Он обломил веточку араукарии и помахал ею перед Славушкой.— Ты готов?Славушка ни к чему еще не готов, не готов он объединить молодежь на подвиги во имя Советской власти, и в то же время он не столько понял, сколько почувствовал, что именно сейчас и именно ему предоставляется возможность совершить подвиг.— Готов, — сказал Славушка, потому что только «готов» и мог он ответить, — это было как клятва в вечной любви.— Молодец, — похвалил его Быстров. — Сейчас мы с тобой обсудим…— Может быть, в другой раз? — перебила мужа Александра Семеновна, — Поздно уже!— Ладно, отложим до завтра, — внезапно согласился Быстров. — Утро вечера мудренее.— А ты один дойдешь? — спросила Александра Семеновна. — Собак не боишься?— Конечно, — ответил Славушка. — Собак я нисколько не боюсь.— Молодец, — еще раз похвалил его Быстров. — Завтра я тебя вызову.— Спокойной ночи, — сказала Александра Семеновна. — Заезжай ко мне, если захочется, живу-то я постоянно в Ивановке, я ведь учительница там…Славушка вышел, и собаки залаяли за домом, он боялся кукуевских собак, на крыльце стояла чья-то палка, он взял палку, не так страшно, спустился с крыльца, прошел аллеей, вышел на дорогу и, уговаривая себя ничего не бояться, торопливым шажком припустился к Успенскому.Петя спал, Вера Васильевна тоже легла.— Где это ты шатаешься?— У Быстрова был.— То есть как у Быстрова?— Он меня вызвал к себе.— Зачем ты ему понадобился?— Хочет организовать Союз молодежи.— Какой союз… Что за глупости!— Для помощи Советской власти.— Ничего не понимаю. Чем ты можешь помочь Советской власти?— А вот хотя бы… контролировать учителей!— Ты собираешься меня контролировать?— Не только тебя…— У тебя с Быстровым, кажется, ум за разум зашел…— Знаешь, мама, мы все равно с тобой ни до чего не договоримся.— Тогда гаси свет.Он так и сделал, заказал себе интересный сон и заснул, но ему так ничего и не приснилось, а когда проснулся, мама причесывалась, а Пети уже не было в комнате.— Вставай, вставай, — поторопила Вера Васильевна сына. — Опоздаешь.— Успеем, — снисходительно сказал он и соврал: — Мне приснился удивительный сон…Мать торопилась, утром ей не до снов.— О чем это?Славушка наскоро сочинил сон.— Понимаешь: Москва, революция. Идут солдаты. Отряд солдат, понимаешь? С ружьями. На груди у них красные банты. А впереди командир, Исус Христос…— Глупости какие, — оборвала Вера Васильевна сына. — Я думала, действительно что-нибудь интересное…Славушка подумал: как же неинтересно — Исус Христос во главе вооруженных солдат? Но спорить не стал. К тому же следовало подумать о себе. Идти в школу неприятно. Так же неприятно, как идти мимо собак. Разница одна, собаки лают, а в школе молчат.Долго ли будет продолжаться игра в молчанку? Нарочно пошел попозже, позже Веры Васильевны, чтоб прийти к началу занятий, вошел в класс вместе с Никитиным, посторонился, уступая ему дорогу, но тот сам отступил, предлагая пройти Славушке, и с ходу вызвал к доске:— Ознобишин!Неужели опять единоборствовать?— Вы не изменили мнения о своих стихах?— Нет, Иван Фомич.— Что ж, ваше право, я держусь более консервативных взглядов, мне ближе муза мести и печали, вам — песен, маршей и революции. На вкус и цвет товарищей нет, оставайтесь при своем мнении, но к следующему уроку попрошу всех — всех! — написать характеристику поэмы, любой по собственному выбору, но обязательно Александра Сергеевича Пушкина. Вы не возражаете?Иван Фомич улыбается, улыбается Славушка, все обращено в шутку.— Нет, Иван Фомич, не возражаю.— Отлично, садитесь. — Затем к классу: — Если у кого возникнут трудности, обратитесь за помощью к Ознобишину, он поможет…Амнистия! Не просит даже извиниться за «баранов». Поворот на сто восемьдесят градусов. Что за чудо? Все входит в обычную колею.После уроков Иван Фомич окликает убегающего Славушку.— Да! — Делает вид, что вспомнил, хотя ничего не забыл и нарочно поджидал Славушку. — Утром заезжал Степан Кузьмич. Просил вас зайти после уроков в исполком.Теперь все ясно.Славушка перемахнул Озерну и остановился перед исполкомом. Двум смертям не бывать — вошел в президиум. За большим столом Быстров, сбоку, за дамским письменным столиком, секретарь исполкома Никитин, брат Ивана Фомича, Дмитрий Фомич.— Заходи, товарищ Ознобишин!Ого! «Товарищ Ознобишин»… Так к нему еще не обращались!Должно быть, Быстров только что кричал, губы стиснуты, в глазах молнии.У стены две невзрачные женщины и поближе Устинов с обиженным выражением на багровом лице.— А я говорю, будете пахать землю красноармейкам, — продолжает, обращаясь к нему, Быстров. — Не найдешь лошадей, самого в плуг впряжем… — Прервал себя, повернулся к Никитину: — Дмитрий Фомич, покажите-ка Ознобишину бумажку, которую мы разослали по сельсоветам.