Мысли галопом неслись в голове. Опознают ли меня, хоть я и принял меры предосторожности и изменил свою внешность?
Разоблачат ли меня?
Вроде бы не должны. Но опасения подчас нерациональны и не поддаются логике.
По всему видно, что я безногий инвалид в кресле-каталке. Я поджал ноги под себя, сложил и по-восточному сел на них. Ширина кресла вполне позволяла проделать это. Балог, этот внимательный и мудрый гример, на скорую руку перекроил и ушил мои брюки, и теперь они выглядели так, словно несчастный инвалид специально переделал их из великолепной костюмной пары. Эффект поддерживал подвернутый плед. Никто и не станет присматриваться к жалкому безногому старику в кресле-каталке.
Волосы у меня стали такими, будто естественно поседели, как и борода, а нанесенные на лицо старческие морщины выглядят так, что и не распознать, что они искусственные, при самом пристальном разглядывании. На руках заметны старческие темно-каштановые пятна. Толстые очки в роговой оправе придавали лицу солидный профессорский вид, вкупе с другими деталями они полностью изменили мое обличье. Балог напрочь отказался добавлять лишние штрихи, и теперь я только радовался его решению. Выглядел я со стороны как бывший дипломат или бизнесмен средней руки, как человек лет под шестьдесят или чуть больше, на которого тяжело прожитые годы наложили свой отпечаток. Как ни разглядывай, на Бенджамина Эллисона я ничуть не походил.
А может, мне это только казалось?
Сделать такую маскировку меня надоумил, разумеется, образ Тоби Томпсона — человека, которого мне больше не придется повстречать, с которым не доведется больше столкнуться лицом к лицу на узкой дорожке. Его убили, но идею он успел подать мне своим примером.
Конечно, инвалид в кресле-каталке привлекает к себе внимание, но в то же время особого интереса к своей личности не возбуждает — таков парадокс человеческого характера. Люди оборачиваются и таращат на него глаза, но тут же отводят взгляд, будто сразу же вспоминают знакомого инвалида в такой же коляске, и им становится не по себе или чувствуют себя неловко, что их застали такими любопытствующими и разглядывающими чужое несчастье. А в результате калека в коляске зачастую остается как бы незамеченным.
Ну я, разумеется, постарался заявиться к началу слушаний как можно позднее, но и не слишком уж поздно. Сидеть в зале чрезмерно долго — опасно, ибо непременно усиливается вероятность, хоть и малая, что тебя в конце концов распознают.
Предпринял я и другие меры предосторожности — этому меня надоумила Молли. Поскольку одним из самых сильных человеческих ощущений являются обонятельные, воспринимаемые человеком зачастую подсознательно, она придумала положить на сиденье в кресло немного какого-то вещества, издающего характерный запах больницы или поликлиники. Такой больничный запах каким-то неуловимым образом еще больше маскировал мою внешность. Идея Молли, по-моему, оказалась просто находкой.
И вот я стоял (вернее, сидел в кресле) среди суетящейся толпы и озирался с видом, приличествующим моему положению инвалида, подыскивая место, где бы поудобнее встать в очередь к входу-в здание. Какая-то пожилая пара жестами пригласила меня встать впереди них. Я подъехал к ним и поблагодарил, встав впереди в очередь.
У входа стоял длинный стол с детекторами металла, которыми ловко орудовали моложавые штатные охранники Капитолия, они же выдавали голубые карточки для прохода тем лицам, которые были в списках приглашенных. Когда подошла моя очередь, я представился доктором Чарльзом Ллойдом из Массачусетской больницы широкого профиля в Бостоне.
Вереницей, один за другим, посетители проходили через детекторный контроль. Как обычно, изредка поднималась ложная тревога. Вот и стоящий передо мной мужчина стал было проходить через детекторную арку, но зазвенел тревожный звонок. Его вежливо попросили вынуть из карманов все ключи и монеты. В техническом описании такой арки, которое любезно разыскал для меня Сиджер, я вычитал, что у детектора металла типа «Сёрч-гейт-III», который как раз и был установлен у входа, самая сильная чувствительность проявляется в центре и там можно уловить наличие нержавеющей стали весом всего 3,7 унции. Помимо этого я предусмотрел, что меры безопасности не ограничатся этим детектором.
Разумеется, кресло-каталка привлечет повышенное внимание охранников. Мне было известно, что Тоби не раз провозил через детекторы металла в аэропортах свой пистолет, просто положив его под себя на сиденье и прикрыв листом свинцовой фольги, а на лист еще накладывал мягкую подушечку. Однако следовать слепо его приему я не осмелился. Скрытый таким образом пистолет легко обнаружить даже при поверхностном досмотре.
