темно-синие саржевые штаны и светло-голубая заношенная и пропыленная рубаха. Управлял грузовиком тот самый долговязый смуглый парень, с которым я разговаривал в таверне ранним утром.
Звали его Руджеро, как оказалось, отец его был итальянец, а мать — марокканская эмигрантка. Я прикинул, что он должен быть по характеру общительным, разговорчивым и довольно падким на всякие подношения парнем, и я не ошибся. Разыскал я его в каменоломне и отозвал в сторону, чтобы кое-что выведать. Вернее сказать, купить у него информацию.
Я наплел ему, что сам, дескать, являюсь канадским бизнесменом, занимаюсь куплей-продажей недвижимости, а за стоящую информацию готов недурно заплатить. Сунув ему в карман пять десятитысячных банкнот в лирах (это около сорока долларов), я сказал, что мне позарез надо как-то добраться до «немца» и переговорить с ним по делу, а конкретно — предложить изрядный куш в наличных (что, вообще-то, запрещено законом) за имение Кастельбьянко. У меня якобы уже есть и потенциальный покупатель; «немец», таким образом, быстро и без труда получит изрядный навар.
— Ага, подожди минутку, — с готовностью ответил Руджеро. — Мне не хотелось бы потерять работу.
— Об этом беспокоиться не стоит, — заверил я его. — Чего бояться-то, если все тут в ажуре.
Руджеро тут же выложил все, что мне было нужно, насчет реставрационных работ в Кастельбьянко. Он рассказал, что с каменщиками имеет дело только один подрядчик из обслуживающего персонала виллы, он же заказывает мраморные и гранитные плитки. Видимо, «немец» затеял нешуточные реставрационные работы — в полуразрушенном крыле здания пол застилался темно-зеленым флорентийским мрамором, а терраса обкладывалась гранитом. Для этого подрядчик нанял опытных каменщиков из Сиены, настоящих мастеров своего дела.
Руджеро отчаянно торговался за свою информацию. Мне пришлось выложить целых семьсот тысяч лир, то есть свыше полтысячи долларов, за то, чтобы он отпросился с работы на несколько часов и помог мне. Затем он позвонил подрядчику в Кастельбьянко и передал ему, что флорентийский мрамор, заказ на который они получили три дня назад, оказывается, заканчивается. Подрядчик сразу же вспылил и совершил ужасную ошибку, приказав доставить весь недостающий мрамор немедленно.
Вряд ли кто-либо в Кастельбьянко стал бы возражать против готовности каменоломни досрочно выполнить заказ — так оно и оказалось. В самом худшем случае, если, скажем, охранники Орлова заподозрили бы неладное, Руджеро всегда смог бы отвертеться, заявив, что его, дескать, просто ввели в заблуждение. И ему ничего не будет.
Уже через несколько минут мы стояли перед воротами Кастельбьянко. Из каменной будки вышел охранник с длинным листом бумаги на доске с зажимом и подошел к грузовику, подмаргивающему фарами при ярком солнечном свете.
— Ну, чего надо?
Его тон и произношение сразу выдали в нем русского. Да и по внешнему облику — коротко подстриженные соломенного цвета волосы, краснощекая морда — в нем можно было сразу признать парня из русской крестьянской семьи. Таких тупых, исполнительных, жестоких головорезов особенно любили вербовать на службу на Лубянку.
— Привет, — весело выкрикнул Руджеро.
Охранник милостиво кивнул, сделал пометку в списке допущенных к проезду на виллу, глянул на мраморные плиты в кузове и, внимательно посмотрев на меня, снова удовлетворенно кивнул.
Я нагло уставился на него и сердито нахмурил брови, будто мне уже невтерпеж, когда закончится эта глупая процедура.
Руджеро завел мотор и медленно повел грузовик между массивными каменными колоннами. Пыльная дорога огибала небольшие домики с покатыми крышами, сложенные из камня. В них, видимо, проживал обслуживающий персонал. Во двориках перед домами гуляли куры и утки, сердито кудахтая и крякая. Двое работников посыпали белыми удобрениями из большого мешка редкую травку на лужайке.
— Его люди живут здесь, — пояснил Руджеро.
Я лишь хмыкнул в ответ, не пожелав спросить, кто это «его люди», хотя Руджеро, может, и знал — кто.
Слева на склоне холма паслось небольшое стадо овец. У них были розовые изящные мордочки, совсем непохожие на морды американских овец, а когда мы проезжали мимо, они, глядя на нас, блеяли, как бы подозревая в чем-то нехорошем.
Впереди появилось главное здание.
— А как дом выглядит изнутри? — поинтересовался я.
— Никогда не был внутри. Слышал только, что там роскошно, но запущено все основательно. Требуется большой ремонт. Слышал я, что немец поэтому и купил виллу по дешевке.
— Повезло ему.
Тут мы поехали вдоль невысокого парапета, установленного по верху извилистого оврага, и миновали какое-то приземистое каменное строение без окон.
