Он учиться, и я учиться. Чему-нибудь и научимся…»Слава сходил еще раз к Эмме, получил стакан горячего молока, дал Пете аспирину, напоил молоком, глотать было еще труднее, чем днем, расхворался он не на шутку.Лег Слава рядом с Петей, лечь больше негде, всю ночь Петя метался, горел, бредил, Слава гладил брата по голове, тот затихал, вероятно, думал, что это мама, мама не отходила от них, когда они заболевали.Под утро сквозь сон Петя на что-то пожаловался:— Дай мне, ну дай, я тебя прошу…Что дать, он так и не сказал.Слава обнял брата, жалко было его ужасно, младший ведь брат. Слава пробовал его баюкать, даже запел: «Спи, мой маленький коток…»Утром Слава опять измерил Пете температуру, поднялась уже до тридцати девяти градусов, — опять напоил молоком, оставил Петю на попечение Эммы, хотелось с утра покончить со всеми делами и пораньше уехать из города, он боялся остаться с больным Петей в Малоархангельске, хорошо бы поскорее вернуться к маме, мать, как наседка, пригреет его под своим крылом, и Петя сразу начнет поправляться.Он пришел в уком, в оба укома, снялся с партийного и комсомольского учета. Селиверстов сказал, что звонил Семин, просил Ознобишина обязательно зайти, Слава подивился — зачем он Семину, надо было еще зайти на конный двор, попросить до Успенского лошадку.Семин мил, вежлив, добродушен, щеки его не в пример Железнову по-прежнему пухлы и розовы, и улыбка не изменилась, такая же снисходительная и приветливая.— Зачем я тебе?— Оружие.— Какое еще оружие.— Верни оружие. Тебя освободили? Уезжаешь? Вот и верни оружие. Револьвер выдан был при вступлении в должность? Теперь полагается вернуть.— Да я же давным-давно вернул! Помнишь, пришел к тебе и отдал револьвер, о чем же ты спрашиваешь?— Все-таки тебе свойственно легкомыслие, Ознобишин! — Семин удовлетворенно засмеялся. — Вернул, вернул, отлично помню. Но ведь мы тогда так и не оформили возвращение. Я же о тебе забочусь. Переведут меня, придет другой, спохватится — где оружие, и потребует с тебя. А ты иди доказывай, что вернул. Пиши заявление: «Прошу принять обратно выданный мне револьвер системы наган, номер…» Сейчас я тебе скажу номер. — Вышел и тут же вернулся, назвал номер, дела у него в образцовом порядке. — А я тебе, в свою очередь, расписочку: такого-то числа сдан и принят…Со стороны Семина это и предусмотрительно, и любезно, ведь и вправду могли возникнуть неприятности.— Ну, желаю тебе, — сказал Семин. — На кого же ты едешь учиться?— На прокурора или на судью, — сказал Слава. — На юридический факультет.— На прокурора? — Семин захохотал. — Какой из тебя прокурор! Иди лучше в учителя, литературу преподавать.— Считаешь, ни на что другое не пригоден?— Почему, литература тоже приносит пользу.— Какую же?— Не скажи, я уважаю Достоевского, хороший криминалист, в иных тонкостях очень даже помогает разобраться.— Спасибо за совет.Слава протянул Семину руку, но тот не отпустил Славу, указал на стул — посиди, посиди еще.— Я тебе другой совет дам… Выжлецова не забыл?— Что-нибудь выяснилось?— Многое выяснилось.— Так Выжлецов тогда врал мне или не врал?— Тут не все ясно, дело сложное. Он не только хлеб у себя на мельнице воровал, поковарней дела творились. Следствие еще не закончено, подключился Орел. Я другой совет хочу тебе дать. Посерьезней надо жить. Людей слушай, да не всему верь, что можешь, проверь и к нам, а мы уж… Понял?Он искренне наставлял Славу.— Ладно, — сказал Слава. — Учту.