Поэтому я встроил свой довольно необычный двухствольный американский пистолет «дерринджер-4» в подлокотник каталки. Так как кругом сталь, обнаружить пистолет детектором просто невозможно. Поэтому, приближаясь к арке с детектором металла, я сохранял спокойствие, будучи уверен, что пистолет не обнаружат. Но сердце мое все же глухо и учащенно стучало в груди, а в ушах этот стук отдавался глухими громовыми раскатами, заглушающими все остальные шумы. От страха со лба моего ручьем стекал по левой брови пот, застилая глаз.
Нет, громовые стуки сердца не услышит никто. А вот внезапно выступившую испарину отчетливо увидят все. Да любой переодетый агент охраны, поднатасканный на обнаружение таких признаков стресса или возбуждения, сразу же возьмет меня на прицел. А с чего бы, дескать, зто такой благообразный с виду джентльмен в инвалидной коляске вдруг ни с того ни с сего начал обливаться потом? В зале народу пока не так много, да и не особенно жарко, даже вот прохладный ветерок обдувает.
Мне крайне необходимо что-то срочно предпринять, чтобы держать себя в руках и контролировать поведение, но я никак не мог успокоиться и приглушить нервное напряжение.
И вот, видя, как капли пота градом катятся по моему лицу, меня поманил жестом молодой чернокожий человек в униформе охранника.
— Сэр, как вы себя чувствуете?
Я посмотрел на него, любезно улыбнулся и покатился к нему, огибая детектор.
— Ваш пропуск, пожалуйста.
— Да-да, сейчас, — засуетился я и протянул голубую карточку. — Господи! Да когда же зима-то настанет? Просто не выношу такую погоду.
Он встревоженно кивнул головой, бегло глянул на карточку и, вернув ее, произнес:
— А мне, наоборот, такая температура как раз по нраву. Я бы хотел, чтобы она была такой круглый год. Зима настает здесь очень быстро — ненавижу холода.
— А я люблю их. Мне всегда нравилось кататься на лыжах.
Он лишь улыбнулся с извиняющимся видом.
— Сэр, а вы...
Я уже догадался, что он хотел сказать, и опередил его:
— Не так-то просто мне вылезти из этого чертового кресла, если ты его имеешь в виду, — заметил я и похлопал по блестящим тиковым подлокотникам, ну точь-в-точь как, бывало, хлопал Тоби. — Надеюсь, я тут ничего не нарушаю.
— Нет, нет, сэр, что вы. Сразу видно, что через арку вы не пройдете. Придется мне проверить вас с помощью вот этого ручного детектора, — и он показал на маленький приборчик, который при наличии металла испускает негромкие вибрирующие звуки, при приближении к металлу звуки заметно усиливаются.
— Давайте приступайте, — смело предложил я. — Еще раз извините за причиненные неудобства.
— Да что вы, сэр! Неудобств никаких нет. Это вы извините меня. Просто в этот вечер усилили меры безопасности. — Со стола, стоящего рядом, он взял маленький приборчик, к которому сбоку прикреплена длинная металлическая петля. — Думаю, этой проверки будет достаточно, чтобы пропустить вас через этот проход. Но охрана подвела ток ко всем проходам. Впереди еще одни ворота, — он показал на пост охраны в нескольких ярдах от себя, у самого входа в зал, где проходят заседания комитета. — Так что вам придется снова проходить всю проверку. Думаю, вы к ней привыкнете, а?
— Ну, это уж мои проблемы, — безмятежно произнес я.
Он поднес ко мне приборчик — тот запищал, а я весь напрягся. Он провел им около моих ног, коленок, и вдруг, когда повел вдоль бедер — стало быть около спрятанного пистолета, — коробочка стала неистово выть.
— А что у нас здесь такое? — пробормотал охранник, обращаясь скорее к самому себе, чем ко мне. — Слишком чувствительна эта чертова штуковина. Учуяла даже стальную раму кресла.
А я сидел, обливаясь потом, и удары сердца глухо отзывались в ушах, и вдруг в этот момент услышал громкий голос Александра Траслоу, усиленный громкоговорителями, установленными в зале:
— ...хочу поблагодарить комитет, — говорил он, — за то, что он привлек внимание общественности к этой мрачной проблеме, будоражащей мое Управление, которое я так люблю.
Охранник нажал на кнопку сброса чувствительности и начал повторять операцию проверки. И снова, когда приборчик оказался около подлокотника, где лежал спрятанный пистолет, раздались пронзительные сигналы. Опять я напрягся и почувствовал, как по бровям и ушам покатился пот и закапал с кончика носа.
— Чертова хреновина, — заругался охранник. — Извините за изысканное выражение, сэр.
Опять раздался голос Траслоу, отчетливый и певучий:
— ...Конечно же, облегчит мне работу. Кем бы ни оказался этот свидетель и что бы он ни утверждал в своих показаниях, его заявление только пойдет нам на пользу.
— Если не возражаете, — сказал я охраннику, — я хотел бы попасть в зал поскорее, пока Траслоу не кончил выступать.
