— Давай сперва доедем, доберемся, а там будем решать…Потихоньку, верста за верстой, двигались они сквозь бесконечные поля пшеницы, ржи и овса, мимо ракит и ветел, оставляя в стороне деревни и деревушки.Вот и знакомое кладбище, и золотой крест в синем небе.Петя оживился, и конь зашагал бодрее, точно и его ожидал родной дом.Первым встретился им во дворе Федосей, всклокоченный, в застиранной холщовой рубашке, в таких же застиранных синих холщовых портах.Увидел братьев и заулыбался:— Молодым хозяевам!Окинул оценивающим взглядом коня:— С таким конем только по ярманкам ездить!Слава указал Федосею на коня.— Получай, Федосыч.— Куды ж это его? — забеспокоился Федосей.— Отдали коня насовсем, а куда девать, не приложу ума. Отдай кому-нибудь, может, пригодится еще…— Зачем отдавать? — возразил Федосей. — Некормленый, вот и плохой, а конь добрый, еще послужит…Взял Росинанта под уздцы, повел в глубь двора, за сарай с сеном, а братья побежали здороваться с матерью. 45 Началось лето, последнее лето, проведенное Ознобишиным в деревне.Вера Васильевна обрадовалась возвращению сына так, точно он заново для нее родился.— Ох, Слава, как же ты мне нужен!Провела рукой по лицу, пригладила волосы, даже поесть не предложила, просто посадила перед собой, смотрела и не могла наглядеться.Даже Петю не сразу заметила, так обрадовалась Славе, минуты две-три всматривалась в старшего сына и лишь потом перевела взгляд на младшего.— Как ты плохо выглядишь! — воскликнула она. — Уж не заболел ли?— Он не заболел, а болен, — сказал Слава. — Было совсем плохо, а сейчас лучше, вчера я весь день давал ему аспирин, смерил температуру, осмотрел горло, уложил в постель, хотя Петя и пытался сопротивляться.Вера Васильевна устроилась пить чай возле больного и сама точно обогрелась и даже похорошела.— Как я тронута, что ты отозвался на мою просьбу, Петя еще мал, и мне просто необходимо с тобой посоветоваться.Слава ни о чем не расспрашивал, мама сама все скажет.— Ты не представляешь, какая невыносимая обстановка сложилась в этом доме. Нас с Петей только терпят. Павла Федоровича мало в чем можно упрекнуть, но супруга его совершенно невыносима. Она считает, что мы объедаем ее.— Погоди, мама, — остановил ее Слава. — Все, что ты говоришь, очень неясно…— То есть как неясно? Они терпят меня только из-за Пети, превратили мальчика в батрака, без него им трудно обойтись…Действительно, Петя не проболел и двух дней, на третий встал раньше всех, наскоро позавтракал отварной картошкой и отправился на хутор к Филиппычу.Дел на хуторе хватало всем троим — Филиппычу, Пете и Федосею, хотя Федосей в последнее время пытался отлынивать от работы; если Надежда по-прежнему неутомимо суетилась у печки и кормила кур, свиней и коров, то Федосей частенько о чем-то задумывался, подолгу раскуривал носогрейку и не спешил на работу.— Поговори с Павлом Федоровичем до своего отъезда, — попросила сына Вера Васильевна. — Он считается с тобой…— А я никуда и не собираюсь уезжать, можешь считать, что я вернулся к тебе под крыло.— Как? — испугалась Вера Васильевна. — Ты что-нибудь натворил?— Почему ты так плохо обо мне думаешь? Просто меня отпустили. Решили, что мне надо учиться.— Тебе действительно надо учиться, но так неожиданно…Вера Васильевна растерялась, раньше ей не хотелось, чтобы сын переезжал в Малоархангельск, позднее смирилась с его отъездом, начала даже гордиться тем, что Слава чем-то там руководит, и вдруг он возвращается обратно…Она и верила сыну, и не верила, превратности судьбы Вера Васильевна узнала на собственном опыте.