— О господи! Не ставь меня в смешное положение…— Так ты не пойдешь?— Глупо все это…Тогда Слава принялся говорить о серьезности своего чувства. Общность взглядов, сходство характеров, глубокая взаимная симпатия. Посыпались ссылки на Пушкина и Шекспира. Особенно на Пушкина. Отец сделал Пушкина советчиком Славы. На помощь подоспели герои пушкинских повестей: Бурмин, Берестов, Гринев продефилировали перед Верой Васильевной дружным строем. На подмогу появился Ромео. «И, наконец, мы с ней стоим на одной политической платформе». Перед платформой, считал Слава, устоять невозможно.Но ни Гринев, ни Ромео, ни даже платформа не действовали на Веру Васильевну.Тогда Слава нахмурился: если не действует добро, должно подействовать зло, благородные офицеры не произвели впечатления, призовем на помощь палача Цанкова.— Может быть, ты и права, — мрачно сказал Слава. — Какая там любовь, когда в мире идет жестокая классовая борьба. Ты читала о фашистском перевороте в Болгарии?Что-то Вера Васильевна слышала.— А о войне за освобождение славян знаешь? Сколько добровольцев ехало тогда из России! Возможно, и нам придется выступить. Как ты думаешь, мама, стоит мне записаться в добровольцы?Желаемое он выдавал за действительное, добровольцев в Болгарию не посылали, хотя откройся запись в добровольцы, Слава бы записался, в этом случае его не остановила бы и Маруся.Но, как говорится, у страха глаза велики, а у материнского страха особенно.— Ты это серьезно?— Пойми, мамочка, если ты не хочешь, чтобы мы с Марусей связали свои жизни, мне остается один путь.Нет, мама не хотела, чтобы Слава уехал, да еще в чужую страну, войны отняли у нее слишком многих близких.Она умоляюще посмотрела на сына:— Не впадай в крайности!— Моя судьба в твоих руках, я или женюсь, или уеду…Он добился своего: Вера Васильевна согласилась пойти вечером к Денисовым и… поговорить. О чем? Она и сама не знала.Слава взял книгу, сел у окна. «Смотри, — говорил он всем своим видом матери, — меня это ничуть не волнует, все вполне естественно», но вскоре не выдержал, отложил книжку и стремглав понесся на село.Впрочем, по селу он шел, сдерживая себя, поднялся к Денисовым на крыльцо…Маруся тоже шила!Перед нею лежали лоскуты холста, и она сметывала их, прежде чем сесть за швейную машинку.— Мама сегодня придет к вам…Маруся побледнела, даже губы у нее побелели, сделались такими же белыми, как холст на ее коленях.— Ох, надо маме сказать…Слава разделял ее тревогу, слишком все серьезно, Марусе тоже нужно подготовить родителей к встрече.Только что пригнали стадо, коровы еще брели по домам, а желтые блики заката окрасили небо, когда Вера Васильевна собралась к Денисовым.Шла она не торопясь, ее привыкли видеть на сельской улице, то навещала больных, то заходила к родителям своих учеников, никто не обратил внимания на то, что Вера Васильевна принарядилась, ее кружевная кофточка слишком проста, чтобы кто-нибудь на селе мог ее оценить.Вера Васильевна поднялась на крыльцо, потянула на себя дверь, мать Маруси, Анна Степановна, стояла у горки с посудой, доставала лафитники.Анна Степановна быстро повернулась на стук щеколды.— Ой, Вера Васильевна?… Вот не ждали! Заходьте, заходьте, гостями будете…И тут же из-за дощатой перегородки, отделявшей тесную спаленку от горницы, вышел отец Маруси.Он заранее принарядился, на нем чистая белая рубашка и коричневый пиджак, да и весь он выглядел приглаженным и умытым.— Вере Васильевне!