И только в конце заседания Коля Иванов спросил:— А все-таки, ребята, кто же написал эту анонимку?— А ты как думаешь? — обратился Железнов к Ушакову.— Не знаю, — искренне признался Ушаков. — Ни на кого не могу согрешить.— А все-таки? — настаивал Иванов. — Неужели у тебя нет врагов?Ушаков задумался.— Пожалуй, что и есть…И дал достойный и правильный ответ:— У меня те же враги, что и у Советской власти. 32 Точно руки обиженных женщин, тянутся хрупкие ветви кленов, трепещут в воздетых кверху руках желтые и розовые платочки, а ниже поникли кусты шиповника, листва облетела, но еще блестят на солнце покрытые лаком оранжевые ягоды, будто кораллы развешаны на ветвях, а еще ниже островки повядшей серо-зеленой травы, пахнущей зверьем, лесом, изморозью. Последние причуды осени.Федосей приколачивает у крыльца отставшую дощечку — тюк-тюк по гвоздику, тюк-тюк по гвоздику…Вот уж кто заботится о сохранности астаховского дома, будто век ему в нем коротать!Нет, чтобы подумать о себе, — полураздет, полуразут, ведь зима на дворе…— Боишься, Федосыч?— Кого?— Зимы, Федосыч.— А чего ее бояться? Смена времен…Слава в Успенском, получил недельный отпуск «по семейным обстоятельствам» — «надо повидаться с мамой, тысячу лет не видел», — да и, кроме мамы, есть с кем еще повидаться, а сам все говорит и говорит с Федосеем…Вошел в дом, в комнату, где жили мама и Петя, мама сидела за столом, проверяла тетради.— Откуда ты?— Приехал повидаться с тобой.— Но ведь и не без дела?— Без дела!Он приник к матери, поцеловал руку, потерся головой о ее волосы…— Надолго?— На неделю.— Ты давно не баловал нас с Петей своим присутствием…Какая мама хрупкая и трогательная! Он давно уже перерос маму, впрочем, не так давно, — давно ли он вместе с мамой цеплялся за вагонные поручни, и мама умоляла пассажиров пожалеть замерзшего ребенка…— Ну а как вы?— Как видишь, живем.Мама не вдавалась в подробности.Достал из портфеля коробку конфет и бутылку сухого крымского вина — скромные дары нэпа, появлявшиеся иногда в Малоархангельске.Мама укоризненно покачала головой:— Ты бы лучше купил себе носки.— Петя на хуторе?— Как всегда.— Кто вместо Ивана Фомича?— Евгений Денисович, сразу же занял его квартиру.— Ирина Власьевна уехала?— Еще летом.— А как он с тобой?— Вежлив и равнодушен.Разговаривали обо всем и ни о чем, перескакивали от предмета к предмету.— Мама, я пройдусь?— Ну вот, а говорил, что приехал к нам.Заходит к Тарховым. Отец Валерий возится в огороде. Соня играет на старом клавесине. Нина читает.Идет навестить Введенского. Дверь забита крест-накрест досками. Уехал? Слава об этом еще не слышав.Не выдерживает и заходит в исполком, хотя дал зарок не появляться попусту в исполкоме.Там мало что изменилось, за своим дамским столиком Дмитрий Фомич, а за столом Быстрова Данилочкин.— Прибыл порастрясти наш молодятник? — спрашивает Данилочкин.— Да нет, Василий Семенович, — отвечает Слава. — Отпуск, приехал повидаться с мамой. Погуляю немножко, отосплюсь.— Добро, — соглашается Данилочкин. — Да и за девками пора уже тебе бегать, эвон как вымахал, был воробьем, а стал соколом.— Ну какой из меня сокол, — смеется Слава.Однако он не избегает встреч, нет, не с девками, а со старыми товарищами, заходит к Ореховым, к Елфимовым, к Кобзевым, все уже повзрослели, у каждого свои интересы, но с Ознобишиным говорят охотно и откровенно.Вечером мама отпраздновала приезд Славы, вернулся с хутора Петя, сели за стол втроем, откупорили вино, разлили по чашкам.— Я даже вкус вина забыла, — сказала мама.