— Крысиный дом, — заметил Руджеро.
— Что? Что?
— Да я так, в шутку. Туда обычно сваливают кухонные отбросы. Крысы там так и кишат, поэтому я держусь подальше от этого места. Теперь они собираются устроить в нем склад.
Я содрогнулся при одном напоминании о крысах — всю жизнь я панически боялся их.
— А как это ты умудрился столь многое узнать про это имение? — полюбопытствовал я.
— Про Кастельбьянко-то? Да я, еще когда был мальчишкой, любил здесь играть со сверстниками. Все пацаны любили ходить сюда играть.
Он переключил коробку передач на нейтралку и покатил к террасе, где несколько загорелых пожилых рабочих сидели, сгорбившись, и высекали на плитах известняка замысловатый орнамент из концентрических кругов.
— В те дни, когда имение Кастельбьянко принадлежало семье Перуцци — Мончинис, владельцы разрешали ребятам из Росиа играть здесь. Им было на все наплевать. А иногда мы помогали прислуге выполнять всякие работы по дому.
Он потянулся к боковому ящику, вытащил оттуда две пары брезентовых рукавиц и протянул мне одну. Потом взялся за рычаг механического устройства для выгрузки мрамора и сказал:
— Если у тебя есть человек, готовый перекупить имение у немца, тогда постарайся найти людей, которые снимут и колючую проволоку вокруг. Этим местом должна пользоваться вся коммуна.
Он выпрыгнул из кабины, я вылез тоже и пошел за ним к заднему борту грузовика, где он стал поднимать с земли мраморные плиты и аккуратно укладывать их в ровный ряд около террасы.
— Какого дьявола ты сюда приперся, Руджеро? — крикнул один из каменщиков, повернувшись к нам и махнув рукой.
— Спроси начальство, — ответил ему Руджеро, продолжая сгружать плитки. — Я делаю свое дело. За это мне деньги платят.
Я стал помогать сгружать и сортировать мрамор: тонкие, необработанные плитки — укладывать в одну сторону, отполированные — в другую. Плитки были совсем не тяжелые, но довольно хрупкие, так что приходилось обращаться с ними весьма осторожно.
— А меня никто не предупреждал, что привезут мрамор, — между тем говорил, отчаянно жестикулируя, тот же каменщик, который оказался бригадиром. — Мрамор привозили на той неделе. Твои ребята что, спятили, или как?
— Я делаю только то, что мне велено, — ругался в ответ Руджеро, показывая рукой на виллу. — Того мрамора не хватило, вот Альдо и решил прислать этот. Да ладно, что бы там ни было, не твое это собачье дело.
Бригадир поднял мастерок, пригладил цементную кладку и примирительно сказал:
— Ну, черт с тобой.
Некоторое время мы проработали молча, поднимая плиты, перенося их и укладывая, стараясь работать ритмично, а потом я спросил:
— Эти рабочие, они что, знают тебя?
— Бригадир знает. Мой брат у него работал пару лет. Осел он лопоухий. Ты что, хочешь разгрузить все эти плиты?
— Почти все, — ответил я.
— Почти.
Работая без разговоров, я присматривался к дому и местности. Вблизи Кастельбьянко оказалось вовсе не роскошным дворцом. Здание было, конечно, большим и довольно красивым, но уже сильно обветшало и местами разрушилось. Наверное, потребуется выложить не менее миллиона долларов, чтобы вернуть великолепие, каким оно блистало века назад, но вряд ли у Орлова есть на счету такие огромные деньги. А где он вообще взял деньги, подумал я, а потом решил, что почему бывшему шефу советской разведки не найти путей по-умному прикарманить толику из безмерного бюджета, которым он, по сути, бесконтрольно распоряжался, и перевести суммы в конвертируемой валюте в швейцарские банки? А сколько он платит своим охранникам, которых никак не менее полудюжины? Не так уж и много, видимо, но он к тому же укрывает этих парней, оберегает их от ареста и тюрьмы, что грозит им, если они вернутся в Россию. Как быстро меняются события в истории: еще недавно всемогущие офицеры госбезопасности, щит и меч коммунистической партии, теперь дрожат от страха за свою шкуру, а на них ведется охота, как на бешеных собак.
Меня все же беспокоила сравнительная легкость, с которой удалось проникнуть на территорию виллы Кастельбьянко. Так какие же меры безопасности приняты здесь для охраны человека, который трясется за свою жизнь, человека, который вынужден был просить защиты у шефа ЦРУ, как какой-нибудь чикагский лавочник, искавший покровительства от рэкетиров у подручных Аль-Капоне?
Нет, все же система безопасности здесь самая современная, хотя и не видно никаких снайперов, скрытых видеокамер с круговым обзором.
