Данилочкин легок на помине.— Вячеславу Николаичу! Что так рано, али случилось что?— Случилось.Он сказал, как прибежал за ним Федосей, что увидел он сам…— Ну, царствие ему небесное, — промолвил Данилочкин. — Оформить надобно по порядку.Послал Григория за милиционером, к тому времени Успенское обзавелось уже своим милиционером.— А тебе, Николаич, посоветовал бы не ввязываться в это дело, — сказал Данилочкин. — Нашел его Федосей, и достаточно, как-никак ты тоже наследник по отчиму, отойди в сторону и да благо тебе будет.И Слава отошел, не потому, что ему, как наследнику, полезнее держаться в стороне, а потому, что не хотелось участвовать в том, что должно вскоре начаться в доме.Вернулся он домой за полдень. Павел Федорович лежал в передней комнате на столе, желтое его лицо тонуло в кисее, взбитой на подушке. Слава с минуту постоял, простился с Павлом Федоровичем, человек хоть и сломленный, но не такой уж плохой.Вера Васильевна сидела у себя, убитая, расстроенная, вспоминала о девере только хорошее, ничего не могла понять.— Почему он так? — встретила она сына. — Неужели ему так дорога была мельница?— Не в мельнице дело, мамочка, — укоризненно сказал Слава. — Дела для него не осталось на этой земле.Зато чрезмерную активность проявляла Марья Софроновна. Время от времени начинала рыдать, рыдала на всю округу, рыдание переходило в вой, после чего на время стихала; напялила на себя зеленое атласное платье, ходила по всему дому; набежавшие со всего села бабы толпились и в комнатах, и в кухне, и во дворе, Марья Софроновна посылала одну туда, другую сюда, позвякивала ключами, ключи не доверяла никому, если требовалось пройти в чулан или погреб, сама сопровождала посланную, собиралась похоронить мужа по первому классу, а поминки справить такие, чтобы всем утереть нос.Однако с похоронами возникла заминка, отец Валерий отказался отпевать Павла Федоровича — самоубийца.Марья Софроновна заметалась, никто и на поминки не придет, если покойника не похоронят по православному обряду.Кто бы смог воздействовать на упрямого попа?— Вячеслав Николаевич! Вы же нам не чужой, Павел Федорович вам какой-никакой, а дядя, не отпоем в церкви — сраму не обобраться, поговорите с этим длинноволосым, вы с его Нинкой и Сонькой шуры-муры крутили, вам не откажет…Но Слава лучше Марьи Софроновны знал, как упрям отец Валерий, принципиальный поп, подкупить его невозможно.— Ничего вам не обещаю…Марья Софроновна опять ударилась в слезы.— Чего она от тебя хочет? — спросила Вера Васильевна.Слава рассказал.— Надо сходить, Слава, должен понимать, что такое в деревне закопать покойника без попа.Отец Валерий вышел к Славе в рубахе навыпуск, в голубых ситцевых подштанниках, заправленных в сапоги, только что оторвался от своих двух ульев, стоявших у него на огороде меж огурцов.— Чем могу служить?Знал, зачем пришел Слава.— Вы же понимаете, отец Валерий…Но и ломаться отец Валерий не любил. Тем более что отношения у него с Павлом Федоровичем были хорошие, тот не один раз выручал его, когда отец Валерий приходил одолжить вощины, семян, а то и денег.— Не положено по церковным правилам, да уж куда ни шло! Есть такое разрешающее указание, если человек наложил руки в умоисступлении, так сказать, духовный обряд может быть совершен, в данном случае петлю накинул не столько он сам, сколь власти предержащие.— А он и был в умоисступлении, — подтвердил Слава. — Какой же нормальный человек добровольно полезет в петлю?— Ну, раз вы это подтверждаете, — согласился отец Валерий, — так тому и быть.