Мы оба рассмеялись: он был черноволосый, долговязый и моложавый.
Напоследок он сказал: «Наступит день, парень, и эта информация придется тебе весьма кстати».
* * *
«Вот и настал тот день, Тоби», — подумал я, окидывая взглядом огромную станцию метро, чтобы сориентироваться. Годы минули с тех пор, как я был здесь в последний раз. Вот уж никогда не думал не гадал, что та информация придется весьма кстати.
Физически я был разбит, словно выбрался из поезда, потерпевшего крушение. Руки, хоть и не болели столь сильно, как раньше, все же оставались перевязанными; ноги — ступни, колени, икры — больно ныли и горели огнем, словно я только что спасся от светового облучения, от ракет и фейерверков, устраиваемых по случаю Дня Независимости в моей стране.
Шатле лез Алль. Площадь — сорок тысяч квадратных метров, самая большая подземная станция метро в мире. Спасибо тебе, Тоби. Пришлось кстати, все в порядке. Благодаря мне и моей сохранившейся фотографической памяти.
Я оглянулся назад и, хотя ничего не заметил, не позволил себе расслабиться, что означало бы усталость и апатию. Весьма сомнительно, чтобы он побежал вслед за мной по лестнице, когда его задержали тонкие, ржавые, поломанные ножницы, которые в любую секунду могли сломаться или согнуться, приложи он побольше усилий.
Когда за тобой гонятся, самая большая ошибка — поддаться древнему, атавистическому инстинкту выживания и начать отходить с боем, хотя такая тактика не раз спасала жизнь нашим далеким предкам — пещерным людям. Инстинкт заставляет поступать предсказуемо, а предсказуемость и есть главный враг в подобной ситуации.
Вместо этого нужно поставить себя на место противника и прикинуть, как бы он поступил, наделив его при этом большим разумом и сообразительностью, нежели эти качества у него имеются на самом деле.
Итак, что бы стал делать мой преследователь?
А поступил бы он так: увидев, что дверь не поддается, он прежде всего поискал бы ближайший запасной выход. Без сомнения, поблизости такой выход нашелся бы. Он появился бы на станции и, поставив себя на мое место, стал бы решать, что бы я предпочел: подняться со станции наверх, на улицу, (нет, рискованно), или попытаться спрятаться в лабиринте коридоров (неплохая возможность), или же оторваться как можно дальше и вскочить в первый попавшийся поезд (еще лучшая возможность). А затем, просчитав все варианты и снова прикинув их, он исключит лучший (а следовательно — и наиболее очевидный) способ скрыться... и начнет искать меня по вестибюлям станции. Искать будет где угодно, только не на платформах поездов.
Я внимательно осмотрелся по сторонам. Поблизости стояла девушка-подросток с густыми волосами и, вся дрожа от возбуждения, напевала по-французски с явным английским акцентом песенку Эдит Пиаф «На любимой твоей улице» под аккомпанемент музыкального электронного синтезатора «Касио». Проходящие мимо люди бросали ей франки на разложенный прямо на полу жакет, бросали, похоже, больше из жалости, нежели от наслаждения ее пением.
Казалось, что все спешили по каким-то своим делам, бесцельно шатающихся не наблюдалось... А самое благоприятное, сказал бы я, заключалось в том, что за мной никто не следовал.
Так где же он прячется?
На станции было установлено множество всяких сбивающих с толку знаков и табличек: указателей пересадок — оранжевого цвета, указателей выходов — голубого, поезда уходили в самых разных направлениях: на Пон де Нейи, Кретей-Префектюр, Сен-Реми-ле-Шеврез, Порт д'Орлеан, Шато де Венсенн... Ходили также не обычные поезда метрополитена, а скоростные маршрутные пригородные электрички. Станция была огромная, запутанная, растянутая во все стороны без конца и края. Ну а все это было мне как раз на руку. По крайней мере хотя бы на несколько спасительных секунд.
Первым делом я отправился в направлении, которое мой преследователь счел бы наиболее очевидным, а следовательно (или возможно), и наиболее вероятным: в направлении, куда устремлялся самый большой поток пассажиров, к поездам на Шато де Венсенн и Пон де Нейи.
С правой стороны длинного ряда турникетов виднелся проход, ограниченный цепочкой с надписью: «Проход воспрещен». Я быстро направился к этому месту, разбежался и перепрыгнул через цепочку. Рядом со странной бронзовой скульптурной композицией мужчины и женщины, изваянных в вычурной искусственной позе отчаявшихся дотянуться друг до друга, вокруг киоска по продаже театральных билетов за полцены извивалась длинная очередь пассажиров с экземплярами газеты «Парикоп» в руках. Я быстро промчался мимо входа в Центр Жоржа Помпиду и Форум дез Алль, миновал стоящих группкой трех полицейских, оснащенных радиопереговорными устройствами, пистолетами и регулировочными жезлами с ночной подсветкой; они посмотрели на меня с явным подозрением. Двое быстро насторожились и, прервав разговор, кинулись вслед за мной, крича что-то на ходу.
