Быстров спрыгнул на землю, потрепал Марусю по крупу.— Ах ты, чертушка…Вера Васильевна выбежала на галерею, протянула узелок.— Тут хлеб, яйца…Протянула узелок сыну, а ему неудобно.— Степан Кузьмич, я вас очень прошу…— Не беспокойтесь…Опустился рядом с мальчиком, перехватил вожжи, прищелкнул языком, Маруська круто повернулась и понеслась.Мимо сонных изб, за околицу, через Поповку…Вся поездка как струна, точно протянули прямую линию от Успенского до Малоархангельска: пыль на дороге, придорожные ветлы, поля в тени, спуски, подъемы, и опять подъемы и спуски, а Маруся как вихрь, и Быстров как вихрь, и все сильней и сильней голубеет небо.Дорогу промчались часа за три, Маруся — орловских кровей, лишь под самым Малоархангельском легкая изморось выступила на ее вороных боках, в Малоархангельск внеслась как птица и замерла перед знакомым домом, где всегда гостевал Быстров.Утро вступило в свои права, молчали псы в подворотнях, лениво тянулись к выгону коровы, то тут, то там шли от колодцев женщины с ведрами, и все вокруг обволакивал запах горящего торфа, до того сладкий и пряный, что у Славушки закружилась голова.— Входи, — отрывисто бросил Быстров.Хозяйка выбежала навстречу, дебелая, грудастая, пшеничная, торопливо схватила Марусю под уздцы.— Идите, идите, — роняла она, — выхажу, напаю… — Быстров доверял ей Марусю.Вошли в дом, очутились в зарослях фикусов.Низкий потолок, тусклые оконца, блеклые снимки по стенам.— Не теряй времени, ранехонько еще, часочка три соснуть в самый раз!Быстров бросил на кушеточку, на засаленный ситчик одеяло в букетиках.— Спи!Сел на венскую никелированную кровать, маузер под подушку, утонул в пуховике, тут же уснул.Лег и Славушка… На засаленный ситчик в букетиках. Но разве мог он заснуть? Множество вопросов мешалось в его голове: передел земли, томительно терзающий мужицкие души, судьба батрачат, батраков повзрослее поубивали на войне, проклятые дезертиры, прячущиеся у богатых отцов, помещичьи библиотеки, сваленные в общественных амбарах, школы, церкви, бог еще знает что, и проблема света — керосин, потому что без керосина ни туда и ни сюда…Боролся с дремотой, на все ждал ответа, наступал день… Нет, он не мог заснуть!Ленин тоже, возможно, не спал в эту ночь. У него забот побольше. Война с Польшей. Нашей конницей взят Житомир. Война с Врангелем. Чуть успокоились, а враг высаживает десант и берет Мелитополь. Голод. Рабочие приносят неслыханные жертвы. А на Украине кормят пшеницей свиней. Тут не до сентиментальности, нужно выдержать и устоять…Что делает он там сейчас, в Кремле? Спит? Спит на невзрачной походной коечке? Нет, не может быть… Думает? Пишет? Или идет по кремлевской мостовой в лучах восходящего солнца? Невысокий, ладно сбитый, с рыжеватой мужицкой бородкой, с задорно закинутой назад головой, посматривая на мир всевидящими глазами.Нет, не может он спать в такое утро, когда тысячи мальчиков по всей стране добывают керосин для читален, конвоируют дезертиров и реквизируют спрятанный хлеб!Славушка взглянул на Быстрова. Тот все спал… Как можно!Он стал мысленно внушать: «Проснись, проснись, опоздаем…» И Быстров проснулся. Но затем не было уже места никаким мыслям. Степан Кузьмич сам заторопился.В укоме Слава ожидал встретить множество людей, оживление, суету, горячку, а вместо этого тишина, пустота, лишь один-единственный человек в черном ватнике дремлет на деревянном диване в пустынном коридоре.— Ты пока регистрируйся, а я поищу Шабунина… — И Степан Кузьмич исчез, бросив Славу на произвол судьбы.На облупленной двери, крашенной в рыжий цвет, косо приколот кнопкой листок, и по нему синим карандашом: «Мандатная комиссия».— Можно?В тесной каморке, за громадным, занимавшим всю комнату ветхим письменным столом мрачный дяденька, обросший седой щетиной.Он смотрел на мальчика так, словно давно его ждал.Слава подал мандат. Тот быстро написал на большом листе фамилию, имя и отчество.У него громадные заскорузлые рабочие руки и вокруг ногтей ободок несмываемой грязи.Затем задал несколько вопросов — о родителях, о происхождении, о пребывании в стане инакомыслящих…Должно быть, ему нравились детские ответы Славы, потому, что он все чаще и чаще улыбался.— Стаж? — спросил он.Стажа не было.— Один день… — Он запнулся. — Меня только вчера приняли в партию.Регистратор вскинул на мальчика глаза.— Один день? — переспросил он и задумался. — Как же быть?… Один месяц, — решил он. — Напишем один месяц.И вручил Славе розовую карточку.Ни люстр, ни колонн, даже никакой торжественности: в деревянном доме какого-то не шибко богатого купца, потому что шибко богатые купцы в Малоархангельске не проживали, устроен партийный клуб, пользовались им для собраний, вырубили на втором этаже перегородки, соединили четыре или пять комнат в узкую длинную залу, тут-то и заседает конференция.