Накануне погребения гроб с Павлом Федоровичем отнесли в церковь, и с вечера в доме пошел дым коромыслом, резали кур и гусей, закололи свинью, варили, жарили, парили, у самогонщиков купили самогону, словом, жри — не хочу, пей — не могу, не посрамила Марья Софроновна фамилии Астаховых.Собралась утром в церковь и Вера Васильевна; Петя отсутствовал, Филиппыч пришел на похороны, и кому-то надо было оставаться на хуторе, Слава сидел дома, идти в церковь не собирался.Вера Васильевна все-таки позвала Славу:— Ты идешь, Слава?— Нет.— Неудобно как-то, тем более к тебе Павел Федорович относился совсем неплохо.— Нет, — решительно повторил Слава. — Хватит с меня церквей! Павлу Федоровичу на все уже наплевать, а тешить людей я не хочу.— Глупая принципиальность.— Пусть глупая, но принципиальность.Он так и не пошел на похороны, делать ему там нечего, ушел к Марусе, останься он дома, его могли, не дай бог, затащить на поминки.Позже Вера Васильевна рассказывала: когда гроб с телом Павла Федоровича вынесли из церкви, чтобы нести на кладбище, мимо церкви ехали дросковские подводы с частями разобранного двигателя… 49 После смерти Павла Федоровича события в доме Астаховых развивались более чем стремительно.Утро началось поздно. Дневной свет лениво просачивался в сени, заставленные скамейками и столами. Раньше всех выползла в сени Надежда. Весь дом спал. Убрала со столов, а столы одной не вынести. Сходила, растолкала Федосея. Тот не пил, не охоч был до самогона, но и он опрокинул стакан на помин души хозяина. Вышла в кухню Вера Васильевна, умылась и опять ушла к себе. Что-то изменилось и в ее жизни со смертью Павла Федоровича, а что — она не могла понять. Вышел Слава, брезгливо посмотрел на разгром и ушел из дома.Наконец, щуря заспанные глаза, вышла Марья Софроновна.— Надежда!А чего звать! Надежда стояла у печки, дожевывала объедки.— Надежда, — приказала Марья Софроновна, — пересчитай все стаканы, все вилки, все ножи, на гостей теперь надежа плохая, может, и унесли чего. — Села на лавку, задумалась, опять вздохнула. — Пожарь яишню, что ли, — приказала Надежде. — Да рассольчику принеси… — И вдруг закричала, никого не стесняясь, ни на кого не обращая внимания: — Костя! Костя! Где ты там? Иди сюда, Константин!Ей пришлось-таки покричать, покуда в кухне не появился Костя Желонкин.Высокий молодой парень с русыми кудрявыми волосами, он появился на пороге и несмело остановился, поглядывая на Марью Софроновну. Парень как парень, жил со своей маткой-бобылкой в невзрачной избенке, обрабатывал помаленьку свой надел да плотничал временами у соседей, подрабатывал на табак. Когда и где стакнулась с ним Марья Софроновна, так и осталось тайной, их даже рядом никогда не видали, на поминки пришел вместе с другими гостями, скромно ел, скромно пил, и никто не заметил, как Марья Софроновна оставила его ночевать.Неловко ему было, замечали все в первые дни, но самой Марье Софроновне на это было ровным счетом начхать.Костя моложе своей сожительницы лет на десять, но и это ее не смущало, она вела себя так, точно ей все можно и все хорошо.— Садись завтракать, — приказала она Косте. — Привыкай.После завтрака двинулась по хозяйству, осмотрела коров, лошадей, свиней, пересчитала птицу, обошла сараи и амбары, пересчитала, тут уж сбиться со счету нельзя, все прикидывала, примеряла.Послала на хутор Федосея:— Здесь и без тебя обойдемся, одному Филиппу с молотьбой не управиться.