раз — яма с хлебом, еще раз — дезертир, еще раз — дрова, не для себя, для школы, для себя ни зернышка, ни полешка.Слава смотрел ему в глаза — неприятные глаза, в них злость и презрение, Слава понимает — он и его Презирает, хотя всегда голосует за Ознобишина.Понимают они друг друга с полуслова.— Приедем.— Ждем.Саплин на лошади домой через час притрухает, а Соснякову идти да идти. Саплин дома наестся досыта, а у Соснякова картошка небось есть и соль, может быть, даже есть, но уж простокиши забелить ее не найдется.— Пойдем, Иван, поужинаем у меня?Сказать это Славе нелегко, если он приведет Соснякова, накормить его накормят, но зато потом от колкостей Павла Федоровича не спастись.Однако Сосняков верен себе.— Кулацким хлебом не нуждаемся.— Прямо, без обиняков. Он терпит пока что Ознобишина, но помещает его за одну скобку с Астаховыми, эта алгебра еще даст себя знать.— Ну я пошел.— А керосин?— Однова не понесу, пришлю кого за керосином.Сосняков не доверяет даже самому себе, керосин получат, привезут, и выдавать его будет на глазах у всех, чтобы чего доброго не сказали, что он хоть каплю израсходовал не по назначению.Сосняков уходит неторопливым, размеренным шагом. Так вот и прошагает все четырнадцать верст до Корсунского.Карпов не прочь получить свою бутылку сейчас, но у Славы нет настроения пачкаться, он точно не замечает, как Карпов переминается с ноги на ногу.Уходит и Карпов. Все уходят. Слава остается в одиночестве. Он не прочь заглянуть к Тарховым. Соня или Нина сядут за фортепиано, и тогда прости-прощай классовая борьба!Солнце припало к горизонту. Вот-вот побегут розовые предзакатные тени. Резко пахнет сырой землей. У Тарховых уже играют на фортепиано. Славушка давно сошел с крыльца и бродит меж могил, где покоятся вечным сном попы, помещики и церковные старосты. Он размышляет о Соснякове. Тот не любит его, и Славушка его не любит. Но лучшего секретаря для Корсунского не найти, да и Сосняков, должно быть, понимает, что Ознобишин сейчас больше других подходит для волкомола.Ботинки Славушки намокают в траве, мел легко впитывает влагу, вечером снова придется чистить и зубы и башмаки.Но кто это трусит по дороге? Со стороны общедоступного демократического кладбища? Можно сказать, даже мчится, если судить по энергии, с какой всадник нахлестывает лошаденку? Кому это так невтерпеж?Саплин!— Я так и думал, что ты еще не ушел.С чего это он решил, что Слава не ушел? Ему ведь ничего не известно о чарах старинного фортепиано.Саплин сваливается с коня, как тюк с добром.— Чего тебе?— Мы ведь как братья…Что он там бормочет о братстве? Неужели совершил какой-нибудь проступок, в котором не осмелился признаться при всех? Он неистов в своей революционности, но революция для него не столько цель, сколько средство.— Понимаешь? Завтра воскресенье. Для авторитета. Я верну, по-братски…Саплин просит на воскресенье рубашку, желто-зеленую шелковую рубашку, которая очень возвысит его в Критове.— Среди хрестьян, — говорит Саплин.«Среди девок», — думает Слава, однако стаскивает с себя рубашку, Саплину рубашка нужнее — братство, так уж пусть действительно братство.Взамен Саплин снимает куртку из грубого домотканого сукна, хотя вечерний ветерок дает себя знать.— Не надо, дойду, а тебе ехать, даже удивительно, как холодно.Саплин скачет прочь, а Славушке остаются лишь мечты о фортепиано, в нижней рубашке к Тарховым не пойдешь. 