Он легонько пожал гостье руку, чуть отодвинул от лавки стол, чтобы свободнее пройти гостье, сел сам, а Анна Степановна принялась доставать посуду.— Неужели успели подоить? — удивилась Вера Васильевна. — Стадо только прошло…Анна Степановна заговорщицки улыбнулась:— Корову Маруська доит, сейчас придет…Этими словами она хотела сказать, что Маруся у нее не бездельница, а также то, что Анна Степановна понимает, зачем пришла Вера Васильевна и что без Маруси сейчас не обойтись.Маруся появилась с ведром в руке, и по всей горнице сладко запахло парным молоком.Она помогла матери накрыть стол скатертью, расшитой по углам красными петухами, разложила ножи и вилки, расставила тарелки с вареным мясом, с творогом и холодной яичницей.— Повечеряете с нами? — спросила Марусина мать, а Марусин отец помялся, вопросительно поглядел на гостью и вытянул из-под лавки зеленоватую бутылку.— Ради такого случая…Но о случае никто не заговаривал, никто не решался нарушить напряженное молчание.«Ну же, ну!…» — мысленно подгонял Слава мать.Ах, если бы сюда профессиональную сваху! Она бы в момент всех разговорила, и беседа бы потекла в нужном направлении.— Вы знаете, о чем я пришла поговорить? — решилась наконец Вера Васильевна. — Наши дети…На выручку поспешила Марусина мать.— Подите-ка погуляйте, — обратилась она к Марусе и Славе. — Без вас нам способнее поговорить промежду собой.Они вышли на крыльцо.— Как ты думаешь, о чем они будут говорить? — спросил Слава не без тревоги.— Как о чем? — удивилась Маруся. — Обо всем…Из горницы доносились голоса, разговор шел негромкий, в дружелюбных тонах, это чувствовалось, иногда отец Маруси повышал голос, хотя скорее всего это происходило оттого, что он подбадривал себя стопкой самогона.Но вот засмеялась Анна Степановна, засмеялась Вера Васильевна, свободно, облегченно, и Маруся со Славой поняли, что разговор окончен.Вскоре все трое вышли на крыльцо.— Спасибо за ужин, — поблагодарила Вера Васильевна.— Не на чем, — отвечала Анна Степановна.Они долго прощались, звали друг друга в гости.— Пошли, Слава, — позвала Вера Васильевна, — ночь на дворе.Слава шепнул Марусе:— Прибегу попозже…Вера Васильевна была задумчива, подходя к дому, сказала:— Денисовы дают корову.Слава не понял:— Какую корову?— В приданое за Марусей корову.— Зачем? — Слава зло посмотрел на мать. — Зачем нам с тобой корова?— Уверяют, что без этого нельзя, их просмеют на селе, как они выражаются, если выдадут дочь без приданого. Она у нас, говорят, не какая-нибудь бесприданница.Этого еще недоставало! Коммунист Ознобишин женится и берет в придачу корову!— И ты согласилась?— Они настаивают…От деревни всегда можно ждать любых неожиданностей, корова была одною из них, да и мама хороша: вместо того чтобы сказать: «Мой сын любит вашу дочь, и больше ему ничего не нужно», она позволила Денисовым вообразить, будто Славе нужна еще и корова! 47 — Тебя спрашивают, — небрежно сказал Павел Федорович, хотя какая уж там небрежность, он кровно заинтересован в этом посещении, рожь скошена, а вязать некому, рабочие руки найти теперь непросто.Слава знал, кто спрашивает, почти наверняка знал, он и книжку положил перед собой больше для вида, вчера вечером Маруся обмолвилась, что пришлет с утра Доньку, свою подружку, сказать, придет она завтра к Астаховым «на помочь» или не придет, а Донька все не шла, утро уже иссякало, солнце поднялось куда как высоко.— Кто еще там? — пробормотал все-таки Слава, будто не знал.— Иди, иди, — нетерпеливо произнес Павел Федорович.Слава вышел в галерейку.