И потом — третий рот! Как отнесутся к этому Павел Федорович и Марья Софроновна? На каких правах будет жить Слава в Успенском…— Ничего не понимаю, что же ты будешь делать? Может быть, вообще пора подумать о возвращении в Москву?— Ну, до Москвы еще далеко, — сказал Слава. — Я поговорю с Павлом Федоровичем…Хотя сам не знал, о чем говорить!Вопреки ожиданию разговор получился легкий и даже, можно сказать, дружелюбный.В первые дни по возвращении Славы они обменивались лишь ничего не значащими репликами о том о сем, о здоровье, о погоде, о мировой революции…— Ну, как вы там, не отменили еще свою мировую революцию?Наконец Слава улучил момент, Марья Софроновна ушла на село, и он поймал Павла Федоровича в кухне.— Хочу с вами поговорить.— Как Меттерних с Талейраном?— Я не собираюсь заниматься дипломатией.— В таком разе выкладай все, что есть на душе.— Жалуется мама, при Федоре Федоровиче проще было, а теперь складывается впечатление, что мы вас тяготим, и, право, я не знаю…— Чего не знаешь? — перебил Павел Федорович. — Очень все хорошо знаешь, потому и говоришь со мной. Понимаешь, что не ко двору пришлась твоя мать, тут уж ничего не поделаешь. Женщина нежная, французские стихи читает, а у нас бабам нахлобыстаться щей и завалиться с мужиком на печь. Что тебе сказать? В тягость вы или не в тягость? В деревне каждый лишний рот в тягость, и когда брат мой вез вас сюда, он понимал, что в тягость, и мы с мамашей принимали вас в тягость, шли на это, потому что жизни без тягости не бывает. Но и тягость имеет свою пользу. Федор погиб, а нам из-за него льготы, и прежде всего льготы вам, уедете вы — и льготам конец. Затем брат твой, тоже полезный мальчик, помогает в хозяйстве, никак уж не зря ест свой хлеб. И, наконец, ты сам. Пользы от тебя хозяйству ни на грош, но при случае и ты можешь сослужить службу. Пока ты в доме, наш дом будут обходить. Так что вы мне не мешаете, и тот хлеб, что я могу вам уделить, можете есть спокойно. Хотя бы уже потому, что братнюю волю я уважаю, и в нашем астаховском хозяйстве есть и ваша законная доля.— Вы правильно рассуждаете, — согласился Слава. — Дать Марье Софроновне волю, она не то, что жрать, она жить нам здесь не позволит, ее не перебороть даже вам.Павел Федорович засмеялся совсем тихонечко.— Чего ты хочешь? Дура баба! Ее ни в чем не уговоришь, как и твою Советскую власть. Коли зачислит кого во враги, будет на того жать до смертного часа.— Что же делать?— Смириться и не обращать внимания!— Все ясно, только как убедить маму?— Пойдем на улицу, — пригласил Павел Федорович. — День — дай бог!Сели на ступеньку крыльца. В пыли копались куры, дрались молодые петушки. Из-под горы доносился размеренный стук вальков, бабы полоскали на речке белье.— Как думаешь, будет война или нет? — спросил Павел Федорович.— Нет, не будет, — твердо сказал Слава. — Не допустит войны Советская власть.— А как же ультиматум?Павел Федорович имел в виду ультиматум Керзона, о котором писали в газетах, лорд Керзон направил Советскому правительству ноту с непомерными требованиями, угрожая разрывом отношений.— Подотрутся, — безапелляционно выразился Слава.— Думаешь, так уж сильна твоя власть?— Сильна-то она сильна, но и не в ней одной дело, — разъяснил Слава. — Рабочий класс не позволит. В той же Англии, да и в Германии, и во всей Европе. Читали протест Горького?— А чего этот Керзон бесится?— Чует свой конец, вот и бесится. Воровского убили. Запугивают нас!— А чего англичанам надо?