Утром Петя позвал Славу на хутор:— Походим по саду, поможешь перебрать яблоки.— Попозже, — сказал Слава. — У меня в Успенском дела.Павел Федорович выглядел пришибленным, еще сильнее пожелтел лицом. Зато Марья Софроновна располнела еще больше.— Завтракать с нами, — пригласила Марья Софроновна.Слава отказался:— Меня Сосняков ждет.Соснякова помянул ради отговорки, но тот сам неожиданно пожаловал к Астаховым.— Слав, чего ж ты, второй день здесь, а в волкомол не заходишь?Волкомпарт и волкомол помещались уже в разных комнатах, дядя Гриша нашел себе вдову, переселился, в его половине расположился волкомпарт, а волкомол остался в старом помещении.— Просторно стали жить, — похвалил Слава.— Полный порядок, — самодовольно подтвердил Сосняков.Новый стол в волкомоле, новые стулья и незнакомая девица с русой косичкой и в белой блузочке.— А это кто?— Технический секретарь.— Откуда?— Из Коровенки, Таня Савичева.— Что-то не помню.— А мы ее недавно приняли в комсомол.При Ознобишине технического секретаря не было, сам справлялся со всей канцелярщиной, волкомол при нем часто бывал на замке, а теперь, видно, девчушка эта сидит здесь весь день.— На какие шиши ее содержите?— За счет волнаробраза, числится уборщицей школы.— Дела наши хочешь посмотреть? — Соснякову явно хотелось похвастаться своей канцелярией. — Дай-ка, Таня, папочку с протоколами.Таня распахнула дверцы шкафа, этого, должно быть, и хотел Сосняков, все дела разложены по полочкам, по папочкам, полный порядок.Протоколы Слава не стал смотреть, заговорил о том, что его больше всего волновало.— Что-то от тебя комсомольцы бегут? — упрекнул он Соснякова.Тот хмыкнул.— Случайные люди, настоящие никуда не денутся.И в чем-то прав, те, кто держится за комсомол, не будут манкировать собраниями или месяцами не платить членские взносы, Сосняков наводит в своем хозяйстве порядок.— Ты надолго? — спросил Сосняков.Слава соврал:— Завтра или послезавтра уеду…— Значит, у тебя к нам ничего? — обрадовался Сосняков.— Видимо, так…Вечером Слава добрел до избы Денисовых, на крыльцо выбежала девчоночка лет десяти, худенькая, белобрысенькая, сестра Маруси, нетрудно угадать.— Вам чего?— Тебя как зовут?— Верка.Так же, как маму, хорошее предзнаменование.Он решился:— Маруся дома?— Корову доит.— А ты можешь ее позвать?Хихикнула. Смешливая какая. Нырнула в сени, и Слава с ужасом услышал, как она еще в сенях закричала детским пронзительным голоском:— Маруська, слышь, тебя жених спрашивает!Слава готов сквозь землю провалиться, и убежать невозможно…И вот появилась Маруся.На ней розовая кофта, черная юбка и черные туфли, значит, принарядилась, летом женщины в селе ходили босыми.Слава смотрел на нее во все глаза. Нельзя сказать, что очень красива. Узкое лицо, высокий лоб, коричневые вразлет брови, карие глаза, прямой нос, тонкие бледные губы… Нет, не особенно красива, но чем-то так мила, что Слава не представляет себе, что другая девушка может нравиться ему сильнее Маруси.— Ты что сегодня делаешь вечером?— Ничего.— Может, пойдем… в избу?— Там отец с матерью.— А куда ж…Вечер вступил в свои права, все погрузилось в тень, в темь, только на выгоне пела-разливалась гармошка, и девки, взвизгивая и вскрикивая, тараторили частушки.— На реку, что ли, — сказала Маруся. — Там, кроме лягушек, никого.Спустились к Озерне, нашли валун и полночи просидели на камне. У ног журчала река, постанывала вдалеке гармошка, лениво лаяли на селе собаки.