Неожиданно передо мной вырос целый ряд высоких дверей, открывающихся автоматически. Через них явно не пробиться, и я поневоле остановился.
Но неспроста же Бог придумал всякие входы и выходы только для служебного персонала; к одному такому входу я и свернул и под тревожный и суматошный гогот служащих подземки проскочил через дверь.
Крики позади катились как громкое эхо. Раздалась пронзительная трель свистка поезда.
Теперь топот просто громыхал.
Я проскочил мимо палатки со сладостями, затем промчался около лотка с цветами (успел заметить надпись: «При покупке десяти тюльпанов за 35 франков — премия». Потом подбежал к длинному коридору, где двигались конвейерные ленты — «движущиеся дорожки», так, кажется, они называются, — передвигающие стоящих на них людей вперед и немного вверх. На соседней ленте люди ехали в обратном направлении — вниз, к тому месту, откуда я появился. Между двумя конвейерами стояла металлическая стенка высотой по пояс и с метр шириной, тянущаяся вверх, словно бесконечная стальная ковровая дорожка.
Быстро оглянувшись вокруг, я заметил, что к преследующим меня полицейским теперь присоединился какой-то тип в темном костюме. Он уже обогнал всех и быстро приближался ко мне, а я врезался в густую толпу людей, которые стояли не двигаясь, и их везла конвейерная лента из резины и стали. Я замер вместе со всеми.
Но вот этот человек в темном костюме — как раз от него-то я хотел скрыться. Когда он приблизился, я снова оглянулся, чтобы прикинуть разделявшее нас расстояние, и увидел, что его лицо мне знакомо.
Большие темные очки в черной оправе лишь частично маскировали желтоватые круги у него под глазами. Шляпа с него слетела, видимо, во время погони, видны стали редкие светлые волосы, зачесанные назад. Вытянутые бескровные тонкие губы.
Видел я его и на Мальборо-стрит в Бостоне.
И на улице около банка в Цюрихе.
Тот же самый человек, сомнений в этом нет. Он, вероятно, знает обо мне слишком много. И в то же время он — промелькнула у меня мысль — принимал почти все меры, чтобы я его не узнал.
Теперь же он о своей маскировке ничуть не заботился. Наоборот, явно хотел, чтобы я опознал его.
Я штопором вонзился в плотную кучку людей, расталкивая локтями стоявших на пути, и вспрыгнул на металлический барьер, разделяющий бегущие дорожки.
Ковыляя и спотыкаясь, я побежал было по барьеру, но при каждом шаге отдельные стальные пластины ломались и мешали бежать, и я догадался, что их нарочно сделали такими, чтобы никто не смел бегать по барьеру.
Бежать трудно, но можно.
Как же та женщина в Цюрихе назвала его?
Вроде Макс.
«Ну держись, старый приятель», — подумал я.
Беги за мной, Макс. Если хочешь добраться до меня, вскакивай на барьер и дуй во всю мочь.
Попробуй догони.
61
И без всяких раздумий я кинулся прочь. Прямо по металлическим планкам, вверх. А вокруг — сзади, с боков — неслись визги, крики и возгласы: кто этот псих? Преступник? От кого он удирает? Ответ сразу же становился ясен любому, стоило ему только глянуть на пролегающую рядом платформу пригородного экспресса, и он увидел бы на нем полицейских в форме, продирающихся сквозь толпу и изо всех сил пронзительно свистящих, словно деревенские менты во французском фильме про американских гангстеров.
А тут еще, без сомнения, к удовольствию зевак, не один, а сразу двое бегут вприпрыжку по металлическим планкам, и убегающий отчаянно пытается оторваться от преследующего.
Макс. Убийца.
Не соображая даже, что вытворяю, я одним махом перепрыгнул через соседнюю ленту с пассажирами, спускающимися вниз, выиграв тем самым секунду-другую, удачно проскользнул через стеклянные самооткрывающиеся двери, отыграв еще добрый десяток футов, и выскочил к стене, разделяющей ведущие вверх лестницы. Назад оглядываться я не рискнул, боясь потерять драгоценные секунды, поэтому просто бежал что есть мочи, пока несли меня больные ноги; все звуки вокруг сливались и заглушались непрерывным, все ускоряющимся стуком сердца и свистящим хрипом вырывающегося из легких воздуха. В конце лестницы виднелась голубая табличка «Маршрут на Пон де Нейн», туда я и устремился. Я метался, словно кролик, преследуемый охотничьей собакой, словно заключенный, удирающий из тюрьмы. Своим воспаленным мозгом я констатировал какое-то вдохновение, заставлявшее меня бежать невзирая на боль, отметать все призывы тела остановиться, заглушить вкрадчивый, льстивый, медовый голос, исходящий из глубины души: «Сдавайся, Бен. Вреда тебе не сделают. Тебе их не одолеть, от них не убежать, их больше, не мучай себя и сдавайся».
