детектив

ПРОЛОГ
3 мая 1958 года.
Я сидел у себя в конторе, если так можно назвать деревянный сарайчик размерами два на три метра, смонтированный на автоприцепе. Я торчал здесь уже четыре часа, и мои уши болели от постоянного нажима наушников. Если бы мне пришлось так сидеть целые сутки, я все равно бы не двинулся с места: эти наушники были для меня самым важным в мире, только они связывали меня со всем тем, что представляло для меня какую-то ценность.
По крайней мере три часа назад Пит должен был дать о себе знать на нашей волне. Барранкилья была далеко на Юго-Востоке, но мы уже много раз летали по этой трассе. Три наших самолета ДС были старенькие, однако благодаря хорошему обслуживанию находились в прекрасном техническом состоянии. Пит — прекрасный пилот, а Барри — ас среди штурманов. Метеорологические прогнозы для западного района Карибского моря были благоприятными, сезон ураганов еще не начался.
Я не мог понять, почему они так долго не дают о себе знать. В любом случае они дожны были уже пройти пункт максимального сближения и лететь в северном направлении, приближаясь к цели полета — Тампе. Неужели они не послушались моего приказа и вместо того, чтобы описать большую дугу над Юкатанским проливом, полетели самой короткой дорогой, над Кубой? В те времена с самолетами, пролетающими над этим раздираемым гражданской войной островом, могли произойти самые неприятные неожиданности. Мне такой вариант казался малоправдоподоб-ным, а если учесть их груз — совершенно невозможным. Когда дело было рискованным, Пит был даже более осторожным и предусмотрительным, чем я.
В углу тихонько играло радио. Работала какая-то английская станция, и второй раз за вечер неизвестный мне гитарист начинал о смерти своей матери, жены или любимой, я уже не помню. Песенка называлась «Моя красная роза вдруг стала белой». Красное — жизнь, белое — смерть. Красный и белый — цвета трех самолетов, составляющих собственность нашего Транска-
рибского общества чартерных рейсов. Когда песенка, наконец, закончилась, я вздохнул с облегчением.Обстановка в моей конторе была скромной — письменный стол, два кресла, небольшой сейф и мощная радиостанция RCA, питание к которой поступало по толстому кабелю, идущему от зданий аэропорта. Кроме того, еще было зеркало. Его повесила Элизабет, когда была здесь единственный раз, а потом у меня как-то не доходили руки снять его.
Я посмотрел в зеркало и понял, что сделал ошибку. Черные волосы, черные брови, темно-голубые глаза и бледное, измученное, напряженное лицо напомнили мне, насколько сильно я волнуюсь. Как-будто мне надо было себе об этом напоминать! Я отвернулся и посмотрел в окно.
Даже в хорошую погоду в это окно мало что было видно: десять миль угрюмой, размокшей равнины, простирающейся от аэропорта Стенли-Филд до Белиза. Сейчас в Гондурасе начался сезон дождей, потоки воды с самого утра стекали по стеклу, а с низких хмурых туч лил дождь на сухую землю, превращая мир за окном во что-то серое, туманное.
Я снова отстучал наши позывные, с таким же результатом, как и раньше. Молчание. Сменил настройку, чтобы проверить в порядке ли прием, и, услышав только атмосферные разряды, какое-то пение и музыку, вернулся тотчас на нашу частоту.
Этот полет для нашего Транскарибского общества чартерных рейсов был самым важным из всех, а я должен сидеть, как прикованный, в этом маленьком помещении и ждать заправщик, который вообще не прибыл на место. Без этого заправщика красно-белая машина, стоящая на взлетной полосе в пятидесяти метрах от домика, нужна мне, как прошлогодний снег.
Из Барранкильи они вылетели, в этом я был уверен. Первое известие я получил три дня назад, когда прибыл на место. В зашифрованной радиограмме не было никаких намеков на трудности. Все происходило в полной тайне. О самолете знали только трое высших государственных чиновников. «Ллойд» согласился принять страховку груза, но по максимальной ставке. Я не обратил особого внимания на радиосообщение о вчерашней попытке покушения сторонников диктатуры, которые не хотели выбора либерала Лераса; были запрещены полеты всем пассажирским и военным самолетам на внутренних линиях, но внешних линий это не коснулось. Колумбия оказалась в таком трудном финансовом положении, что не могла портить отношения с иностранцами, а мы были примерно в такой же ситуации.
Я не хотел рисковать, поэтому дал телеграмму Питу, чтобы он взял с собой Элизабет и Джона. Если 4 мая — то есть завтра — власть захватят нежелательные элементы и узнают о нашей
деятельности, это будет означать конец нашего Общества. И причем незамедлительно. Но если учесть то сказочное вознаграждение, которое нам предложили за один рейс в Тампу...
В наушниках что-то затрещало. Было похоже на атмосферные разряды, но как раз на нашей волне. Как-будто кто-то хотел включиться. Я изо всех сил напряг свой слух, но напрасно. Ни голосов, ни морзянки, ничего. Я потянулся за сигаретами.