— Я не для твоей только пользы говорю, я беспокоюсь о государстве, — серьезно произнес Семин. — Учти, классовая борьба еще впереди.Последний визит — на конный двор.— Мне бы лошадку.— Далеко?— В Успенское.— Надолго едете?— Насовсем.— Это как понимать?У заведующего маленькие, заплывшие глазки и нос в синих прожилках — любит, должно быть, выпить.— Обратно к себе, кончилась моя работа в Малоархангельске, возвращаюсь к родным пенатам.— К пенатам?… Это кто же они будут?— Родственники.Заведующий пожевал нижнюю губу.— Не полагается.— Что не полагается?— Домой на казенных лошадях возвращаться.— Не пешком же? У меня вещи, брат еще заболел…— Не знаю, не знаю.— Может, сходить к Афанасию Петровичу, принести от него записку?Заведующий пожевал верхнюю губу.— Зачем же Афанасия Петровича беспокоить? Что-нибудь найдем. Приходите часа через два, приготовлю вам экипаж, есть тут у меня одна лошаденка на примете, так ее оформить надо.— Ладно, через два, так через два.Слава пошел к себе. Петя лежал на кровати сонный, вялый, температура у него как будто сползла, равнодушными глазами смотрел на сборы брата.Пришла Эмма Артуровна.— Как, Вячеслав Николаевич, когда едете?— Часа через два, должно быть.— Брата вашего напоила чаем, яичко всмятку сварила, отказывался, глотать, говорит, больно, но кое-как скушал.— Доберемся мы с тобой?Петя утвердительно закрыл глаза.— Не бес-по-кой-ся, — выдохнул он. — До-е-дем.Слава обвел комнату глазами, не забыть бы чего, и Эмма тут же перехватила его взгляд.— Не беспокойтесь, Вячеслав Николаевич, я помогу, соберу и белье, и постель.Она вынесла в зал пачки с книгами, ушла и вернулась с креслом, с усилием втащила в комнату Славы дубовое кресло с высокой спинкой, обитое тусклым зеленым сафьяном.— Это еще для чего? — удивился Слава.— Для товарища Соснякова, — радостно объяснила Эмма. — Строгий, говорят, не в пример вам.Кресло… Что-то напомнило оно Славе. Какое-то кресло проступало сквозь дымку времени. Корсунское, комсомольское собрание и Сосняков, несущий на своих плечах кресло. Другое. Но все-таки кресло. Вот когда оно вернулось к нему!— А без кресла он не обойдется? — спросил Слава.— Как можно, Вячеслав Николаевич, это вам все безразлично.Сосняков вправду другой человек, Эмма ни обкрадывать его не осмелится, ни по душам он с ней никогда не поговорит. Серьезный товарищ. Ну да простится это ему, лишь бы укомол не сдавал своих позиций.Вслед за креслом Эмма принесла ситцевые занавески на окно.— Помогите, Вячеслав Николаевич, гвоздики приколотить.— А это откуда?— Франечка велела повесить.Чудеса, да и только! Выслуживаться Франечка не любила.— Ей это зачем?— Поручение ей такое товарищ Сосняков дали, нежелательно, говорит, чтобы с улицы ко мне в окно засматривали, обеспечь меня, говорит, с этой стороны.— А где она их взяла?— Сняла со своего окна.«Силен! — снова подумал Слава. — Сосняков им себя еще покажет».— А как вы думаете, Вячеслав Николаевич, товарищ Сосняков не могут меня уволить?— С чего бы?Эмма потупилась:— Так я же беспартийная.— Ну и что с того?— А они, говорят, только партийных уважают.— Не волнуйтесь, полы можно и беспартийным мыть.— Я к вам так привыкла, Вячеслав Николаевич…— Пойду за лошадью, — оборвал ее Слава.Заведующий конным двором его ждал.— Приготовил я вам коня…Это был тот еще одер! Старая, изнуренная кляча, и под стать ей ветхий полок, доски которого стянуты проволочками и бечевками, — толкни и тотчас рассыплется.