Быстров из президиума подавал Славе знаки — кивком, глазами, рукой. Славушка срывался с места и шел выступать. В ту пору «повестки дня» включали множество вопросов: международное положение, текущий момент, продовольственный, военный, земельный, работа с женщинами, с молодежью, профсоюзы, и мало ли что приходило на ум тысячам партийных деятелей во всех уголках России.И Слава выступал. Взбегал на эстраду, становился у кафедры — с кафедры не виден — и начинал без особых раздумий обо всем, что приходило на ум…Выступал не слишком-то умно, опыта нет, неоткуда взяться уму, но слушать его слушали, одобрительно, даже любовно, говорил правду, искренне говорил, взволнованно, одну только правду, дезертиров называл по именам, рассказывал, кого где обнаружили, о спрятанном хлебе, где, у кого и сколько нашли, о школах, о школе в Обалдуевке — на то и Обалдуевка! — где до сих пор преподают закон божий, о пьесах для народных домов…Старики хлопали оратору, не жалели ладоней, вдвое были те старики старше Славушки, было старикам лет по тридцати, по тридцати пяти, и Славушка дивился: откуда горячность, как не растеряли они свой темперамент?!В Малоархангельске у Быстрова множество дел, всюду надо поспеть, а Славушке делать нечего, вот он тенью и ходит за Быстровым.В укоме партии оживленней обычного, делегаты еще не разъехались, всех еще что-то связывает…Так бывает при смене квартиры: новые жильцы жмутся, пока старые не уехали. Карасев чувствовал себя уже гостем, а Шабунин, хоть и взял удила в руки, не решался их натянуть. Карасев уезжал в Орел, губком наметил его на пост председателя губисполкома. Карасева хорошо знали в губернии. В том, что его кандидатура не встретит возражений на съезде Советов, сомнений не было. Секретарем укома, как и предсказывал Быстров, выбрали Шабунина. Любили его меньше Карасева, достоинства Шабунина очевидны, однако утрата Карасева огорчала, Шабунин строг, а Карасев обходительнее, мягче.Быстрова нашли в земельном отделе. Он все мечтал основать у себя в волости, в селе Моховом, в бывшем имении коннозаводчика Давыдова, племенной совхоз. Степан Кузьмич обмирал при виде породистых лошадей.Беседу о лошадях прервал телефонный звонок.— Вас ищет Афанасий Петрович…Шабунин с утра ждал Быстрова.— Наконец-то!Позади Шабунина какой-то юноша рассматривал карту уезда.— Вот что, Степан Кузьмич, расскажи поподробнее, что за паренька ты привез, каков, чем дышит?— Да вы его знаете! Помните, перед приходом Деникина приезжали к нам…— Так разве это тот? — удивился Шабунин, должно быть, он не запомнил мальчика. — А где он?— За дверью.— Давай его сюда!Слава стоял перед Шабуниным маленький, несчастненький, точно только что вытащенный из воды котенок.— Хотим ввести твоего парня в оргбюро уездной комсомольской организации. — Шабунин вопросительно посмотрел на Быстрова. — Подойдет?Но судьба Славы, видимо, решена была еще до прихода Быстрова.Шабунин обратился к юноше, стоявшему перед картой.— А твое мнение?— Заберем, — коротко сказал тот.И Слава понял, что судьбу его решил не Шабунин, а этот высокий молчаливый юноша, который подходит к нему с таким видом, точно он возьмет его сейчас и куда-то унесет.— Знакомьтесь, — сказал Шабунин. — Андреев. Предоргбюро.— Сергей, — добавил предоргбюро. — Меня зовут Сергей. — Протянул Славе руку. — Какое ж мое мнение, Афанасий Петрович? Я уже говорил, заберем…— Как сказать! — резко возразил Быстров. — Не для того мы его…Шабунин насупился:— Что не для того?— Мы растили, пусть у нас и дальше растет.Андреев укоризненно покачал головой.— Зачем он вам?— Руководить, — уверенно объявил Быстров.— Кем?— Молодежью!— Он у вас дичок… — Андреев снисходительно усмехнулся. — Всякое деревцо, от которого хотят плодов, нуждается в прививке…— Не спорьте, — остановил спорщиков Шабунин. — Спросите его самого.— Есть партийная дисциплина, — решительно высказался Андреев.— Правильно, — согласился Быстров.— И все-таки спросите самого, — повторил Шабунин. — Сергей, возьми его с собой, познакомь с другими ребятами… — И затем Быстрову в ответ на протестующий жест: — Пусть парень осмотрится, а мы с тобой, Степан Кузьмич, сейчас все обговорим.Андреев взял Славу за плечо и не спеша повел перед собой.Они поднялись на антресоли. В прошлом там обитали купеческие приживалки, а теперь помещалось оргбюро РКСМ.Оргбюро тоже успело обзавестись своей канцелярией. Перед входом в кабинет Андреева, под табличкой «заведующий общим отделом», сидела миловидная розовощекая девушка с льняными кудрями.