— Двух ксендзов приговорили к расстрелу. Не сметь! Корабль ихний задержали, незаконно в наших водах рыбу ловил. Отпустить! Посол наш в Афганистане им не нравится. Отозвать!— А не велик ли аппетит?— Им и сказали, что велик.Два петушка взлетели на дороге и ну клеваться. Павел Федорович махнул на них рукой:— Кыш, кыш!«Впрочем, он все это знает не хуже меня, — подумал Слава. — Может, он меня экзаменует?»— А священников разве полагается стрелять? — поддержал Керзона Павел Федорович.— Смотря за что, — неумолимо сказал Слава. — За то, что богу молятся, нельзя, и если других призывают молиться, тоже нельзя, но ведь их не за это приговорили, а за шпионаж, а шпионство в священнические обязанности не входит.— Эк, какой ты непримиримый, — одобрительно сказал Павел Федорович. — За это тебя в Малоархангельске и держат.— А меня в Малоархангельске уже не держат.— Как так? — удивился Павел Федорович.— Отпустили, поеду учиться, — объяснил Слава.— А не проштрафился ты в чем? — насторожился Павел Федорович. — У вас ведь чуть оступился…— Нет, я сам захотел.— А на кого ж учиться?— На прокурора.— Ох, до чего ж ты, парень, умен! — восхищенно воскликнул Павел Федорович. — Понимаешь, у кого в руках сила! — И деловито осведомился: — А куда?— В Москву.— А когда?— Поближе к осени, к экзаменам надо подготовиться.— Так вот что, Вячеслав Николаевич, слушай, — серьезно сказал Павел Федорович. — Наперед говорю, не тревожься, если кто на тебя или на мать не так взглянет. Ешь, спи и готовься. Все возвращается на круги своя. Деды твои были интеллигентами, и тебе самому быть интеллигентом от роду и до века.Многое простится Павлу Федоровичу за эти слова, Слава получал передышку, без которой ему подъема в гору не осилить.А подъем предстоит крутой, Слава это отлично понимал. В Москве никто с ним не будет тетешкаться. В той буре, какой была русская революция, его нашлось кому опекать, — нежная заботливость Быстрова и строгая требовательность Шабунина помогли ему устоять на ногах, а теперь надейся на самого себя.Вот когда Слава ощутил отсутствие Ивана Фомича, вот кто ему был сейчас нужен.Слава пошел в школу.Тот же ободранный сад, та же знакомая дверь.В квартире Ивана Фомича жил Евгений Денисович. Все то, да не то. Лестница так же чисто вымыта, стены так же выбелены, и то же солнце льет в окна свой свет. И что-то неуловимо изменилось.Евгений Денисович вышел на стук, пригласил Славу к себе, чего, кстати, Иван Фомич никогда не делал, был разговорчив, любезен. Слава попросил одолжить учебники для старших классов. «Предстоят экзамены, надо повторить…»Теперь на его долю выпала зубрежка. Он брал учебник и уходил подальше от чужих глаз. Миновав Поповку, где у Тарховых неизменно бренчали на фортепьяно, выходил на дорогу, добирался до кладбища, перешагивал канаву, опускался на чей-нибудь безымянный холмик и погружался в чтение.В исполком он старался не ходить, не то, что боялся воспоминаний, хотя все в исполкоме напоминало Быстрова, — избегал вопросов о своем будущем.Пришлось, конечно, повидаться с Данилочкиным — визит вежливости, никуда не денешься, — но говорить ни о чем не хотелось и особенно о себе.— Вернулся? — приветствовал его Данилочкин и, как всегда, бесцеремонно спросил: — Что, не выбрали тебя, парень, на этот раз?— Почему? — обиделся Слава. — Выбрали, только я сам попросил отпустить меня на учебу.— Ну, это другое дело, — одобрительно отозвался Данилочкин. — Тогда не будем тебя тревожить, а то уж я собрался подыскать для тебя какую ни на есть работенку.