Нет, не сдамся.
Да он не задумываясь нанесет мне «вред», отвечал я в этом диалоге своей душе, да он сразу же убьет меня — того и добивается.
Впереди, на верху лестницы, стал вырисовываться узенький эскалатор...
Но где же... преследователи?
Тут я позволил себе быстро оглянуться и, еще не добежав до эскалатора, заметил мелькнувшую сзади голову.
Кто же это? Полицейские из охраны метро, все трое — вроде их было трое? — отказались от погони. А может, они вызвали по радио подкрепление? Вызвал тот, который не побежал за мной?
Ба, да это мой старый знакомый, Макс!
Уж он-то погоню не бросил. Не бросил, старый дружище Макс. Он упрямо прыгал по металлическим пластинкам и, извиваясь, приближался с каждым прыжком...
Наверху эскалатора находилась маленькая площадка, а справа от него был еще один эскалатор с табличкой: «Выход на улицу де Риволи».
Ну как? Куда бежать? На улицу или на платформу, где останавливаются поезда?
Поступай как знаешь, — есть такое золотое правило.
Всего секунду я колебался, а затем ринулся вперед на платформу, где из вагонов как раз в этот момент выходила и входила масса людей.
Он отставал от меня секунд на десять, а это значило, что он тоже остановится на площадке, чтобы осмотреться, и, если мне не повезет, то вмиг засечет меня на платформе, поймает, так сказать, большую жирную добычу в перекрестье оптического прицела.
Нужно бежать по-прежнему.
Раздался оглушительный рев сирены, извещающий, что поезд отправляется, и я понял, что не поспеваю на него. Тогда я сделал последний отчаянный рывок к ближайшей открытой двери вагона, но не добежал ярдов двадцать, все двери разом резко захлопнулись.
Поезд пошел, и я уже слышал, как Макс затопал по платформе. Тогда, ничего не соображая, я прыгнул вперед, к движущемуся поезду, и, судорожно царапая стенки вагона, правой рукой исхитрился ухватиться за что-то твердое.
Оказалось, поручень у двери.
Слава Богу!
Затем левой рукой я нащупал второй поручень, и меня поволокло вдоль платформы, на которой остался Макс. Я изо всех сил прижимал тело к вагону набирающего скорость поезда. Положение мое стало отчаянным: удача, разумеется, отвернулась, я совершил безумный поступок — в результате могу погибнуть каждую секунду.
В глазах у меня застыл ужас — я увидел, что поезд стал уже втягиваться в туннель. У входа в него на стене висело огромное круглое металлическое зеркало, выступая вперед. Вагоны проходили всего в нескольких дюймах от него, мне никак не проскочить, мое висящее на поручнях тело будет располосовано краем зеркала с такой же легкостью, с какой нож еврея разрезает круг сыра по субботам.
Какие-то остатки логики все же сохранились в моем воспаленном мозгу, и в голове промелькнула мысль: «Какого черта я еще думаю о своих поступках? Какой психоз обуял меня? Уцепился за поезд, летящий по узкому туннелю, — да меня же размажет по стенкам, как клопа, зачем позволять каменным стенам туннеля сотворить со мной то, чего не сумел сделать Макс? Зачем?»
Непроизвольно из моей груди вырвался протяжный громкий крик, и за мгновение до того, как огромный круглый металлический диск зеркала начал бы кромсать мое тело, я разжал ладони, обхватившие поручни, и кувырнулся на холодную твердую платформу.
Раздалось несколько выстрелов, но я их почти не расслышал, так как уже находился в другом мире, в иллюзорном мире страха и адреналина. Я здорово стукнулся об пол, ушиб голову и плечи; слезы жгли глаза, боль была просто неописуемой, от нее в голове сверкали горячие белые звезды, она проникала во все клетки тела и ослепляла.
«ОПАСНО. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».
Как в тумане увидел я чуть повыше себя эту желтую табличку.
Я мог бы остановиться, а там — будь что будет. Я мог бы лечь там, на платформе, и сдаться.
Или же — если мое тело допустит это — я мог бы кинуться туда очертя голову, под ту мерцающую желтую табличку, прямо в пасть туннеля, а вот там уж и впрямь — будь что будет.
Но вот во мне открылся какой-то клапан, и я ощутил прилив свежих сил, в кровь вновь стал поступать адреналин, и я, спотыкаясь и шатаясь, будто пьяный, поплелся вперед, к бетонным ступенькам невысокой лестницы, ведущей вниз. Желтая запрещающая табличка висела на шарнирах, проходя мимо, я задел ее плечом, упал и скатился по ступенькам прямо в холодный и темный туннель, в воздушный вихрь, поднятый уходящим вдаль поездом.
В туннеле оказалась какая-то узенькая дорожка.
Да, в самом деле дорожка. Для чего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70