Затем мы объехали побережье озера где только можно, заглянули в местный клуб, посмотрели новые пансионаты для отдыха; хоть и простенькие, но отличные: «Монтрамблан Лодж» с его утрамбованными земляными теннисными кортами и песчаным пляжем, «Мануар Пиното» и «Шале де Шют».
Мы надеялись, что во время осмотра кто-нибудь из нас, а может, и оба, сможем опознать дом: Молли по памяти, а я по фотографии. Но все было безуспешно. Большинство домов вообще нельзя было разглядеть с пыльной дороги, опоясывающей озеро. В лучшем случае мы могли лишь прочесть таблички на столбах с указанием владельцев домов, написанные где от руки, а где сделанные профессионально. Даже если бы у нас было время подъехать к каждому дому, обращенному фасадом к озеру — на что ушло бы наверняка несколько дней, — то все равно мы не смогли бы подобраться ко всем домам, так как многие подъездные дорожки были перекопаны и загромождены специально — чтобы по ним не ездили.
Ну а кроме того, несколько домов стояли в отдалении, на северном берегу озера, куда добраться можно было только на лодке.
Разочарованный безуспешными поисками, я остановил машину около клубного здания и припарковался.
— Ну а теперь что? — спросила Молли.
— Нужно взять лодку, — ответил я.
— А где ее взять-то?
— Полагаю, здесь и возьмем.
Но легко было сказать, а сделать трудно. В городке не оказалось лодочной станции, а в гостиницах и домах отдыха, куда мы заглядывали, лодок напрокат не давали. Вероятно, в городке прилагали все усилия к тому, чтобы испортить и затруднить отдых приезжающим туристам.
И тут тишину великолепного спокойного озера нарушил стрекот подвесного лодочного мотора, и я придумал, что нужно делать. На северной оконечности озера (по сути дела, это оказалась еще не самая северная оконечность, но там кончалась дорога, а дальше начиналось бездорожье) мы увидели несколько лодок из дерева и алюминия, выкрашенных в серый цвет. Они стояли на привязи под навесом. По всему было видно, что местные жители, проживавшие в домах поодаль от озера, запирали свои лодки в этом своеобразном доке.
Открыть замок в док и запор, преграждающий выход на воду, оказалось минутным делом. Внутри стояли в ряд несколько небольших лодок, по-видимому, для любителей рыбной ловли. Я выбрал желтую лодку «Санрей» с подвесным мотором в 70 лошадиных сил — неплохая, быстроходная моторка, но самое важное — в замке зажигания торчал ключ. Мотор завелся с пол-оборота и через минуту-другую мы со свистом понеслись по озеру, оставляя за собой клубы сизого дыма.
По берегам виднелись самые разные дома: и современные коттеджи под швейцарские загородные виллы, и скромные бревенчатые дачки, одни стояли у самой воды, другие едва удавалось рассмотреть за кронами деревьев и кустарниками, наконец, третьи живописно располагались по склонам гор. Попался даже дом, построенный в виде мортиры-камнемета — он выглядел как настоящее орудие, и, лишь приглядевшись, можно было понять, что так по прихоти архитектора переделали старый охотничий домик.
И вдруг как-то неожиданно перед глазами возник старый коттедж с облицованным камнями фасадом, стоящий на пологом склоне холма метрах в ста от берега. Веранда дома выходила к озеру, а на ней стояли два белых плетеных кресла. Сомнений не было — это был тот самый дом, в котором Молли прожила как-то в детстве целое лето. Оказалось, что в нем ничего не изменилось, ни малейшей детали, хотя с тех пор, как его сфотографировали, минуло более трех десятков лет.
Молли, увидев коттедж, просто вытаращила глаза от изумления, она даже побледнела от волнения.
— Это он, — только и смогла прошептать она.
В самой близи от отмели я заглушил мотор, и лодка подплыла к берегу по инерции, а я аккуратно привязал ее к шаткому дощатому причалу.
— Боже мой, — шептала Молли. — Это оно, то самое место.
Я помог ей выбраться на причал, а потом выкарабкался и сам.
— Боже мой, Бен, я помню все тут, помню это место! — восторженный шёпот ее срывался и переходил на звонкий высокий голос. Она махнула рукой на деревянный навес для хранения лодок, выкрашенный белой краской. — Вот там папа учил меня ловить рыбу.
Будто пробуждаясь от нахлынувших воспоминаний, она мотнула головой и хотела пойти к навесу, но я во время удержал ее за руку.
— Что такое?..
— Тихо! — скомандовал я.
Сначала послышался какой-то еле различимый шум, вроде шуршания по траве где-то около дома.
«Топ, топ, топ».
— Что это? — прошептала Молли.
Я замер на месте.
С лужайки на верху холма к нам, казалось, летело по склону что-то темное и бесформенное, к топоту примешивались теперь повизгивание и скулеж.
Тихое низкое урчание становилось все громче и перешло наконец в громкий, ужасный, угрожающий лай. К нам летел здоровенный доберман-пинчер, я сразу углядел породу, со злобным лаем обнажая белые клыки.