Слава решил поразить Марусю немыслимо красивыми стихами о жемчужных морях, быстрокрылых кораблях и дерзких капитанах, однако Маруся осталась к ним равнодушна, и тогда Слава осмелился ее поцеловать, Маруся ответила, Слава целовал Марусю, как маму, осторожно, нежно, почтительно, а Маруся целовалась отрывисто, торопливо, едва прикасаясь губами, как целовала иконы, когда, будучи девочкой, прикладывалась к ним в церкви.Когда они поднялись к избе Денисовых, розовая кромка зари занималась уже над горизонтом.Маруся закинула руки за голову, потянулась.— Ой, до чего ж мы с тобой… — Не договорила, поднялась на крыльцо. — Иди, заря. Скоро мне корову выгонять.Дома его встретил Петя…На этот раз он увел Славу с собой.До Дуровки, деревни, где находится хутор Астаховых, две версты, хозяйничает там Филипп Егорыч, двоюродный брат Павла Федоровича. В Успенском он не показывается, он у Астаховых вроде приказчика, ничто ему не принадлежит, но за хозяйство радеет, как за свое собственное, а Федосей и Петя — работники при нем.— Что ж, так и будешь весь век батрачить на Павла Федоровича? — спрашивает Слава.— Зачем? — рассудительно говорит Петя. — Годик погожу, поеду учиться.— А в комсомол не думаешь вступать?— Погожу еще…Петя не любит спешить.Филипп Егорыч встречает братьев у плетня.— Здоров, Николаич, пришел пособить?Пустынно на хуторе Астаховых, в прежние годы осенью народа здесь бывало полным-полно, а сейчас и землю поурезали, и скота поубавили, теперь втроем все дела переделать можно.— Ты, Петь, яблоками займись, — распоряжается Филипп Егорыч. — Что в лежку, что в мочку, а что свиньям.Яблоки уже обобраны, редко-редко где засветится среди красно-желто-бурой листвы золотое яблочко, эти яблоки самые вкусные, самые спелые, Петя стряхивает такое яблоко и дает брату.Такие яблоки колются на зубах, и брызжет из них сладкий душистый сок.Во всем мире сейчас осенняя тишина, в воздухе носятся паутинки, и лишь воробьи кричат за забором.— Скучно без тебя, — вдруг признается Петя. — Разведет нас с тобою жизнь… Пойдем, однако, а то Филипп заругается.Вернулись на широкий двор, больше похожий на луг, так он огромен, в глубине тяжелые рубленые амбары, в одном из них даже печь сложена для обогрева, в этот амбар прячут на зиму ульи, и во всех амбарах грудами навалены яблоки.Яблоки надо перебрать, отобрать лучше, без пятен, без вмятин, одно к одному, настелить соломы, уложить в зимнюю лежку.Пошли за соломой, Слава выхватил из копны два снопа, еле донес, а Петя усмехнулся, растянул по земле сложенную вдвое веревку, наложил видимо-невидимо снопов, связал петлю и волоком притащил полвоза.Сели в разных углах, — яблоко за яблоком, ряд за рядом — пошла работа. Перебрали румяный штрейфлинг, взялись за антоновку, золотисто-зеленую, душистую, — нет лучше яблока в средней полосе России! И антоновка легла ряд в ряд…Слава перебирал яблоки и посматривал на Петю. Хорошего брата послал ему бог! Папа и мама у них честные и добрые, и брат у него такой же.— А есть ты хочешь? — спрашивает Петя.Ведет Славу в сторожку к Филиппу Егорычу, сам достает из печи чугунок, нарезает хлеба, наливает в миску похлебку, — он и накормил Славу, и напоил чаем с медом и яблоками, и все с Петей было так хорошо и ладно, как редко бывает в жизни.А к вечеру, собираясь обратно в Успенское, Слава набил полную пазуху самыми красивыми, самыми сладкими яблоками.Возле Денисовых остановился.— Ты иди, — сказал он Пете. — Я задержусь.Взбежал на крыльцо, и опять навстречу выскочила Верка, но не спросила уже ни о чем, и тут же вышла к нему Маруся.