Радио все играло. Третий раз я услышал: «Моя красная роза вдруг стала белой».
Это было выше моих сил. Я сорвал наушники, подскочил к приемнику и выключил его, потом взял бутылку, стоящую под столом. Налил солидную порцию и снова надел наушники.
— СКР вызывает СКС. СКР вызывает СКС. Ты меня слышишь? Прием...
Виски залило письменный стол, перевернутый бокал с треском разбился об пол, а я лихорадочно искал микрофон.
— Говорит СКС, говорит СКС! — орал я изо всех сил.— Пит это ты? Пит! Прием...
— Это я... Идем по курсу. Я не виноват, что опоздал,— голос был слабый, далекий, но я ощущал в нем беспокойство и бешенство.
— Я торчу здесь уже неизвестно сколько! — Хотя я почувствовал облегчение, в моем голосе зазвучал гнев, но когда я это понял, мне стало очень стыдно.— Что-то случилось, Пит?
— Случилось! Какой-то шутник узнал, какой у нас груз, а может, мы ему просто не понравились. В общем, он подложил под нашу рацию небольшую бомбочку. Детонатор сработал, но, к счастью, бомба не взорвалась. Рация чуть не разлетелась на части. У Барри есть целый мешок запасных частей, и как раз сейчас он ухитрился исправить рацию.
Я вспотел, руки мои дрожали. Когда я, наконец, заговорил, мой голос начал срываться.
— Ты говоришь, кто-то подложил бомбу? Значит, кто-то хотел вас взорвать?
— Вероятнее всего.
— У вас есть раненые? — Я с испугом ждал ответа.
— Успокойся, старина. Пострадала только рация.
— Слава богу! Будем надеяться, что это все.
— Не волнуйся. У нас есть ангел-хранитель. Уже тридцать минут нас сопровождает американский военный самолет. Наверное, из Барранкильи по радио потребовали эскорт, который будет следовать за нами до цели.— Питер сухо засмеялся.— В конце концов, больше всего в нашем грузе заинтересованы американцы.
— Что это за самолет? — удивленно спросил я. Ведь не каждый пилот смог бы обнаружить над Мексиканским заливом без
указаний радиолокаторов нашу маленькую машину.— Тебя придупредили об этом?
— Нет. Не беспокойся, все в порядке. Минуту назад мы с ним разговаривали. Он все знает о нас и нашем грузе. Это старенький «Мустанг», оборудованный дополнительными баками для горючего, реактивнй самолет не продержался бы столько времени в воздухе.
— Ясно! Какой у вас курс?
— 040.
— Где вы находитесь?
Он что-то ответил, но я не расслышал. Прием становился все хуже, атмосферные разряды усиливались.
— Повтори.
— Барри определяет наше положение. У него было много работы с рацией. Он говорит, что определится через пару минут.
— Дай мне поговорить с Элизабет.
— Говори.
Перерыв, а потом я услышал голос, который был для меня дороже всего на свете.
— Как ты там, любимый? Мне жаль, мы доставляем тебе столько хлопот...— Такая уж Лиз! О себе она не говорит ни слова.
— Все в порядке? Ты уверена...
— Конечно! — Голос ее доносился издалека, слышно было слабовато, но ее настроение я определил бы и за тысячу миль.— Мы уже почти у цели. Я вижу землю и свет внизу.— Несколько секунд было тихо, а потом я услышал почти шепот.— Я люблю тебя, ты мой самый дорогой!
— Правда?
— Очень, очень... Счастливый, немного успокоившийся, я удобнее расположился в кресле, но сразу вскочил и прильнул к рации, потому что внезапно раздался крик Лиз, а потом закричал Пит:
— Он пикирует на нас! Этот сукин сын пикирует на нас! Он открывает огонь изо всех...
А потом уже только стон, заглушённый криком смертельно раненной женщины. В этот самый момент я услышал грохот взрывающихся снарядов. Наушники упали на пол. Все продолжалось не более двух секунд. Потом я не слышал уже ни выстрелов, ни стонов, ни криков. Не слышал ничего.
Две секунды. Всего лишь две секунды. В течение двух секунд я лишился всего, что у меня было. В течение двух секунд я остался один в пустом, безлюдном, бессмысленном мире.
Моя красная роза вдруг стала белой.
Было 3 мая 1958 года.