Так вот кем оказалось темное бесформенное пятно, катившееся с лужайки!
— Нет! — пронзительно завопила Молли и кинулась бежать, спасаясь, к деревянному белому навесу.
В груди у меня похолодело, а под ложечкой екнуло, когда доберман взвился в воздухе, огромным немыслимым скачком сразу же чуть не допрыгнув до меня. И только я успел выхватить пистолет, как услышал громкий мужской выкрик: «Хальт!», всплеск воды позади и, оглянувшись, увидел выходящего из озера высокого сильного мужчину в плавках.
— Вы сами себе чуть не навредили. Пес не любит подобных сюрпризов.
Мужчина выпрямился во весь рост, с его седоватой бороды стекала вода. Он сильно напоминал Нептуна, вынырнувшего из бездны вод на поверхность.
Вот уж никак не ожидал увидеть такое. Зрелище было столь необычным, что даже в голове не укладывалось.
Мы с Молли от изумления вытаращили глаза и не могли вымолвить ни слова.
И тут Молли кинулась обнимать своего отца.

Часть седьмая
Вашингтон
64
Ну что обычно говорят в таких случаях?
Когда кто-то возвращается с того света, скорее всего, все теряют дар речи.
На озере воцарилась тишь, вода, казалось, застыла и потемнела. Не слыхать ни жужжания моторных лодок, ни выкриков, даже птицы, казалось, перестали щебетать. Кругом абсолютная тишина. Весь мир застыл.
Со слезами на глазах Молли обняла отца и крепко прижалась к его груди, как бы стараясь раздавить его. Хоть она и высока ростом, но отец все равно заметно выше, поэтому ему пришлось наклониться, чтобы обнять ее.
Я стоял будто в шоке и молча смотрел на них. Наконец, не выдержав, сказал:
— А ведь сперва я вас с бородой и не узнал.
— Да это не столь уж важно, — сказал Харрисон Синклер серьезным тоном, в котором послышалось даже раздражение. Но тут же он криво усмехнулся, на лице у него обозначились морщинки. — Полагаю, вы приняли меры и «хвоста» за собой не притащили.
— Я делал все, что мог.
— Всегда верил, что на тебя можно положиться.
Вдруг Молли разжала объятия, отошла на шаг и шлепнула отца по щеке, он даже вздрогнул от неожиданности.
— Черт бы тебя подрал, — в сердцах выругалась она прерывающимся голосом.
* * *
В доме было сумрачно и покойно. По всему чувствовалось, что в нем давно никто не жил: дым и пепел от бесчисленных костров вокруг проникали внутрь и за долгие годы осели на полу и потолке; повсюду затхлый запах нафталина, плесени, краски и подгоревшего маргарина.
Мы с Молли сидели в одном широком кресле, миткалевая обивка которого от ветхости и пыли стала бесцветной, и слушали Хэла Синклера, сидящего на раскладном дачном стуле, который хранился прежде в подвешенном состоянии высоко под потолком.
Хэл надел мешковатые брюки цвета хаки и свободный синий свитер с открытым воротом. Он вытянул ноги, отчего штанины у него немного задрались, и выглядел как довольный гостеприимный хозяин, сидящий с гостями, заглянувшими на огонек в субботний вечер, за доброй бутылочкой мартини.
Борода у него была густая и нечесаная — за несколько месяцев она здорово отросла, чего он, собственно, и добивался. Много времени он проводил на солнце, купаясь в озере и катаясь на лодке, отчего лицо у него огрубело и загорело, словно у бывалого моряка.
— А я предчувствовал, что вы меня разыщете здесь, — говорил он. — Но не ожидал, что так скоро. А тут несколько часов назад мне позвонил Пьер Лафонтен и сказал, что по Сен-Жермону расхаживает какая-то подозрительная пара и расспрашивает обо мне и о доме.
Поскольку Молли с недоумением посмотрела, он объяснил далее:
— Пьер здесь и архивариус, и канцелярист, и мэр Трамблана, и начальник полиции и вообще мастер на все руки. Он также присматривает за многими дачами, владельцы которых приезжают сюда лишь на лето. Ну и, само собой, — мой давнишний и надежный друг. Он приглядывает за нашим домом уже порядочно — по сути, много-много лет. Еще в пятидесятых годах он помог нам купить участок и переоформить сделку — должен признаться, очень даже по-умному, — так что он перешел из рук бабушки Хейл, а кому достался — неизвестно, новые владельцы — непонятно кто, и установить их просто невозможно.