— Тебе, — сказал он, выкладывая из-за пазухи яблоки.Она вернулась в избу, угостила сестер, а потом они опять сидели у реки и целовались.Так Слава и провел время — день с Петей, вечер с Марусей…А потом… потом приходилось уезжать в Малоархангельск и возвращаться к борьбе за дело пролетариата.Он уже совсем собрался в дорогу, когда пришел Сосняков.— Что ж ты меня обманул? — упрекнул он Славу. — Знай я, что ты здесь, мы бы тебя использовали…Запряженная в тарантас, стояла у крыльца лошадь, отмахиваясь хвостом от осенних жигалок.Побежали назад клены, взмахнули желтыми и розовыми платочками…Последним, кого Слава видел в Успенском, были не мама, не Петя, не Маруся, а неприветливый хромой Сосняков.«Горе с ним расхлебывать можно, — думал Слава о Соснякове, — а счастье прячь от него в себе…» Как счастье медленно приходит,Как скоро прочь от нас летит!Блажен, за ним кто не бежит,Но сам в себе его находит! 33 Ознобишин оглядел говорливую толпу делегатов перед зданием укомпарта, как полководец осматривает перед боем свои когорты. Да он и был полководцем! Пятьдесят человек! Чем не армия? И к тому же Ознобишин и его армия находились в достаточно воинственном настроении. Было о чем поспорить на губернском съезде!Выбирали делегатов по норме, и оказалось, что это будет самая представительная делегация. В Малоархангельской организации комсомольцев насчитывалось столько, сколько во всех других, вместе взятых, уездах Орловской губернии.Ехали все — Ознобишин, Железнов, Ушаков, руководители всех волостных организаций, и в их числе Сосняков, возглавлявший молодежь Успенской волости, Даша Чевырева, и, увы, Франя Вержбловская, ей бы и незачем ехать, но девушек маловато, и пришлось посылать Франю. Для ведения текущих дел в Малоархангельске остался Коля Иванов.Предстояло добраться до полустанка, отстоявшего от города в десяти верстах, погрузиться в поезд и к утру прибыть в Орел.Когда Железнов обратился к заведующему конным двором с просьбой доставить делегатов на станцию, заведующий, грузный, рыхлый, страдающий одышкой мужчина, только засмеялся:— Вас сколько — пятьдесят? Да у меня и лошадей на всех не найдется! Ничего, дотопаете до станции пешком.После долгих споров заведующий уступил:— Ладно, даю экипаж для ответственных товарищей, Ознобишина и вас отвезем, а остальные пусть топают.Ознобишин кинулся к Шабунину:— Представляете, Афанасий Петрович? Ознобишин в пролетке, а делегаты догоняют его на своих двоих. В таких обстоятельствах я могу быть лишь замыкающим!Шабунин, не дослушав, снял телефонную трубку и приказал:— Отвезти на станцию всех до одного, все экипажи забрать вместе с моим, а нет лошадей, вези сам.Лошади сразу нашлись, и все средства передвижения мобилизованы — и пролетки, и тарантасы, и дрожки, и даже допотопная линейка, оказавшаяся на конном дворе.Шума, смеха, криков!Вечерком, по холодку, доехали до станции, дождались поезда, билеты делегатам начальник полустанка не выдал, хоть и было написано требование, столько билетов просто на нашлось, в вагоны их пускать не хотели, тем более что все ломились в один вагон, разместились с грехом пополам, и - Мы на горе всем буржуямМировой пожар раздуем,Сброшен в море белый враг,Вейся, вейся, красный флаг! Так, с прибаутками, песнями, частушками, кто сидя, а кто и стоя, допыхтели до Орла.Вышли на привокзальную площадь.Приземистые домишки тонули в предутреннем тумане, воздух наполнен густой, вязкой, промозглой сыростью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96