Глава I
Я внимательно смотрел на мужчину, сидящего за высоким столом из красного дерева. Почему-то ожидал, что он будет соответствовать тем представлениям, которые у меня сформировались из-за чтения книг и просмотра кинофильмов в те времена, когда у меня еще было на это время,— представлениям довольно примитивным. Когда-то я был убежден, что окружные судьи в юго-восточных штатах отличаются только весом. Они могут быть сухощавыми, худыми или иметь три подбородка и соответствующее строение тела,— но кроме этого, никакого отклонения от нормы. Судья неизменно является человеком почтенным, носит поношенный белый костюм, застиранную белую рубашку с тонким, как шнурок, галстуком. На голове у него сдвинутая на затылок соломенная шляпа с цветной ленточкой. Физиономия обычно румяная, нос пурпурный, кончики усов а ля Марк Твен в пятнах от кукурузного виски, выражение лица высокомерное. Образ жизни он ведет великосветский, обладает высокими моральными принципами, зато ум — в лучшем случае ниже среднего.
Судья Моллисон глубоко разочаровал меня. Он был молод, гладко выбрит, носил безукоризненный костюм из чистой шерсти и исключительно классический галстук. Если говорить о виски, я сомневаюсь, чтобы он хоть раз в жизни посмотрел в направлении бармена — может быть, только для того, чтобы отобрать у него лицензию. Он производил впечатление умного человека и наверняка им был. Судья словно наколол меня на булавку, как бабочку, и с равнодушным выражением лица наблюдал, как я пытаюсь вырваться.
— Ну что ж...— благожелательно пробормотал он.— Мы все еще ждем вашего ответа, мистер... гм... Крайслер.— Он не сказал, будто не верит, что моя фамилия Крайслер, но любой в зале по его тону прекрасно это понял. Это поняли трое гимназисток последнего года обучения. Наверняка, не хуже поняла это и печальная блондинка, спокойно сидящая на первой скамье. Интонация судьи долетела и до обезьяноподобного типа в третьем ряду. Я понял это по тому, как он сморщил свой сломанный нос, торчащий под узкой полоской, отделяющей брови от волос, но, возможно, в этом были виноваты мухи. Мух в суде было много. Я с горечью подумал, что если в какой-то степени внешний вид соответствует природе человека, то этот тип должен сидеть на скамье подсудимых, а я — смотреть на него из зала.
— Высокий суд никак не может запомнить мою фамилию,— сказал я с укоризной.— Еще минута, и даже самые глупые из присутствующих поймут, в чем дело. Вы должны быть осторожнее, приятель.
— Я вам не приятель,— прервал меня судья Моллисон бесстрастно, как и подобает судье. Создавалось впечатление, что он говорит только то, что думает.— Я не собираюсь производить впечатление на присяжных, ведь это только предварительный допрос, мистер... гм... Крайслер.
— Крайслер, а не гм... Крайслер. Если не ошибаюсь, высокий суд приложит все усилия, чтобы дошло до официального разбирательства?
— Для вас будет лучше, если вы придержите язык и будете вести себя по-другому,— осадил меня судья.— Не забывайте, что я могу приказать арестовать вас и держать в тюрьме бессрочно. Спрашиваю еще раз: где ваш паспорт?
— Не знаю. Наверное, потерял.
— Где?
— Если б знал, не потерял.
— Мы это понимаем,— сухо ответил судья.— Но мы могли бы сообщить в полицию того места, где вы потеряли паспорт, чтобы они его поискали. Где вы находились в тот момент, когда заметили исчезновение паспорта?
— Это было три дня назад, и высокий суд прекрасно знает, где я в тот момент находился. Я сидел в кафе мотеля «Ла Контесса», обедал и не совал нос не в свои дела, как вдруг на меня набросился «Дикий Билл» и его люди.— Я показал рукой на шерифа, сидящего в кресле перед судейским столом и, очевидно, полагающего, что для блюстителей порядка в Марбл-Спрингс рост не имеет никакого значения: даже в ботинках на очень высоких каблуках он с трудом достигал метра шестидесяти! Не только судья, но и шериф меня глубоко разочаровал. Я не хочу сказать, что ожидал увидеть у него шестизарядный кольт за поясом, но думал, что увижу по крайней мере звезду шерифа или пистолет. В любом случае ничего подобного я не заметил. Единственным оружием, которое я заметил в зале, был короткий револьвер марки «кольт» в кобуре полицейского, стоящего позади меня чуть правее на расстоянии примерно в полметра.
— Никто на вас не набрасывался,— терпеливо объяснял судья Моллисон,— искали заключенного, сбежавшего из тюрьмы. Марбл-Спрингс — городок маленький и чужой бросается в глаза сразу. Вы здесь чужой и естественно...
— Естественно! — перебил я его на полуслове.— Я разговаривал с тюремным надзирателем. Он сказал, что заключенный сбежал в шесть часов. Эти ковбои схватили меня в восемь. Из этого следует, что я успел удрать, перепилить наручники, выкупаться, помыть голову, сделать маникюр, побриться, сходить на примерку к портному, купить белье, рубашку и обувь...
— Такие вещи случались,— прервал меня судья.— Решительный человек...
— ...а также отрастить волосы на десять сантиметров. И все это за два часа!
— В кафе было темно...— начал шериф, но Моллисон движением руки велел ему молчать.
— Вы оказали сопротивление при обыске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30