58 Славушка бежал из нардома, сделав, правда, изрядного кругаля, заскочил на минуту к Тарховым, он все чаще обращал внимание на Симочку, от Тарховых славировал на огороды и тут встретил Федосея, несшего под мышкою детский гробик с таким видом, точно где-то его украл.— Хороним, — просипел Федосей, не замедляя шага.— А где ж папа с мамой? — удивился Славушка.— Папа мельницу налаживает, заставляют пущать, — пояснил Федосей. — А Машка подолом мусор метет!Вот и кончилась жизнь, не успев даже начаться…Возле дома Славушка встретил родителей усопшего, взявшись за руки, они шествовали, видимо, в церковь. Павел Федорович в новой суконной тужурке, а Машка в шелковой красной кофте и зеленой шерстяной юбке, наряжаться, кроме как в церковь, некуда.Впрочем, Славушке не до соболезнований.Быстров мало говорил после смерти жены, но все ж как-то на ходу заметил:— Подготовили бы новый спектакль, мельницу запустим со дня на день, хорошо бы день этот застолбить у мужиков в памяти.Пуск астаховской мельницы для Успенской волости то же, что для всей страны Волховстрой. Первое промышленное предприятие. Степан Кузьмич не переоценивал события.Павел Федорович возился на мельнице с утра до ночи, Быстров то и дело его поторапливал:— Не ссорьтесь с Советской властью, гражданин Астахов, от души советую, не замышляйте саботаж, может, и сохранитесь, врастете в социализм.«Пожалуй, и вправду сохранюсь», — думал Павел Федорович и ковырялся в двигателе.Механик из Дроскова отказался ехать в Успенское, не подошли условия, но Быстров правильно рассудил, что Павел Федорович справится с мельницей не хуже того механика, мельницу построил, а механика не искал, сам собирался вести дело.Еремеев и Данилочкин напали на Быстрова.— Начнет с мельницы, всех мужиков приберет к рукам, — ворчал Данилочкин.— Самоубийство! — решительнее кричал Еремеев. — Взорвет изнутри!— Так иди на мельницу сам, если соображаешь в машинах, — саркастически возражал Быстров. — В том и фокус, что нам приходится строить социализм из элементов, насквозь испорченных капитализмом.Свою позицию Быстров определял так:— Многие убеждены в том, что хлебом и зрелищами можно преодолеть опасности теперешнего периода. Хлебом — конечно! Что касается зрелищ…Зрелищами руководил Ознобишин. Спектакли ставил, разумеется, Андриевский, но надзор осуществлял Славушка.Он и мчался сейчас домой, чтобы обдумать предложение Андриевского, тот предлагал инсценировать «Овода», сам брался изобразить кардинала Монтанелли, а Славушке предлагал соблазнительную роль Артура.Вера Васильевна сидела за столом и кроила какие-то тряпки. Славушка схватил книжку и устроился у окна. За окном шелестела отцветшая липа, и лишь шиповник под окном никак не хотел отцветать.Пощелкивали ножницы, шелестели страницы.— Знаешь, мам, возможно, мы скоро расстанемся, — оторвался от книжки Славушка. — Скоро конференция.— Какая конференция?— Уездная. Комсомольская.— Съездишь и вернешься.— Меня могут выбрать в уездный комитет, тогда придется остаться в Малоархангельске.— Жениться ты еще не собрался?Славушка сделал вид, что не понял иронии.— Не путай, пожалуйста, общественную и личную жизнь.— А по-моему, жизнь нельзя разделять…— Может быть, придется поехать даже в Москву.— А это еще зачем?— Если выберут на съезд.— Вот этого я бы даже хотела, — мечтательно сказала Вера Васильевна. — С Москвой не надо терять связь. Надеюсь, ты зайдешь к дедушке?Дед всегда импонировал ему начитанностью, памятью, снисходительностью…— И к Арсеньевым надо зайти…Мама великодушна, не помнит обид: настороженность тети Лиды и ее мужа были оправданны.