Безопасность здесь покоилась на совершенно иных началах. Она заключалась прежде всего в анонимности охраняемого и оказалась столь надежной, что даже в ЦРУ не знали, где он скрывается. Слишком широкие и строгие меры безопасности стали бы... ну ладно, я не могу удержаться, чтобы не сказать: своеобразной красной тряпкой для быка. Слишком тщательная и строгая система охраны неизбежно привлекла бы к себе ненужное внимание. Почему бы богатому эксцентричному немцу не нанять для охраны несколько человек? Но налаживать слишком уж изощренную систему охраны — дело довольно рискованное.
Ну хорошо, так или иначе мне удалось проникнуть на объект, а согласно добытым данным, Орлов должен тоже находиться здесь. Теперь встала проблема: каким образом мне пробраться в сам дом? А когда я проберусь туда, возникнет еще более трудная задача: как выбраться оттуда живым и невредимым?
В двадцатый раз прокрутив мысленно свой план, я дал сигнал своему итальянскому пособнику бросить все эти мраморные плиты и следовать за мной.
* * *
— Помогите! Ради всех святых, помогите мне кто-нибудь! — кричал Руджеро, что есть сил молотя в тяжелую деревянную дверь, ведущую в кухню. На его руку выше локтя было просто страшно смотреть: из глубокой раны обильно капала кровь.
Я присел в кустах за ржавыми железными бачками, куда сваливали остатки пищи, и наблюдал. Внутри раздался какой-то шум — значит, отчаянные крики и стуки услышали. Наконец, дверь медленно, со скрипом открылась, показалась пожилая толстая женщина в кухонном фартуке, надетом поверх бесформенного цветастого домашнего платья. Ее карие глаза, резко выделяющиеся на фоне морщинистого лица и гривы растрепанных седых волос, широко раскрылись при виде раны на руке Руджеро.
— Что это такое? — вскрикнула она по-русски испуганно визгливым голосом. — Боже мой! Входи, молодой человек! Быстрее!
Руджеро отвечал, естественно, на итальянском:
— Плита упала. Мрамор очень острый.
Я предположил, что женщина эта — экономка, а когда Орлов находился у власти, служила у него домашней работницей и, по моим представлениям, относилась ко всем несчастным случаям по-матерински, что характерно для русских женщин ее поколения. Она, само собой разумеется, и не подозревала даже, что Руджеро оказался раненным вовсе не острым краем мраморной плиты, а это я искусно разукрасил ему руку с помощью грима, купленного в лавке в Сиене. Она не могла и предположить, что, когда повернулась, чтобы помочь этому молодому итальянцу войти в кухню и оказать ему первую помощь, кто-то еще выпрыгнет из кустов и схватит ее. Я быстро прижал к ее носу и рту пропитанную хлороформом тряпку, не дав ей даже пикнуть, и удержал от падения ее обмякшее крупное тело.
Руджеро потихоньку затворил за нами кухонную дверь и встревоженно глянул на меня, без сомнения думая: а кем это «канадский бизнесмен» является на самом деле? Но его помощь щедро оплачена, поэтому он меня не выдаст.
Играя в детстве в Кастельбьянко, Руджеро хорошо напомнил, где находится вход на кухню. Он также вкратце описал мне расположение внутренних помещений. Таким образом, по-моему, он с лихвой отработал полученные авансом денежки.
Затем я вынул припрятанную в кармане тонкую нейлоновую бечевку, с помощью Руджеро связал экономку, стараясь затягивать петли не слишком туго, и воткнул ей в рот кляп, чтобы она не шумела, когда очухается. После этого мы перенесли ее бесчувственное тело с пропахшей луком кухни в большую кладовку.
Там мы распрощались, пожав друг другу руку. Я отстегнул ему «расчет» в американских долларах. С вымученной улыбкой на устах он сказал «чао» и убежал.
Из кухни несколько каменных ступенек вели в темный коридор, по обе стороны которого оказалось несколько пустых спальных комнат. Я крался по коридору как можно тише, стараясь не вызвать ни звука. Где-то в глубине дома послышалось слабое тревожное жужжание, но звучало оно так далеко — будто в милях от этого места. Нигде не было слышно обычных домашних звуков, хотя в старых замках такие звуки не редкость.
Тут я подошел к месту, где сходятся сразу два коридора, — пустому углублению, в котором стояли два небольших потертых деревянных кресла. Настойчивое раздражающее жужжание становилось все отчетливее и громче. Казалось, оно раздается совсем где-то рядом. Я пошел на звук вниз, повернул налево, прошел несколько шагов вперед и опять свернул влево.
Сунув руку в карман спецовки, я нащупал ствол «зауэра» и почувствовал холодную сталь пистолета.
И вот я оказался перед высокими створками дубовой двери. Жужжание и звон явно доносились оттуда, повторяясь с регулярными интервалами.
Вытащив пистолет и пригнувшись как можно ниже, я медленно отворил одну створку и прокрался внутрь, не зная, кто или что ждет меня там.
Помещение оказалось большой и пустой столовой с голыми стенками, посредине стоял огромный дубовый стол с сервизом на одного человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70