Слава посмотрел в мутные, унылые глаза…— Да вы не смотрите, что конь неказист, довезет как миленький, — поспешил заведующий утешить Ознобишина. — Дай я коня получше, надо посылать кучера, гнать лошадь обратно, а кучеров лишних у меня нет. А этого можете не возвращать, я его только что актировал. Доставит вас до Успенского!— А дальше что с ним делать?— Отдадите кому-нибудь, обдерут, шкура в хозяйстве всегда сгодится.«Сходить к Шабунину, пожаловаться, — подумал Слава и махнул рукой. — Все равно…»На полок навалили соломы, Слава взгромоздился на грядку, ухватился за вожжи.— Счастливо! — закричал заведующий. — Доедете, разлюбезное дело.Петя, уже одетый, сидел на стуле. Слава помог ему выйти, поправил солому, расстелил одеяло, подложил ему под голову подушку, уложил пачки с книгами.Эмма вынесла сверток с носильными вещами.— Простыни с постели я не положила, — честно предупредила она Славу. — Зачем везти грязное белье? Вашей маме лишняя стирка…— Поехали? — спросил Слава брата.— Поехали, — шепотом согласился Петя.Слава пожал руку Эмме.— Эмма Артуровна!— Вячеслав Николаевич, я вас никогда-никогда не буду забывать, — проникновенно сказала Эмма. — Вы были хороший человек.Слава сел рядом с Петей, дернул вожжами, ветеран конной тяги переступил с ноги на ногу и медленно побрел по залитой солнцем улице, мимо яблоневого сада…— Вячеслав Николаевич! Вячеслав Николаевич!Слава обернулся. По улице бежала Эмма Артуровна. Она протянула мельхиоровый подстаканник.— Возьмите, Вячеслав Николаевич, это вам за все хорошее, что имело место между нами.И Слава взял, нельзя было обидеть Эмму.Потихоньку выехали за околицу.И — долго-недолго — пропал наконец за холмом городок, потянулись нескончаемые поля, и как последний привет Малоархангельска порыв теплого летнего ветра донес до Славы сладковатый запах торфа, тлеющего во всех печах покинутого города.А конь шел и шел, все медленнее и медленнее…Петя тронул брата за рукав.— Не жалей меня, — прошептал Петя. — Подгони, а то мы и к завтрему не дотащимся.Пете было плохо, его томила не только болезнь, но и дорога, он все чаще поднимал голову.— Да что там у тебя? — с раздражением спросил Петя. — Лошадь тебя совсем не слушается!— А тебя послушается?— Ты вожжи держать не умеешь, — рассердился Петя и с трудом сел. — Дай-ка…— Лежи! Языком еле ворочает, а туда же…Кнута не было.Слава спрыгнул, сорвал с придорожной ракиты ветку, подал Пете, к удивлению Славы, скорость их Росинанта заметно возросла.Шаг за шагом уходила в прошлое малоархангельская жизнь.— Мало тебя уважают… — вырвалось у Пети. — Порядочному человеку не дадут такого одра.Слава только сейчас сообразил, Петя ведь не знает, что он уже не секретарь укомола.— А ты знаешь, я уже не работаю в укомоле, — сказал он возможно равнодушнее. — Подал заявление, хочу учиться, мою просьбу уважили.— Так ты насовсем к нам!К вечеру Петю опять стало клонить в сон, и Слава взял вожжи.— Давай нигде не останавливаться? — предложил он Пете. — Все будет ближе к дому.— Как хочешь, — безучастно пробормотал Петя, температура у него опять поднялась. Слава не мог понять, спит он или теряет сознание.Над головами у них неслись сизые свинцовые облака, порывы ветра налетали все чаще, ночь обещала быть знобкой, гнулись придорожные кусты. Слава выпростал из-под Пети одеяло, укрыл, сверху еще укутал курткой, поежился сам и плотнее застегнул пиджачок. Наступила ночь. Птицы свиристели за придорожными канавами, брехали вдалеке собаки, и все время казалось, будто кто-то плачет, а кто и где — не понять.