Во время учебы в секретном учебном центре ЦРУ в Кэмп-Пири меня затыркал своими придирками инструктор по военной подготовке. Он допекал меня и перед строем моих товарищей-курсантов, изводил и после занятий, чем довел до белого каления — меня вдруг охватила волна бешенства. Мне показалось, будто в животе выплеснулась и разлилась по всему телу едкая горечь, отчего все мое нутро внезапно заледенело. Дремавший в подсознании зверь вмиг проснулся: я превратился в примитивного дикаря, в свирепое животное и правым кулаком изо всех сил врезал инструктору в его наглую морду, сломав ему челюсть. Молва о моем «подвиге» тут же прокатилась по всему центру, его рассказывали и пересказывали за вечерним чаем, приукрашивая и привирая. С тех пор со мной обращались с почтением и осторожностью, как с гранатой с выдернутой чекой. Впоследствии такая репутация сослужила мне добрую службу, благодаря ей меня отобрали на оперативную работу и давали всякие опасные задания, которые другим поручать не хотели. Но вместе с тем такая репутация находилась в противоречии с моим спокойным, рассудительным складом ума и уж просто никак не соответствовала моему характеру.
Мур положил ногу на ногу и, откинувшись на спинку кресла, сказал напрямик:
— Ну-ка, выкладывай, зачем пожаловал сюда. Догадываюсь, что по телефону мы об этом говорить не могли.
Конечно же, не могли, подумал я, не имея телефона, надежно защищенного от подслушивания. ЦРУ лишало таких привилегий всех, уходивших в отставку, даже с такого высокого поста, который занимал Эдмунд Мур.
— Расскажите мне про Александра Траслоу, — попросил я.
— А-а, — удивился он, и брови его поползли вверх. — Догадываюсь, ты выполняешь для него какую-то работу.
— Обдумываю такую возможность. Дело в том, Эд, что я влип в беду с финансами.
— Как это?
— Вы, вероятно, кое-что слышали о маленькой компании в Бостоне под названием «Фёрст коммонуэлс».
— Кое-что слышал. Попалась на махинациях с отмыванием денег наркомафии или что-то вроде этого?
— Да, с этими махинациями. Компанию прикрыли. Вместе со всеми моими ценными бумагами и наличностью.
— Глубоко сочувствую.
— И тут вдруг Корпорация Траслоу сделала мне довольно лестное в смысле денег предложение. Мы с Молли получили бы ссуду.
— Но ведь ты занимаешься правовыми вопросами интеллектуальной собственности и патентов... или как там их называют?
— Совершенно верно.
— На мой взгляд, Алексу скорее понадобились бы услуги какого-то...
Он прервался на минутку, чтобы отхлебнуть еще немного портвейна, а я в этот момент воспользовался паузой и закончил:
— Какого-то более ушлого знатока по части прятать деньги в хранилищах за границей?
Мур чуть-чуть улыбнулся и, согласно кивнув, продолжал:
— А может, ты как раз-то ему и нужен. У тебя репутация одного из лучших и многоопытных оперативников в области...
— И непредсказуемого, и вы это знаете, Эд.
* * *
«Непредсказуемый», как я знал, было одно из многих прозвищ, которыми наделили меня в разведуправлении коллеги и начальники. Ко мне относились с опаской, удивлением и даже порой с недоумением. Работа у меня была не кабинетная, а оперативная, живая, но в то же время порой даже опасная для жизни. Вот тут-то как раз и пришлись кстати отрицательные черты моего характера. Кое-кто считал меня бесстрашным, но это не так. Те, кто полагал, что я скорее бесшабашный, были ближе к истине.
В действительности же Бен Эллисон становился жестоким и безжалостным только при определенных обстоятельствах. И эти качества зачастую выбивали меня из колеи, я знал это, и в конечном счете именно из-за них-то мне и пришлось уйти из ЦРУ.
Перед назначением в Париж меня направили на стажировку в Лейпциг, чтобы обвыкнуть и набраться кое-какого опыта. Приехал я туда под прикрытием диппаспорта торгового атташе. В числе первых заданий мне поручили допросить одного довольно пугливого осведомителя — советского солдата из дислоцировавшейся поблизости воинской части — и обеспечить ему надлежащую безопасность. Поручение возложили на меня, потому что я изучал в Гарварде русский язык и прилично говорил на нем. Я выполнил задание без сучка без задоринки и был вознагражден — получил более серьезное, но и гораздо более опасное задание.
Мне поручили перебросить из Лейпцига в Западную Германию одного физика — перебежчика из Восточной Германии. В «мерседесе», в котором я сидел за рулем, за задним сиденьем был устроен специальный тайник, где и спрятался этот физик.