— И к дяде Мите…А вот к этому не зайдет. Собственно, это не дядя, а дядя отца, двоюродный дедушка. Профессор! Но из тех профессоров, которые презирают Россию…— Нет, мамочка, к дяде Мите я не пойду, — твердо заявляет Славушка. — Принципиально не пойду.— Это ты книжек начитался?— Нет, мамочка, принципы мне прививали не книжки, а папа.Лучшего он не мог сказать матери, дольше она не хочет скрывать от сына свой сюрприз.— Видишь, что я шью? Тебе давно этого хотелось…Как он ненаблюдателен! Ведь это же мамина юбка! Юбка от синего шерстяного костюма. Но это уже и не юбка, это галифе, о которых давно мечтает Славушка. Милая мама! Не пожалела юбку!— Мамочка!…— Тебе ведь хотелось…Это больше, чем желанная обновка, это значит, что мама признала его как политического деятеля. Есть в чем показаться в Малоархангельске! Еще револьвер, и он будет выглядеть не хуже Еремеева.Что бы сделать для мамы?…На этажерке, за книгами, у стенки, кулечек с конфетами. Конфеты Франи Вержбловской. Записку Андреева Слава отправил в Малоархангельск с Еремеевым. Тот ехал в уездный исполком и обещал занести письмо в укомол. Но послать с ним конфеты не решился. Еремеев способен отдать конфеты первой приглянувшейся ему девке…Кроме этих конфет, ему нечего предложить маме…Славушка вытаскивает кулек из-за книг, отсыпает немного леденцов и прячет кулек обратно.Подходит к матери, высыпает перед ней леденцы. Мама удивлена.— Это нам выдавали в Орле, привез и забыл…— Ну и ешь сам!— Мамочка!…— Ну хорошо, хорошо…Вера Васильевна собирает конфеты со стола, будет ждать возвращения Пети, разве может она съесть хоть что-нибудь без своих детей?Теперь сбегать к Быстрову, сказать о спектакле…Славушка стремглав мчится к волисполкому.Дорогу ему преграждает Дмитрий Фомич, против обыкновения он не на обычном месте, а со скучающим видом толчется в коридоре.Однако он не успевает задержать Славушку, и тот влетает в комнату президиума.Степан Кузьмич на диване. Прямо против него стоит женщина, длинная, худая, у нее миловидное лицо невероятной белизны, осыпанное, несмотря на август, крупными рыжими веснушками, и в голубом платочке, из-под которого смотрят большие голубые глаза, ей лет тридцать. Позади женщины двое детей, девочка и мальчик, погодки, лет восьми-девяти, тоже очень беленькие, с льняными шелковистыми волосами.Степан Кузьмич не обращает внимания на Славу.— Ну чего, чего тебе от меня? — неуверенно обращается он к женщине.Женщина молчит.— Пойми, ты требуешь от меня невозможного, — продолжает Степан Кузьмич.Женщина молчит, и Славушка понимает, что ему нельзя здесь находиться.— Извините, — шепотом произносит он, выходит…И сразу натыкается на Дмитрия Фомича.— Куда ты?! — запоздало говорит тот. — Туда нельзя…Славушка растерянно смотрит на Дмитрия Фомича.— Занят Степан Кузьмич, — бурчит Дмитрий Фомич. — С женой объясняется.Славушка изумляется еще больше:— С какой женой?Дмитрий Фомич приглаживает ладонью усы.— С какой, с какой… С самой обыкновенной.— Но ведь Александра Семеновна…— Со старой женой, с рагозинской!… — Дмитрий Фомич с сожалением смотрит на мальчика. — От Александры Семеновны, брат, только туман остался, а эта живой человек, мириться пришла.— Но это же невозможно, Дмитрий Фомич… — Славушка кинул взгляд на закрытую дверь, из-за которой несся тихий говор. — После Александры Семеновны…— Все, брат, возможно, — снисходительно произносит Дмитрий Фомич. — Не знаешь ты еще, парень, жизни.— Нет, он не помирится, — уверенно говорит Славушка, поворачивается и медленно идет прочь.