Поднялись на взгорок, миновали редкий лесок, потянулись опять поля, налево посевы, в темноте не разобрать чего, направо поросшие травой пары. Конь точно почуял корм и остановился, Слава задергал вожжами, хлестнул — ни с места.— Дьявол!Дьявол встал намертво.Пришлось будить Петю, он лучше разбирался в лошадях.— Что делать?Петя схватил себя за горло.— Не могу дышать.— Встал этот черт!— Распряги, — с трудом произнес Петя. — Пусть пасется.Слава стреножил коня, и тот, мягко шлепая губами, побрел в поле.— Будешь есть?Петя покачал головой, выпил несколько глотков воды. Слава стал взбивать на полке солому.— Под телегу, — прохрипел Петя. — Там теплее, и на случай дождя.Легли под повозку, солому застелили попонкой, сверху накрылись одеялом, Слава прижался к брату, обнял, тот опять впал в забытье.Ветер усиливался. Слава выглянул из-под повозки — небо черное, нигде ни проблеска, ни одной звездочки, по земле полз тускло-серый туман, летели и шуршали сорванные с деревьев листья. Вдали грохотал гром. «Дождь, — подумал Слава. — Только бы не над нами». Вспыхнул свет и погас, и опять гром. Молния. Это уж совсем близко. Молнии сверкали одна за другой, гром громыхал не переставая. Славе становилось все страшнее от непрерывных ослепительных вспышек.В свете молнии он увидел старую раскидистую ветлу.Растолкал Петю.— Укроемся!Потащил Петю за руку.Ветер несся с бешеной скоростью, швырял в лицо листья, молнии ослепляли.Слава прижался к стволу ветлы и прижал к себе брата.— Петенька…— Где мы? — хрипло спросил Петя.— Под ветлой! — крикнул Слава. — Здесь поспокойнее!— Дурак! — вдруг выкрикнул Петя и теперь уже сам потащил Славу в открытое поле.— Что ты делаешь? — закричал Слава. — Ты сошел с ума!Петя бежал и тащил за собой брата.Какая-то сумасшедшая молния еще раз прорезала небо, грохнул гром, и на них обрушился неистовый ливень.— Видишь, что наделал! — закричал Слава, дергая Петю за рукав.А Петя в ответ закашлялся, на мгновение подавился и неожиданно произнес обычным своим голосом:— Что за черт, во рту какая-то дрянь!Петя плевался, а сверху лило и лило.— Петенька! — радостно закричал Слава. — У тебя же ангина! Прорвало, прорвало!— Кого прорвало? — громко спросил Петя.— Да нарыв, нарыв! У тебя уже было так…Петя часто болел ангинами, Слава сообразил, что нарыв в горле мешал ему говорить.— Бежим под телегу, — сказал Петя, и они побрели под дождем к своему укрытию, черневшему в нескольких шагах.И едва залезли под полок, как дождь сразу прекратился.— Тебе не будет хуже? — с тревогой спросил Слава.— Нет, мне лучше.Они закутались в одеяло и стали ждать рассвета, и рассвет не замедлил окрасить землю сперва в серые, потом в лиловые, а потом в розовые и, наконец, в лимонно-золотистые тона.Братья выползли из-под своего укрытия, мокрые, жалкие, замерзшие, только солнце могло их обогреть и обсушить. Неподалеку пасся их пепельный конь. Ветлы не было — на ее месте торчал обугленный пень. Молния угодила прямо в это несчастное дерево.— В грозу нельзя стоять под деревьями, — сказал Петя. — Вбило бы тебя в землю.Многое Петя знал лучше Славы: когда и как укладывать в лежку яблоки, когда пожалеть коня, как уберечься от молнии…Как хорошо, что Петя выздоровел! Он заметно пошел на поправку, он и говорил уже внятно, и коня смог запрячь, и даже усмехнулся, глядя на промокшего брата.Покорно и безрадостно шагал конь в лучах разгорающегося летнего дня, обдуваемый ветерком, сушившим серую шерсть.— Как поступим с конем? — спросил Слава. — Отдали насовсем, а куда его девать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96