На пограничном пункте, где мы проходили обычную проверку, восточногерманские пограничники запустили под днище автомашины специальные устройства с зеркалами, чтобы удостовериться, не прячется ли там кто-нибудь из немцев, пытаясь убежать из своей несчастной страны. По ту сторону нас уже ожидал представитель западногерманской разведки. Я спокойно прошел паспортный контроль и уже мысленно поздравлял себя с блестяще выполненным заданием, как вдруг этот разведчик высунулся и приветственно помахал мне рукой. Кто-то из восточногерманских пограничников опознал его и, само собой, обратил внимание на меня.
Внезапно из будки выскочили трое, а затем еще семеро полицейских ГДР, и окружили мою машину. Один встал впереди и, вытянув руку, дал мне команду остановиться.
И вот я сидел за рулем и думал о маленьком физике, который, скорчившись в три погибели, без воздуха, обливаясь потом, замер в крохотном потайном отсеке, устроенном между задним сиденьем и багажником. Думал, так сказать, о своем бесценном грузе. Физик был храбрый мужчина. Он рисковал жизнью, собственно, ни за что — мог бы и так спокойно перейти границу.
Я улыбнулся, глянул влево, вправо и вперед. Загородивший мне путь полицейский самодовольно усмехался, потом я узнал, что он был офицером восточногерманской службы безопасности — штази.
Меня взяли в кольцо, классическое кольцо, применяемое при задержании, мы изучали эту тактику в Кэмп-Пири. Тут окруженному остается только сдаться. Ставить под угрозу жизнь других, а тем более убивать, никак нельзя — слишком серьезные могут быть последствия.
И вот в этот момент на меня что-то нашло. Леденящая душу злость волной окатила меня — ну прямо как тогда, когда я сломал челюсть инструктору по военной подготовке. Я почувствовал себя так, будто оказался в ином мире. Сердце билось ровно, лицо не побагровело, я оставался внешне спокойным, но меня охватило дикое желание убивать.
Разрывай оцепление, приказал я себе, ломай его.
И я до отказа нажал педаль газа.
Никогда не уйдет из моей памяти лицо офицера штази, возникшее впереди, перед ветровым стеклом. Челюсть у него отвисла от ужаса, в глазах промелькнуло неверие в собственную гибель.
Безучастно, с ледяным спокойствием змеи смотрел я вперед. Все представлялось мне как в замедленной съемке. Глаза офицера встретились с моими, в них четко читался ужас. А в моих он увидел полное равнодушие. Не злость, не отчаяние, нет — только ледяное спокойствие.
С жутким глухим стуком машина ударила офицера, и его тело взлетело на воздух. Последовал град автоматных очередей, но я уже пересек границу и доставил «груз» целым и невредимым.
Потом мне, само собой, дали в Лэнгли хорошую взбучку за «ненужную» и «безрассудную» выходку. Но начальство все же нашло способ выразить мне поощрение. Ведь в конечном счете я переправил физика, не так ли?
Однако в итоге от всего пережитого я вынес не чувство удовлетворения от выполненного задания и не гордость за проявленный героизм. Во мне надолго остались горечь и неприязнь к самому себе. Когда я пересек границу, то примерно с минуту действовал как бездушный автомат и умудрился врезаться прямо в кирпичную стену, правда, не получив ни царапины.
Этот инцидент оставил во мне неизгладимые шрамы.
— Нет, Бен, — возразил Мур. — Непредсказуемым ты никогда не был. Ты обладал редким сочетанием изумительного здравого смысла и... отчаянной смелости. В том, что случилось с Лаурой, твоей вины нет. Ты всегда был одним из лучших наших оперативников. Больше того, обладая феноменальной памятью, ты был очень ценным кадром.
— Моя... эйдетическая память, как ее называют невропатологи, может, и была весьма полезной в колледже и в правовой школе, но в наши дни, когда повсюду понатыканы электронные блоки памяти, она ничего особенного уже не представляет.
— А ты встречался с самим Траслоу?
— Я видел его на похоронах Хэла. Минут пять мы поговорили, и все. Я по сей день даже не знаю, чего он от меня хотел.
Мур встал и направился через всю комнату к французским дверям. Одна из дверей громыхала заметно сильнее других, тогда он прижал и запер ее — стало потише. Вернувшись на место, он сказал:
— А не помнишь ли ты то громкое дело о гражданских правах, которое затевалось против ЦРУ в 70-х годах? Тогда один чернокожий претендовал на должность аналитика у нас, но ему дали от ворот поворот по довольно пустяковым причинам.
— Ну как же, конечно, помню.
— Ну, так вот, дело это в конце концов благополучно разрешил не кто иной, как Алекс Траслоу. Он заявил тогда, что управление кадров ЦРУ никогда больше не будет проводить дискриминации по признакам расы или пола. Его заявление стало из ряда вон выходящим: он предложил ввести в ЦРУ систему продвижения по службе согласно знаниям и опыту, что не позволяло «старой гвардии» держать национальные меньшинства в черном теле и не допускать их до постов своего уровня. Немало ветеранов до сих пор имеют за это зуб на Траслоу — как же, он ведь позволил этим меньшинствам войти в их бело-лилейный клуб. Ну и, как ты, может, уже слышал, его называют в числе вероятных кандидатов на пост твоего покойного тестя. Знаешь об этом? — Я согласно кивнул головой. — Что тебе известно о том, чем он сейчас занимается? — спросил Мур.