— Между прочим, — сказал Хэл, — так оформить владение — это не моя идея, а Джима Англетона. Еще когда я был засекреченным сотрудником ЦРУ, он настоятельно советовал мне обзавестись таким местечком, где можно было бы надежно укрыться, если обстановка уж слишком накалится. Канада показалась нам самым подходящим местом, поскольку она самостоятельная страна и находится по ту сторону границы. Так или иначе дом пустовал, и Пьер сдавал его в аренду иногда на лето, а по большей части зимой, когда можно кататься на лыжах. Сдавал он его всегда от имени мифического канадского рантье, некого Стромболнана. Арендная плата с лихвой окупала его вознаграждение за охрану и расходы на ремонт. Ну а остаток Пьер клал на счет в трастовый банк под проценты, — тут Хэл опять криво усмехнулся и закончил: — Он очень честный малый.
Но тут вдруг без всякой видимой причины Молли опять взорвалась от гнева. Все это время она сидела рядышком со мной, помалкивала и о чем-то думала, как я считал, все еще пребывая в состоянии шока. Но как оказалось, она вовсе не оцепенела, а наоборот, постепенно распалялась от злости.
— Как... Ты мог... так поступить со мной? Как ты мог допустить, чтобы я прошла через такую чертову мясорубку?
— Снупики... — хотел что-то сказать отец.
— Да пропади они пропадом! Скажи лучше, что ты думаешь...
— Молли! — строго прикрикнул отец. — Не распускайся! Держи себя в руках. У меня не было выбора.
Он подобрал под себя ноги, сперва выпрямился на стуле, а затем подался к ней и пристально посмотрел ей в глаза умоляющим сверкающим взором.
— Когда они убили мою дорогую Шейлу, мою любовь... Да, Молли, мы любили друг друга, уверен, тебе известно это, — я сразу же понял, что они очень скоро доберутся и до меня, причем счет шел на часы, а не на дни, и мне надо было срочно уходить в подполье.
— Укрыться от «Чародеев», — заметил я. — От Траслоу и Тоби...
— И еще от полдюжины других влиятельных персон, и от их служб безопасности, от которых так просто не отмахнешься — они тоже не мелочь пузатая.
— А все это так или иначе связано с тем, что происходит в Германии, верно? — поинтересовался я.
— Вопрос довольно сложный, Бен. У меня пока нет фактов...
— А я знала, что ты не погиб, — перебила нас Молли. — Я догадалась об этом в Париже.
В ее голосе звучала какая-то спокойная уверенность, и я удивленно посмотрел на нее.
— Догадалась, когда прочла папино письмо, — продолжала она и тоже взглянула на меня. — Он писал о неожиданной операции аппендицита, после которой вынужден был провести все лето с нами здесь, на озере Трамблан.
— Ну и что? — в нетерпении спросил я.
— А то, что... может, сейчас это звучит тривиально, но я что-то не увидела тогда, в морге, на теле шрама от операции. Лицо было здорово изуродовано, а тело — нет. Ну я установила, что шрам у меня и в памяти не отложился, может, шрам и был, но я что-то его не помнила. Понимаешь, в чем тут дело? Ну а потом, помнишь, я хотела еще раз посмотреть акты экспертизы вскрытия, а все документы оказались опечатанными? По распоряжению прокурора графства Фэрфакс. Ну а я нажала кое на какие пружины.
— Так вот для чего тебе понадобился в Париже факсовый аппарат, — догадался я. Тогда она намекнула лишь, что у нее появились кое-какие соображения относительно убийства отца, идея, как можно прояснить кое-что.
Она согласно кивнула и продолжала далее:
— Любой патологоанатом — по меньшей мере, все, кого я знаю, — держит копии актов в запертом ящике своего стола. Они хранят их на тот случай, если впоследствии возникнет какое-нибудь недоразумение. Тогда можно обратиться к копиям и другим документам, находящимся под рукой. Так что не все возможности были уже исчерпаны. Я позвонила одному своему знакомому патологоанатому из Массачусетского технологического института, а у него был знакомый коллега в больнице Сибли в Вашингтоне, где проводилось вскрытие. Обычный рутинный запрос, верно ведь? Бюрократизмом, говоришь, пахнет? Ну и что? Если знаешь, как нажать на нужные пружины, то обвести вокруг пальца всяких секретчиков в больницах ничего не стоит.
— Ну и?.. — подгонял я.
— Ну и мне переслали по факсу акты вскрытия. И, конечно же, в них упоминался неудаленный аппендикс. С этого момента я знала, что папа мог находиться где угодно, но только не под памятником на деревенском кладбище в графстве Колумбия на севере штата Нью-Йорк. — Она повернулась к отцу. — Ну, так чье же тело лежит там?
— Да одного человека, по ком плакать не будут, — ответил Хэл. — У меня ведь тоже не все ресурсы оказались исчерпанными. — И добавил равнодушным голосом: — Работка эта, конечно, грязноватая.
— Боже мой, — прошептала Молли, склонив голову.
— Но не такая уж поганая, как ты, должно быть, думаешь, — добавил он. — Нужно только тщательно перетряхнуть морги и подыскать неопознанный труп человека примерно одного со мной возраста и физического строения, и — что самое трудное — чтобы было неплохое здоровье при жизни, так как у большинства бродяг всегда куча всяких болезней.
Молли понимающе кивнула и, жалко улыбнувшись, с горечью заметила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70