В то лето партийные собрания в Успенском собирались нечасто, Слава старался их не пропускать, а на одном даже сделал доклад о фашистском перевороте в Болгарии. В волкомол не заглядывал, там он невольно чувствовал себя разжалованным офицером, а когда услышал, что приехал кто-то из укомола, нарочно скрылся на весь день в Дуровку.Но была еще Маруся Денисова.Под вечер он шел к Денисовым, стараясь прийти, когда все дела по хозяйству уже справлены. Маруся его ждала, но одновременно ждали и сестренки Маруси, они замечали его издали и стремглав неслись в избу, возвещая о появлении жениха детскими писклявыми голосками.Но не только денисовские девчонки признавали Славу женихом — Слава ходил к Марусе, не прячась, Маруся открыто гуляла с ним по вечерам, и в селе считали, что так вести себя могут только люди, намеревающиеся вступить в брак.Маруся выходила, и они шли к реке, или в школьный сад, или даже просто уходили в поле.Если бы кто слышал со стороны, то подивился бы их разговорам, Слава рассказывал о книгах, какие ему запомнились, читал наизусть стихи, Маруся умела слушать, хотя ей и не всегда нравилось то, что читал Слава, и сама, в свою очередь, рассказывала о всяких деревенских происшествиях.Позже, когда встречи вошли в привычку, они робко заговорили о том, как Слава уедет в Москву, как позже приедет к нему Маруся, и уж совсем робко и неуверенно мечтали о том, как сложится их совместная жизнь.А когда на землю падала ночь и в темноте тонули деревья, сараи и даже ветряки за огородами, они, прячась от самих себя, находили среди этой темноты еще более темное место и целовались, пока золотисто-розовое сияние не разгоняло их по домам. 46 Слава подошел к матери. Опять шьет! Все время она что-нибудь шила.Не шила — перешивала. Все трое, и Слава, и Петя, и сама Вера Васильевна, совсем обносились. Слава выступал на митингах, ездил по заседаниям, произносил речи, и все ему невдомек, что выступать-то было бы не в чем, если бы не забота матери, то штаны перешивает ему из своей юбки, то куртку шьет из старого одеяла.Он приезжал домой, задумчиво останавливался среди комнаты, небрежно произносил:— Что бы мне надеть?— А я тебе куртку сшила, померь…Он и на этот раз не оценил ее труда.— Скоро ты, мамочка, совсем отвыкнешь от чтения, все шьешь и шьешь…Слава не знал, как начать разговор, а начать надо, иначе все его слова, сказанные Марусе, не будут иметь никакого веса.Он смотрел на стол, сотни раз смотрел он на этот стол и лишь впервые заметил, что поверхность его покрывает тонкий слой ссохшейся грязи, сквозь которую едва просвечивает вишневый лак.Он все-таки решился:— Мама, я хотел бы… Мне хотелось бы… Тебе надо сходить к Денисовым.— Зачем это?Вера Васильевна подняла в недоумении брови.— Как бы это тебе объяснить? Дело в том… Дело в том, что я решил жениться.— Что-о?— То, что ты слышала.Шитье валялось на полу, ни Вера Васильевна, ни Слава не заметили, как оно упало.— На ком же это?— У Маруси две сестры. Одной тринадцать, другой одиннадцать. Не на них же!— Слава, тебе нет восемнадцати!— Мы любим друг друга.— Что же тебе нужно от меня?— Мы не можем пожениться, пока ты не сходишь к Денисовым.— Это с какой же целью?— Пожалуйста, не представляйся наивной. Не забывай, что мы в деревне.— Разве в деревне женятся иначе, чем в городе?— Да! Традиции, обычаи, условности здесь гораздо сильнее. Пока ты не подтвердишь серьезность моих намерений, Марусе не разрешат выйти замуж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96