Шевеля ногой округлый булыжник, стояла Донька, высокая, статная, похожая на ладного стригунка, такие у нее были поджарые и тонкие ноги.Она кольнула Славу насмешливыми глазами и кинула лишь два слова:— Придем мы пополудни…«Придем мы» было сказано как одно слово «придеммы»…Тут же повернулась и пошла, клубя пыль круглыми черными пятками.— Придут? — тревожно переспросил Павел Федорович, вышедший следом в галерейку.— Придут, — весело ответил Слава, радуясь тому, что его небрежно высказанная накануне просьба исполнена, что Маруся придет и тем наглядно подтвердит перед всеми их близкий союз.— Возьми Воронка, поезжай, — торопливо предложил Павел Федорович. — Встрень их…Слава не заставил себя ни просить, ни торопить, сам заторопился на хутор, пошел по селу, не слишком глядя по сторонам, торопился на свиданье, хоть Маруся придет не целоваться, а вязать рожь.Трава вдоль дороги вся в пыли, а дальше поле желтело и блестело, точно начищенный медный поднос.Слава пришел на хутор. Филиппыч точил возле амбара косу, Петя с утра обкосил на косилке большую часть поля, скошенная рожь лежала ровными рядами, солнце сушило, надо вязать…Налетал ветерок, клубил на дороге пыль, исчезал, и пыль припадала… Слава заметил девушек издали: Донька переставляла ноги, как молодая лошадка, длинные ее ноги играли в пыли, она опережала Марусю, приостанавливалась, снова убыстряла шаг, а Маруся шла ровно и прямо, ладна и статна…Слава сбежал в ложбину.— А я вас жду, жду…— Чего ж нас ждать! — задорно откликнулась Донька.— Только освободилась, — сказала певуче Маруся.По-хозяйски осмотрела поле — край его спускался в ложбину.Девушки свернули в поле, встали, скошенная рожь волнистыми рядами лежала по всему золотисто-зеленоватому жнивью. Слава беспомощно посмотрел на рожь, на девушек. А девушки скинули домотканые клетчатые верхние юбки, сложили вместе с принесенными узелками у межи, остались в нижних, холщовых, подоткнули выше коленей, и пошли, пошли, не теряя времени на разговоры. Снопы так и замелькали в их руках. Перевясло — и сноп, перевясло — и сноп…Из-под горы выехал на косилке Петя, спешил докосить весь клин.Золотистое жнивье, две сильные и стройные девушки; усталый, упрямый Петя; лошади, лениво отмахивающиеся от слепней, стрекот косилки, окрашенной тусклой киноварью; рыжие снопы, разбросанные по полю…Чистая поэзия, как поглядеть со стороны, да в том и беда, что глядеть со стороны невозможно.— А ну, Николаич! — пронзительно закричала Донька. — Давай, помогай, таскай, слаживай крестцы!Петя спрыгнул с косилки, пошел с краю ставить снопы в крестцы, оглянулся на брата…Не стоять же сторонним наблюдателем. Слава тоже взялся носить снопы, одной рукой сноп, другой рукой сноп, а их все прибавлялось и прибавлялось.Тут уж не до мыслей о любви, вообще ни до каких мыслей, знай носи да носи, да не отлынивай, не отставай от Пети, откуда у того сила берется, ходит и ходит по жнивью.Так Слава и бегал взад-вперед вслед за Петей, покуда его не сморило, и только тогда заметил, что день идет к вечеру, что синие тени бегут по полю и что пора работу кончать.Солнце пало к горизонту, пахнуло из низины росой, Петя выпряг лошадей, пошел наискось через жнивье.— Хватит, — сказал Петя с хрипотцой в голосе от усталости и, обращаясь к девушкам, спросил: — Вы как, домой?— Не…Донька отрицательно мотнула головой, а Маруся ничего не сказала, посмотрела в лиловое, быстро синеющее небо, и только легкая улыбка шевельнула ее тонкие губы.