Кабинетик у Андреева крохотный. Стол, стул, и вместо дивана сундук, оставшийся от прежних владельцев.— Хочешь в Орел? — с ходу спросил Андреев.— Зачем?— Еду на пленум губкомола, просили привезти представителя какой-нибудь деревенской организации.Слава еще не ответил, а вот Андреев говорил о поездке в Орел, как о деле решенном.— Предупреди Быстрова, что задержишься на несколько дней, а там видно будет…Андреев повел его знакомиться с работниками оргбюро, с Малоархангельском, и с каждым часом Успенское все больше отдалялось от Славушки. 53 Славушка остался один в жарком сонном городке, пыльные, заросшие травой улицы, приземистые дома и деревенская тишина. Даже стадо коров шествует из улицы в улицу, как в деревне, да и чем не деревня, даже березы на углах…Странный человек Сережа Андреев, самый обыкновенный и чем-то не от мира сего.Какой же он? Длинный. И худой. И бледный. Должно быть, плохо питается. Оттого, что нечего есть, или оттого, что некогда? Оттого что добрый. Есть что есть, да все раздает!Вечером он повел Славушку из укомола в такой же дом на фундаменте, как и здание укомпарта, только серый, а не зеленый, деревянный, некрашеный, посеревший от непогод, прошли два квартала, а сколько Андреев насказал за пять минут!— На внешность не обращай внимания, проникай в суть вещей. Внешность хороша у девушек, да и то не всегда, придет срок любви — влюбишься в некрасивую, да так, что на всю жизнь. Мне, например, буденовки не нравятся, по-моему, береты красивее, надеть на красноармейцев береты, думаешь, изменится их революционная сущность? Напяль хоть фрак, хоть галстук, принципиальности в тебе не убавится, а натяни новый Бонапарт сапоги и гимнастерку, он от этого не перестанет быть Бонапартом! Побольше читай, книги проясняют мозги, можно не поужинать, но прочесть несколько страниц перед сном надо обязательно!Сам он далеко не красавчик, в потрепанной кавалерийской шинели и, увы, в буденовке!Он привел Славушку в узкую комнату с одним окном, оклеенную обоями, серебряные цветы по зеленому полю, отставшими кое-где от стен, у окна железная кровать с продавленным матрасом, украшенная никелированными бомбошками, напротив черный стол с выточенными витыми ножками и два стула.— Мое обиталище…Они не знали, что эта комната надолго станет обиталищем Славушки.— Дом купца Офросимова, торговец хлебом, вполне невежественный самоварник, отступил вместе с Деникиным, пора перебраться в Париж, сказал, уходя из дома…На столе лежали три книжки: «История одного города», «Пролетарская революция и ренегат Каутский» и «Записки охотника».— Читал? — спросил Андреев. — Одну только-только достал, а две самые любимые.Славушка разочарованно покачал головой:— Я бы выбрал другие.— Люблю полезную литературу, — сказал Андреев и вернулся к Офросимову. — Мебель вывезли, а комнаты отвели под общежитие партработников. Неженатых…Он переложил с подоконника на стол полкаравая черного хлеба. Принес откуда-то кружку молока.— Пей. — Нарезал хлеба, с аппетитом принялся есть. — Пей, пей!— А ты?— Не люблю молоко…Спать Славу Андреев уложил на свою кровать: «Коротковато мне на этой коечке, не могу вытянуться, частенько перебираюсь на пол», постелил себе на полу, накрылся шинелью.Когда проснулись, солнце стояло уже высоко.— Проспали? — испугался Славушка.— Сегодня воскресенье, — успокоил Андреев. — А впереди ночь в поезде, спать, вероятно, не придется.Поезд из Курска, на котором Андреев рассчитывал добраться до Орла, проходил поздно вечером, от города до станции двенадцать верст, в запасе еще целый день.— Не возражаешь погулять?Славушка не возражал, но и не понимал, какие прогулки могут позволить себе комсомольские работники, когда надо готовить мировую революцию.— И, может, не будешь возражать, если захватим Франю, Вержбловскую?— А кто это?Еще не слыша ответа, Славушка сообразил, что это и есть заведующая общим отделом.— Хорошая девушка, — сосредоточенно говорит Андреев, — может быть, я когда-нибудь на ней и женюсь.— А…Больше Слава ничего не произносит, но Андреев понимает его восклицание.— Еще не время, — строго говорит он. — Недостаточно мы знаем друг друга, и, кроме того, не кончилась война, мало ли что может…— А откуда она?— Из Польши. Ее мать попала в Орел в потоке беженцев, устремившихся в четырнадцатом году в Россию. Судьба забросила в Малоархангельск. Работала здесь портнихой, а потом нашла одного, в деревне сейчас, есть дом, огород…— А Франя?— Мобилизовали. Она комсомолка, — твердо произносит Андреев, — у нее красивый почерк.Идут по заросшим травой улицам.Коммунистки, работающие в укомпарте, их трое, да еще Франя, живут в крохотном сером домишке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96