Обстоятельно проинструктировала Надежду, как и чем кормить живность, сколько кому сена, жмыхов, отрубей.Косте велела поправить крыльцо, подколотить у свиней корыто, разобрать ненужную конуру.Дня три все приглядывалась, примеривалась, на что-то нацеливалась. Пошла к Вере Васильевне. Села. Поздоровалась.Хотя с Верой Васильевной в этот день встречалась уже раза три.— Как же вы располагаете дальше жить?— Я не понимаю вас, — отвечала Вера Васильевна.— Интересуюсь, не надоели ли гостям хозяева? Делать вам в этом доме больше нечего, пора и честь знать.Вера Васильевна попыталась себя отстоять:— Извините, но я тоже имею какие-то права. Мой муж — брат вашего мужа, здесь ему тоже что-то принадлежит. Странно лишать меня крыши над головой!— Ничего вашему мужу здесь не принадлежало, — нахально заявила Марья Софроновна. — Все здесь заработано трудом Павла Федоровича, а я была ему верная помощница, и ежели он вас из сожаления содержал, то я этого делать не намерена.— Довольно странно… — растерянно сказала Вера Васильевна, она и вправду не знала, что делать.Зато Марья Софроновна все продумала и знала.— Судиться вздумаете — вовсе ничего не получите. Мы еще не знаем, по какой причине бежали вы из Москвы, может, вы каких капиталов лишились, что даже вспоминать боитесь!«Куда же мне идти?» — размышляла Вера Васильевна. Можно попросить Славу поговорить в исполкоме, но ей не хотелось вмешивать в семейные дрязги сына. Он коммунист, ему не пристало встревать в спор об имуществе. Однако надо же где-то жить. Ах, как не хотелось ей ввязываться в дележ астаховского наследства.Однако она не могла не сказать своей собеседнице:— Вы действуете совершенно, как леди Макбет, но живем-то мы с вами в советское время?Но Марью Софроновну ничем нельзя озадачить.— Не знаю, о ком вы, но Советской властью меня стращать нечего. Я трудящая женщина и знаю свои права, а кто вы, мы это еще посмотрим… — Она приподнялась со стула, уверенная в себе вальяжная женщина, обдернула платье и величественно посмотрела на невестку своего мужа. — Вот что, слушайте, дам я вам сарай, тот, что с сеном, — и все. Хотите, берите по-хорошему. Продадите его или что, а здесь вам делать больше нечего.Вера Васильевна задумалась.— Когда же нам уезжать?— Завтра, — отрезала Марья Софроновна. — Неужели вы думаете, что я буду вас кормить даром? — И проявила великодушие, дала отсрочку: — Через три дня.И хотя она отказала Вере Васильевне и ее сыновьям в жилье, это не помешало ей часом позже позвать Петю:— Запряги лошадь и поезжай на хутор, привези мне сюда Филиппыча, скажи, хозяйка велела.Петя съездил, привез.Филиппыч удивился, что его отрывают от дела — вместе с Федосеем налаживал молотилку, но подчинился.— Вот что, Филипп, больше ты мне не нужон, — объявила она. — Даю тебе три дня, собери свои вещички и иди.— Куда?— А куда знаешь! Не нуждаюсь я больше в тебе, за хутором у меня Костя приглядывать будет.— Ты соображаешь, что говоришь? — обиделся Филиппыч. — Весь хутор на мне держится, а ты…— А теперь не будет держаться, — заявила Марья Софроновна. — Скатертью дорога, можешь на дорогу яблок взять сколько осилишь.Филиппыч не стал препираться и прямым ходом отправился в исполком.— Куда ж это годится? Взбесилась баба! Я на Астаховых не один год горб ломаю, а эта… без году неделю в доме и уже гонит из него всех?Филиппыч не бывал в исполкоме, никого в нем не знал, но Данилочкин встретил его сочувственно. Данилочкин всегда бывал в курсе всех новостей, выслушал Филиппыча и велел возвращаться в Дуровку, никуда не отлучаться и ждать вызова.