— Подвезти вас? — предложил Петя. — Сейчас запрягу…— Нет, мы здесь переночуем, — сказала наконец и Маруся. — На зорьке встанем и довяжем.— А я домой, — сказал Петя и растворился в сумраке наступающей ночи.Девушки смотрели на Славу — в синем сумраке они невесомее, расплывчатее, вот-вот утонут в ночи.— Где ж вы нас положите? — спросила Донька.— В избе, что ли? — неуверенно предложил он. — У Филиппыча в сторожке?— Разве что у Филиппыча, — насмешливо согласилась Донька. — Лучше места не нашел? На то и пришли, чтоб тараканов кормить…— А в шалаше, в саду? — осенило Славу. — Не замерзнем?— Согреем…Донька засмеялась.— В саду-то, пожалуй, лучше, — сказала Маруся. — Ночь теплая…Втроем не спеша поднялись в гору, пересекли пустынный двор, у Филиппыча в сторожке светилось окно, перебрались через изгородь над канавой.— О-ох, — простонала Донька. — Тут обстрекаешься…— Куда тут? — спросила Маруся грудным, таинственным голосом.Слава взял ее за руку, и шершавые пальцы доверчиво сдавили его руку.Шалаш смутно чернел среди яблонь.— Сюда, сюда, — сказал Слава, отпуская руку Маруси.Донька первой влезла в проем, зашелестела в темноте, слышно было, как опустилась на землю.— Да тут мягко, — сказала она с довольным смешком. — А говорил, замерзнем.Шалаш выстелен соломой, прикрытой ветхой попоной, Филиппыч часто здесь ночевал.Замолчали, прислушались. Темно и тихо. На деревне брехали собаки, а еще дальше девки тянули протяжную песню.— Тут боязно, — глухо сказала Маруся и сама нашла в темноте руку Славы.— Сходить, сварить вам кулеш? — спросил он. — Я недолго…— Еще чего? — возразила Донька. — Возиться с варевом! Повечеряем чем бог послал.Она развязала узелок, разложила принесенную из дома еду, ласково приговаривая:— Хлебушко, яички, огурчики…Глаза привыкали к темноте, яйца белели на темном платке.Постукала яйцом о жердь, облупила скорлупу, подала яйцо Славе.— Яички крутые любите?Снаружи стукнуло.— Ох, кто это?— Яблоко упало, — объяснил Слава. — Все время падают.И только тут заметили, как сильно пахнет в шалаше яблоками.— Угостил бы, — сказала Донька. — А то и купим, сколько дашь на яйцо?Слава пошарил рукой у стенки — яблоки грудой лежали в глубине шалаша.— Да бери сколько хочешь!— Да то падальца, — сказала Донька, перебирая в темноте яблоки. — Ты бы нам с веточки, али жаль?Слава выскочил из шалаша, затряс ближнюю яблоню, и яблоки часто застучали по земле.— Глупый, — скорее самой себе, чем Славе, внятно и ласково произнесла Маруся. — Иди-ка лучше ужинать.Они ели и прислушивались, собаки брехали еще на деревне и что-то шуршало в темноте, то ли птицы, то ли ветер шелестел в ветвях.— Тихо, — негромко сказала Маруся.И впрямь все эти ночные звуки только сгущали тишину, все тонуло в ночи и не нарушало ее покоя.— Как будем укладываться? — спросила Донька и хихикнула. — Мы тебя, Николаич, в середочку, прижмем с двух сторон…Слава поискал, вытянул из-за груды яблок армяк и старое суконное солдатское одеяло.— Вот и накрыться…Они в самом деле легли, как было сказано, не раздеваясь, — Донька у самой стенки, потом Слава, и ближе к выходу Маруся.— Ну, спокойной ночи вам, — сказала Донька, натягивая на себя армяк, и повернулась к Славе спиной. — Смотри, не перепутай нас, парень.Слава отодвинулся от Доньки, прижался к Марусе и осторожно закинул на нее руку.Она слегка пожала ему пальцы.— Спокойной ночи, — шепотом сказал Слава, обращаясь к одной Марусе.Она не отвечала.— Спокойной ночи, — все так же шепотом повторил Слава, ища своими губами ее губы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96