Он отошел на шаг, выключил прибор и ответил раздраженно:
— Не люблю эти хреновины.
Затем предложил самолично провезти меня мимо арки с детектором. Я поблагодарил кивком головы и покатил вперед, к следующему посту. Там перед входом собралась небольшая толпа — пропускали по одному, некоторые, вытянув шеи, прислушивались, что происходит в зале. Что за проблема? Почему задержка?
Снова в громкоговорителях раздался голос Траслоу, спокойный и снисходительный:
— ...Любое свидетельское показание может распахнуть ставни и пролить дневной свет.
Я выругался про себя, все мое естество завопило: «Двигайся! Черт побери! Шевелись!»
Убийца уже занял свое место, и через какие-то секунды отец Молли шагнет в зал. А я топчусь здесь, и меня не пускает какая-то несчастная группка охранников.
Двигайся, черт бы тебя побрал!
Шевелись!
Опять мне пришлось огибать арку с встроенным детектором металла. Около нее стояла охранница: белая, средних лет, рыжеволосая, крепко сбитая, в нескладно сидящей на ней голубой униформе.
С кислым выражением лица она посмотрела на мой пропуск, оглядела меня недобрым взглядом, крикнула кому-то и пошла.
И вот я сижу здесь в коляске, всего в одном футе от входа в зал № 216, а эта проклятая баба тянет и тянет драгоценное время.
Из зала донесся громкий стук молотка. По толпе пробежал гул голосов. Ярко полыхнули вспышки фотоаппаратов.
Что там такое?
Не появился ли в зале Хэл?
Что, черт побери, там происходит?
— Пожалуйста, пропустите меня, — попросил я охранницу, вернувшуюся с другой женщиной средних лет, но чернокожей и постройнее сложенной, видимо, ее начальницей. — Я хотел бы поскорее пройти в зал.
— Потерпите секундочку. Извините нас, — ответила она и повернулась к начальнице, а та сказала:
— Извините, мистер, но вам придется подождать до перерыва.
— Не понимаю, — только и пробормотал я.
Нет! Не может такого быть!
А в это время из зала раздавался зычный голос обвинителя от комитета:
— Благодарю вас, господин директор. Все мы признательны вам за то, что вы не сочли за труд прийти сюда и оказали помощь, не считаясь со временем, столь цепным для Центрального разведывательного управления. Теперь, господа сенаторы, чтобы избежать дальнейших хлопот, мы хотели бы пригласить на эти слушания последнего нашего свидетеля. Я попросил бы прекратить фотографирование со вспышками и всех находящихся в зале оставаться на своих местах, пока...
— А я в этот момент должен торчать здесь! — не выдержал я.
— Извините, сэр, — настаивала старшая охранница, — но у нас есть указание не пускать в зал никого в это время, пока не объявят перерыв. Извините, пожалуйста.
Я сидел в кресле, чуть ли не парализованный от ужаса и тревоги, и глядел на этих двух женщин-охранниц умоляющими глазами.
Ну вот — всего через считанные секунды отца Молли убьют.
Я никак не могу сидеть здесь и ждать, сложа руки. Я ведь уже почти у цели... мы уже почти у цели... да как же можно позволить, чтобы его убили!
Нужно срочно что-то придумать.
69
Окинув охранниц негодующим и раздраженным взглядом, я в сердцах громко произнес:
— Послушайте, дело срочное, санитарное, не терпит отлагательства!
— Что за дело, сэр?..
— Санитарное, черт побери! Личное. У меня нет времени! — заторопился я и показал на низ живота, похлопав себя по мочевому пузырю, или еще по чему-то такому, что им показалось.
Шаг предпринят отчаянный. Из плана здания я вызнал, что здесь, в кулуарах, комнаты отдыха и туалетов для посетителей не было. Единственный туалет для инвалидов находился по ту сторону зала № 216. Но и на этой стороне тоже были два общественных туалета, только двумя этажами выше — пройти туда я мог бы свободно, без всякой охраны и досмотра. Я-то знал об этом, а вот знали ли они, нештатные охранницы? Я, конечно, немало рисковал. А что, если и они знают?..
Чернокожая начальница пожала плечами и недовольно поморщилась.
— Ну хорошо, сэр... — Тут я почувствовал неимоверное облегчение в душе. — ...проходите. Там слева есть проход в мужскую комнату отдыха, а при ней туалет специально для инвалидов. Но, пожалуйста, не входите в зал, где идут слушания...
Я не стал даже выслушивать ее до конца, а, энергично заработав руками, быстро покатил влево, к другому входу в зал заседаний.
У дверей опять стоял охранник. С того места, где я вкатился в зал, открывался отличный обзор. Зал № 216 в Оленьем корпусе сената представлял собой просторное современное двухъярусное помещение, построенное так, чтобы из него удобно было вести телевизионные передачи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70