Позвал Терешкина, служившего секретарем в земельном отделе, и послал к Марье Софроновне:— Передай этой помещице, на днях разберем ее дело на земельной комиссии, а до тех пор пусть не самоуправничает.На заседание вызвали Марью Софроновну, Веру Васильевну и Филиппа Ильича. Все Астаховы и все друг другу не родня.Не хотелось идти Вере Васильевне, но шутить с Данилочкиным тоже нельзя, он строго-настрого предупредил ее через посыльного, чтобы она не вздумала отсутствовать.Пошел с матерью и Слава, знал, что мать растеряется, что такие разбирательства ей не по нутру, своим присутствием хотел облегчить ей участие в этой неприятной процедуре.— Марья Софроновна Астахова? Здесь. Вера Васильевна Астахова? Здесь. Филипп Ильич Астахов? Здесь. Можете садиться. Волостная земельная комиссия приступает к рассмотрению вопроса о разделе имущества, оставшегося после гражданина Астахова Павла Федоровича…Слава отделился от стены, подошел к столу комиссии.— Позвольте мне заменить мать, — обратился он с просьбой. — Самой ей не хочется участвовать в этом споре.Славе тоже не хотелось участвовать в предстоящем споре, но еще больше хотелось избавить мать от возможных оскорблений со стороны Марьи Софроновны.— Это еще чего? — рассердился Данилочкин. — Товарищ Ознобишин, идите-ка на свое место. Ваша мать не какая-нибудь неграмотная баба, а у-чи-тель-ни-ца! Вам понятно? Может постоять за себя, а вы здесь человек посторонний.Дмитрий Фомич положил перед Данилочкиным список.— По описи волземотдела за гражданином Астаховым числятся: дом в селе Успенском, два сарая, два амбара…Последовало подробное перечисление всех построек и скота в хозяйстве Астаховых.Данилочкин ткнул пальцем в сторону Марьи Софроновны:— Какие у вас пожелания, гражданка Астахова?— Нет у меня никаких пожеланиев, — отвечала та. — Как я есть полноправная жена, прошу охранить меня от этих коршунов… — Бросила злобный взгляд на Филиппыча, на Веру Васильевну. — Я, может, этого дня двадцать лет ждала…— Не могли вы ждать двадцать лет, — оборвал ее Данилочкин. — Потому как вследствие маловозрастности не могли вы двадцать лет назад быть в каких-нибудь сношениях со своим мужем.Данилочкин испытующе посмотрел на ответчиков.— А вы, гражданин Астахов, что скажете?— А чего говорить? — сказал Филиппыч. — Вот я действительно двадцать лет трублю у Астаховых, гоняли меня и в хвост, и в гриву, хутор-то, почитай, только благодаря мне и сохранился, так как вы полагаете, неужели я за свой труд не заработал избу с коровой?— Как мы полагаем, мы еще скажем, — ответил Данилочкин. — Но, промежду прочим, отмечу, что каждый участник хозяйства, вложивший в него свой труд, имеет право на свою долю.Слава вновь отошел от стены, вспомнил вдруг Федосея, уж если кто и вкладывал свой труд…— Позвольте…— Ну чего вам еще, товарищ Ознобишин? — с раздражением перебил его Данилочкин. — Негоже вам ввязываться в этот спор!— Да я не о матери, — с досадою произнес Слава. — У Астаховых в прямом смысле есть батраки, Федосей и Надежда чуть не двадцать лет трудятся в этом хозяйстве, они-то уж действительно вложили в него про рву труда…— Это вы правильно, — немедля согласился Данилочкин. — Наше упущение, их тоже следует вызвать, как их фамилия?Слава не знал ни их фамилии, ни отчества, Федосей и Федосей, Надежда и Надежда…Послали за Федосеем.Данилочкин только хмыкнул при виде чудища с волосами.— Вы кто есть?— Мы — работники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96