извините. Я такая глупая...
— Порядок,— сказал я.— Если силы к тебе вернулись, мы должны поговорить, а времени у нас очень мало.
— Может быть, вы зажжете свет? — попросила она.
— Ни в коем случае. Его видно сквозь шторы, а нам не нужны гости.
— Там есть ставни. Деревянные ставни. На всех окнах.
Ай да Талбот-соколиный глаз! Весь день я тупо смотрел в окно и даже ставни не заметил. Я закрыл ставни и зажег свет. Мэри сидела на краю кровати, обхватив себя руками так, будто ей было холодно.
— Я чувствую себя уязвленным,— сказал я.— Достаточно вам было один-единственный раз взглянуть на Яблонского и вы сразу определили, что он не преступник. А чем дольше смотрите на меня, тем больше убеждаетесь в том, что я убийца.
Она хотела что-то сказать, но я поднял руку:
— Знаю, знаю, на это у вас есть свои причины. Но это неправда.— Я подтянул штанину брюк и продемонстрировал элегантный коричневый носок и черную туфлю.— Узнаете?
Она рассматривала их некоторое время, а потом перенесла взгляд на мое лицо.
— Это вещи Саймона,— скзала она.
— Вашего шофера.— Мне не нравилось, что она называет его по имени.— Он одолжил их мне пару часов назад. Добровольно. Мне понадобилось ровно пять минут, и он
убедился, что я не убийца. Готовы ли вы уделить мне столько же времени?
Она молча кивнула.
Мне хватило и трех минут. Тот факт, что я прошел проверку у Кеннеди, означал, по крайней мере с ее точки зрения, что полдела уже сделано. О том, что я нашел Яблонского, рассказывать не стал. Пока что она не была к этому готова. Когда я закончил, она недоверчиво сказала:
— Значит вы все знали? Об отце, обо мне, о наших делах...
— Я знаю об этом уже несколько месяцев. Но ничего конкретного. Нам известно только, что генерал Блер Рутвин впутался в какое-то дело, чего ему делать не следовало. И не спрашивайте, кто это «мы» и кто я такой. Я не люблю отвечать на вопросы, в конце концов, так будет лучше для вас. Так чего боится твой отец, Мэри?
— Я не знаю. Знаю, что боится Ройала, но...
— Я тоже боюсь Ройала. Мы все боимся Ройала. Могу поспорить, что Виланд кормит генерала россказнями о Ройале, чтобы держать его в постоянном страхе. Но не это самое главное. Отец опасается за вас, и мне кажется, это началось, когда он понял, в какую попал компанию. То есть, понял, кем в действительности являются эти люди. Думаю, что вначале он не знал, что скрывается за всем этим делом. Давно ли Виланд и ваш отец стали, если можно так сказать, компаньонами?
Она немного подумала и сказала:
— Я могу точно ответить. Это началось в конце апреля прошлого года, когда мы отдыхали на нашей яхте «Темтрис» в Вест-Индии. В Кингстоне, на Ямайке, папа получил сообщение от маминых адвокатов о том, что она начинает судебный процесс о разводе. Вы, наверное, слышали об этом.— В голосе ее звучало отчаяние.— Во всей Северной Америке не было газеты, которая прошла мимо этой истории, а некоторые просто смаковали ее.
— Вы хотите сказать, что до этого генерала считали образцовым гражданином, а его брак идеальным.
— Да. Родители стали мишенью всей бульварной прессы. Я не знаю, что произошло с мамой, нам всегда было так хорошо. Это лишний раз доказывает, что дети ничего не знают об отношениях между родителями.
— Дети?
Она была слишком измучена и угнетена, иначе не стала бы вести такие разговоры с посторонним человеком.
— У меня есть сестра Джейн, младше меня на десять лет. Папа женился довольно поздно. Джейн живет с мамой. Похоже, что с ней и останется. Адвокаты все еще пытаются уладить дело. Развода, естественно, не будет. Вы, мистер Талбот, не знаете Рутвинов из Новой Англии. В их словаре нет некоторых понятий, типа «развод».
— А ваш отец пытался помириться?
— Он дважды ездил к маме. Все напрасно. Она не захотела даже со мной встретиться. Куда-то уехала, никто, кроме папы, не знает, где она. Если есть деньги, такие вещи легко уладить.— Упоминание о деньгах направило ее мысли в новое русло, потому что, когда она продолжила, в ее голосе ощущались те самые двести восемьдесят пять миллионов, а в выражении лица проступали черты ее предков с «Мейфлауэра».— Я не совсем понимаю, мистер Талбот, какое вы имеете отношение к нашим частным семейным делам?
— Я тоже не понимаю,— подтвердил я. Это бьшо нечто вроде извинения.— Может быть, я тоже почитываю бульварную прессу. Ваши дела меня интересуют только в связи с Виландом. Так значит, именно тогда он и появился?
— Через одну-две недели. Папа был очень расстроен, мне кажется, он согласился бы на любое предложение, которое отвлекло бы его от этих забот, ну и...
— Ну и несколько утратил способность критически относиться к происходящему. Достаточно было ему снизить требования к окружению на сотую долю процента, как Виланд протиснулся в парадную дверь. От усов до платочка в кармане пиджака Виланд — идеал процветающего промышленника. Он прочел все книги об Уолл-стрит и не пропустил ни одного фильма, тщательно овладев всеми, даже самыми незначительными замашками. Ройал, насколько я понимаю, появился позднее.