— Еще как помирится! — слышит он за своей спиной…«Нет, нет, — думает Славушка, — это невозможно, Степан Кузьмич верен памяти Александры Семеновны…»Но все будет не так, как думается Славушке, а так, как говорит Дмитрий Фомич. 59 Каждый занят своим делом: Павел Федорович с Надеждой режут для коров резку, Федосей с помощью Пети налаживает плуг, Марья Софроновна варит вишни на меду, запасается на зиму вареньем, Вера Васильевна пишет письмо полузабытой московской знакомой…А Славушка — Славушка за книжкой по истории юношеского движения.Тут в комнату врывается Петя.— Тебя Мишка спрашивает!— Какой еще Мишка?— Карпов, из Козловки. Говорит, поскорей…— Пусть сюда идет.— Да он не идет! Говорит, пусть Славка выйдет…Не успел Слава сойти с крыльца, как к нему кинулся Мишка.— Ой, Славка, идем скорее!Он сегодня какой-то чудной, Мишка, всегда такой аккуратный, а тут неподпоясанный, в посконных портах, босой.— Идем в дом…— Нельзя, нельзя!Мишка торопится, увлекает Славу за собой, опускается на корточки, вынуждая Славу поступить так же, скороговоркой роняет торопливые слова:— Бегом я, через овраг, межами… Степана Кузьмича надо бы! Выжлецов, что мельницу купил… Маменька моя пошла овцу искать, встрелась с выжлецовской Донькой, молодайка его, та, грит, слав те господи, приехали сегодня к мому из Куракина, хоть вздохнем, увезут седни ночью нашу оружию, тогда пускай хоть сам черт приходит на мельницу, думают, он против власти, а там оружия…— Откуда приехали?— Да из Куракина, из Куракина, я ж объясняю…— А за каким оружием?— Ну, спрятано, значит, у Выжлецова…Мальчики перебегают площадь, волисполком стоит во тьме черной громадиной, за окном тусклый свет.Быстров за столом, перед ним лампа, склонился над бумагами.Шепотом:— Степан Кузьмич…После смерти Александры Семеновны Быстров даже злее стал на работу, до поздней ночи на ногах, а вот, чтобы поговорить, пошутить, этого теперь с ним не случается.— Что у тебя? Я тут декреты для сельсоветов сочиняю…— Степан Кузьмич, тут Карпов к вам…— А что у него?— Оружие увозят…— Какое оружие? — Быстров встрепенулся. — Зови-ка его сюда.Он расспросил Карпова за несколько минут, сразу все понял и все объяснил ребятам: Выжлецов — неясная фигура, пришел с фронта, льнет к кулакам, а Куракино, вся Куракинская волость, эсеровская цитадель, и там, вероятно, собирают оружие, чтоб было с чем выступить против Советской власти.Погладил Карпова по волосам.— Посидите здесь…Оставил ребят в исполкоме, отсутствовал с четверть часа, позвал мальчиков на улицу, у крыльца Григорий с двумя оседланными лошадьми.— Садись! — Быстров, указал Карпову на Маруську, на которой не разрешалось ездить никому, кроме ее владельца. — За пятнадцать минут домчит тебя до твоей Козловки. На огородах слезешь и пойдешь домой, а коня отпусти, только повод оберни вокруг шеи. Сама придет обратно. И чтоб все тебя видели, чтоб ни у кого мысли, что ты здесь был. Узнают — могут убить. Понятно?— Спасибо, Степан Кузьмич.— Дура, — с невыразимой лаской промолвил тот. — Это тебе спасибо. Нам тебя сохранить важно.Подсадил Мишку на Маруську, шлепнул лошадь по боку, и она тут же пропала в темноте.Подошел к другой лошади, проверил подпругу.— А теперь следом и я…— Степан Кузьмич… — У Славушки задрожал голос. — Можно и мне…Быстров резко обернулся:— Не боишься?— А вы?— У меня должность такая… — Славушка не увидел, услышал, как Быстров усмехнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96