— Да в сущности ничего. Секретные работы по заказу ЦРУ, которые, как я понимаю, Лэнгли по уставу не имеет права или не может выполнять.
— Я покажу тебе кое-что, — предложил Мур и поднялся снова, пригласив меня на сей раз пойти вместе с ним. С ворчаньем и кряхтеньем он полез по деревянной винтовой лестнице на помост вокруг верхнего яруса книжных стеллажей библиотеки. — Куда же мне переставить отсюда все тома Раскина, когда он мне больше не понадобится? Отвратительная бумага — этот мерзкий старый сукин сын никогда мне не нравился. Вот что случается, когда племянницы выходят замуж, — бормотал он про себя вслух. — Ну наконец-то мы добрались. Вот мои боевые трофеи.
Футов десять мы передвигались по узким подмосткам, по которым только кошкам лазить, мимо книжных рядов в грязновато-коричневых переплетах, пока наконец Мур не остановился перед панелью, прикрывающей стену между стеллажами. Он слегка толкнул панель, и она легко отошла в сторону, открыв нишу, в которой лежал серый металлический ящик с крышкой, выкрашенной в канцелярский серый цвет.
— Прелестно, — шутя заметил я. — Вы что, нанимали мальчиков из службы ремонта бытовой техники, чтобы они соорудили вам этот тайник?
По правде говоря, это было самое ненадежное место для оборудования тайника от тех, кто занимался взломами и кражами, но я вовсе не собирался говорить Эду об этом.
Он вытащил ящик и открыл крышку, затем продолжал монотонным голосом:
— Да нет, все не так. Когда я купил этот дом в 1952 году, тайник уже был тут. Богатый старый фабрикант, который построил этот дом, — готов поспорить, что он один из тех дурацких персонажей, сошедших со страниц романов Эдит Вартон, — любил всякие тайнички. Здесь есть одна выдвижная панель, вделанная в каминную полку, но я ею никогда не пользовался. Вряд ли он когда-либо думал, что его особняк в конечном счете попадет в руки настоящего разведчика — «призрака».
В ящике лежали кое-какие секретные бумаги из ЦРУ, о чем я догадался, заметив «шапки» с индексами и реквизитами.
— Не знал я, что они разрешили вам забрать перед отставкой кое-какие документы, — заметил я.
Эд повернулся ко мне и поправил оправу очков.
— Да нет же, не разрешили, — засмеялся он. — Я верю в твое благоразумие.
— Всегда готов вам услужить.
— Хорошо. Я, по сути дела, ничем не нарушил ни единого положения законодательства о сохранении государственных тайн.
— Вам их кто-то передал?
— Помнишь ли Кента Аткинса из парижской резидентуры?
— Ну как же! Мы же с ним даже дружили.
— Ладно. Теперь он в Мюнхене. Работает заместителем начальника бюро. Это он исхитрился передать мне документы. Самое большее, что я мог сделать, — принять меры предосторожности и спрятать бумаги дома подальше от любопытных взоров грабителей или от таких, как ты.
— Итак, я правильно понял, что «фирма» ничего не знает о них?
— Сомневаюсь даже, что они обнаружили пропажу, — сказал Эд и вынул скоросшиватель из манильского картона. — Здесь про то, чем занимается Алекс Траслоу. А знаешь ли ты что-нибудь о том, чем занимался твой тесть незадолго до смерти?
* * *
Ливень за окном в это время начал стихать. Мур разложил на отполированном дубовом столе около французских дверей целую шеренгу папок и скоросшивателей. В них содержались данные о расформировании КГБ и разведывательных служб стран восточного блока: непрекращающийся поток секретных сведений о политике, действиях и людях, поступавший из Москвы, Берлина и других городов, находящихся за так называемым «железным занавесом». В досье хранились также выдержки из отчетов и докладов офицеров КГБ, пытавшихся выменять секреты за предоставление убежища на Западе или продать целые связки папок представителям ЦРУ или западным корпорациям. В них находились и расшифрованные телеграммы, содержащие отрывки информации, которая распространялась КГБ по всему миру, и (я понял это с первого взгляда) материал, носивший потенциально подстрекательский и подрывной характер.
— Видишь ли, — вежливо заметил Мур, — информации здесь вполне хватает, чтобы нас как можно скорее прикончить в застенках Лубянки.
— Что вы имеете в виду?
Эд тяжело вздохнул и ответил:
— Уверен, что ты слышал про клуб-собрания по средам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70