Она кивнула. У меня сложилось впечатление, что она вот-вот заплачет. Вообще-то слезы меня трогают, но не тогда, когда нет времени. А его оставалось катастрофически мало. Я погасил свет, подошел к окну, открыл одну ставню и выглянул во двор. Ветер стал почти ураганным, струи косого ливня стекали по стеклу быстрыми ручьями. И самое главное, на востоке начало светать. Я закрыл ставню, зажег свет и посмотрел на девушку.
— Как вы думаете, они смогут сегодня послать вертолет на Х-13? — спросил я.
— Вертолеты могут летать практически в любую погоду.— Она беспокойно подвинулась.— А кто говорит, что сегодня они собираются туда лететь?
— Я говорю.— Больше ничего я не стал ей объяснять.— А теперь скажите правду, зачем вы пришли к Яблонскому?
— Правду?
— Вы сказали, что у него приятное лицо. Возможно. Но мне это объяснение не подходит.
— Я понимаю. Честное слово, я ничего не скрываю. Я просто очень встревожена. Подслушала, что о нем говорили, и подумала...
— Говори по делу,— грубо прервал ее я.
— Вам ведь известно, что библиотека прослушивается. У них есть аппаратура, при помощи которой они могут...
— Я в этом немного разбираюсь,— терпеливо объяснил я.— Не трать время.
На ее бледных щеках появился румянец.
— Извините. Я случайно находилась в комнате, где стоит аппаратура, и включила наушники. Сама не знаю зачем.
Я иронически улыбнулся: мне пришла в голову пословица о пользе рытья ямы ближнему.
— В библиотеке были Виланд и Ройал. Они говорили о Яблонском.
Тут я перестал улыбаться.
— Они следили за ним все утро, когда он поехал в Марбл-Спрингс. Он будто бы вошел в скобяную лавку, а зачем, они не знали...
Я знал, зачем: купить веревку, сделать дубликаты ключей и позвонить по нескольким номерам.
— Он находился там полчаса, когда следящий за ним тоже вошел туда. Яблонский вышел, а его «хвост» нет.— Она слабо улыбнулась.— Наверное, Яблонский вынужден был «обезвредить» его.
Я не улыбнулся и спокойно спросил:
— Откуда они это узнали? Ведь «хвост» не вернулся?
— Они послали за Яблонским троих. Двух оставшихся он не заметил.
— Что же было потом?
— Яблонский пошел на почту. Я сама его видела, когда мы с папой ехали в полицию, чтобы я рассказала, как вы меня бросили, и мне пришлось добираться домой автостопом. Так мне велел отец. Так вот, оказалось, на почте Яблонский взял несколько телеграфных бланков, закрылся в кабине и отправил какую-то телеграмму. Один из людей Виланда подождал, пока он выйдет, потом из той же пачки бланков взял верхний, лежавший непосредственно под бланком, который заполнял Яблонский, и принес его домой. На-
сколько я поняла, Виланд прочел его при помощи какого-то порошка и лампы.
Что ж, даже Яблонский не смог всего предусмотреть! На его месте я поступил бы точно так же. Я бы тоже решил, что, поскольку избавился от «хвоста», то это все. Виланд был хитрее, он мог оказаться слишком хитрым и для меня. Я спросил девушку:
— Вы слышали что-нибудь еще?
— Немного. Им удалось прочесть большую часть текста, но они ничего не поняли. Кажется, он был зашифрован.— Она замолчала, облизала губы и с уважением продолжила: — Но адрес, естественно, не был зашифрован.
— Естественно.— Я знал ответ на свой следующий вопрос, но должен был его задать.— Что же это был за адрес?
— Некий мистер Д. С. Кертин, Федеральное бюро расследований. Именно поэтому я и пришла. Я поняла, что надо предупредить мистера Яблонского. Больше ничего я не слышала, кто-то шел по коридору, и я выскользнула через боковую дверь. Мне кажется, мистер Талбот, ему угрожает большая опасность.
Уже минут пятнадцать я соображал, как бы поделикатнее подготовить ее к этому известию, но теперь сдался.
— Вы опоздали.— Я вовсе не хотел, чтобы мой голос был сухим и жестким, но так уж вышло.— Яблонского нет в живых. Его убили.
Они пришли утром в восемь. Ройал и Валентино. Я был полностью одет, только без пиджака, и прикован одной парой наручников к спинке кровати. Ключ я выбросил вместе с тремя остальными ключами, предварительно тщательно закрыв все двери. Обыскивать им меня было ни к чему, и все-таки я молился, чтобы они этого не делали. Когда Мэри вышла, заплаканная, растерянная, дав клятву, что не скажет ни слова даже отцу, я уселся и начал размышлять. До сих пор все мои мысли попадали как бы в замкнутый круг, я не видел впереди даже слабого просвета. И в тот момент, когда мне казалось, что я погрузился в полный мрак, меня осенило. Впервые с той минуты, как я перешагнул порог этого дома. Я думал еще с полчаса, потом взял листок тонкой бумаги и на одной его стороне написал длинное письмо, сложил его так, чтобы он был в ширину не больше пяти сантиметров, и написал домашний адрес судьи Молли-сона. Я сложил листок еще раз, засунул его под галстук
сзади на шее и опустил воротник. Когда за мной пришли, я уже полчаса лежал в кровати, но так и не уснул.
Я притворялся, что крепко сплю. Кто-то грубо потряс меня за плечо. Я не обратил на это внимания. Меня еще раз тряхнули. Я пошевелился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30