Дмитрий Фомич вздохнул: еще одна затея Быстрова, не осуждал, иные затеи приносили пользу, но кто знает…Славушка взял четвертушку с витиеватой писарской скорописью.«Циркулярно. Всем сельсоветам… Предлагается с получением сего провести сход всей молодежи обоего пола в возрасте от 13 до 18 лет с целью избрания на таковом двух делегатов; каковым явиться в воскресенье 13 мая 1919 года в помещение Успенской школы 1-й ступ. к 10 час. утра с продуктами лично для себя на весь день…»Славушка ничего больше не видел и никого не слышал, он чувствовал, что стоит на пороге самого большого события в своей жизни, прав Быстров, мы создадим союз юных коммунистов и еще посмотрим, кто и какие будет чихать стихи…— Ознобишин… Товарищ Ознобишин! — донеслось откуда-то из-за тридевять земель…Теперь Быстров кричал на Славушку!— Ты что, оглох?Ослеп, оглох, размечтался…— А нет, так слушай. Прочел? Делал когда-нибудь доклады? Так вот, готовься. Прочти последние газеты, прочти «Коммунистический манифест», я тебе дам. Все будете делать сами. Помни: Никто не даст нам избавленья -Ни бог, ни царь и ни герой,Добьемся мы освобожденьяСвоею собственной рукой. 11 Круглые часы за стеной, у Павла Федоровича, пробили одиннадцать, время они отбивали хрипло, с придыханием, точно им тяжко отсчитывать канувшие в вечность события.Петя давно спит на сундуке, мерное его дыхание не нарушает сгущающейся тишины. Вера Васильевна тоже лежит в постели, хотя долго не засыпает. Славушка сидит на диване и не раздевается.— Ты скоро ляжешь? — спрашивает Вера Васильевна.— Лягу, — недружелюбно отвечает Славушка и сердито смотрит на меркнущую коптилку.В чайном блюдце зеленое конопляное масло, в масле плавает скрученный из ваты фитилек, масло выгорело, фитилек потрескивает, коптит, разгорается, пытается бороться с окружающим мраком, — тени мечутся по стенам, — и опять угасает, темнота становится спокойной, властной, беспросветной.При таком свете нельзя читать, этот конопляный свет нельзя даже назвать светом, это только намек на то, что люди называют светом.— Тебе свет не нужен? — строго спрашивает Славушка.— Гаси, гаси, пожалуйста, — торопливо отвечает мама. — Давно пора.Задремала Вера Васильевна, должно быть.Славушка подошел тихонько к окну, рамы прикрыты неплотно, растворил, сел на подоконник.За окном все тонуло в полном мраке, везде черным-черно, и все же Славушка видел все.Перекинул ноги через подоконник, прикрыл за собой рамы, тонкие, чуть поблескивающие стекла отгородили его от привычного домашнего мира, и вот он сам точно поплыл в ночном море майской безлунной ночи. Все здесь, в этом ночном палисаднике, знакомо, все известно наизусть, и все казалось необычным, сказочным, удивительным. Вершины кленов тонули в глубине неба, голубоватые звезды, точно капли росы, тускло поблескивали на широких разлапистых листьях. Черная тень летучей мыши тревожно металась из стороны в сторону, стараясь залететь под крышу смутно белеющего дома. Прожужжал в темноте жук, точно чья-то невидимая рука тронула струну контрабаса. Где-то вдалеке лаяла собака, но и ее протяжный лай казался звуком таинственной майской ночи.Все спит. Славушка один, и можно с полной свободой отдаваться неясным и честолюбивым мечтам… Какой мальчик, начитавшись исторических романов, не мечтает покорить мир?Сегодня Степан Кузьмич, выйдя под вечер из исполкома, стоял на пороге, ждал, когда приведут лошадь, увидел Славушку, подозвал.— Готовишь доклад? — поинтересовался он и смерил его испытующим взглядом. — Вот смотрю на тебя, смотрю, и думаю: кем же ты все-таки думаешь быть?И Славушка ответил честно и прямо:— Наполеоном.— Чего-чего? — Быстров даже шагнул на него. — Да ты знаешь, кто был Наполеон? Поработитель народов!— Добрым Наполеоном.Что за путаница в голове у мальчишки!— Человек, подчиняющий себе других людей, не может быть добрым…Тем временем сторож исполкома Григорий подвел лошадь, Быстров привычно вскочил в седло, но тут же натянул поводья и наклонился к мальчику.— У тебя, брат, полная неразбериха в мозгах, — не без досады принялся он втолковывать Славушке. — Читаешь много, да не то, что надо. Все романы на уме!… Знаешь, кем надо быть? Ну, не быть, а хоть чуток походить… — Он еще туже натянул поводья, сдерживая пляшущую Маруську. — На Ленина, брат, вот на кого нужно держать равнение! Как бы это тебе объяснить… Все эти герои, всякие там императоры и завоеватели, даже самые выдающиеся, все они, по сути, обманщики. Обманщики человечества. Не они служат народу, а заставляют народы служить себе. А тот, кто добивается власти для самого себе, тот враг людей. А у нас власть принадлежит рабочим, и доверят они ее лишь тому, кто борется за справедливость…Быстров понимал — с седла лекций не читают, не мог он, сидя верхом на лошади, объяснить все, как надо, но и уехать не мог, не победив в Славушке Наполеона.— А Ленин не император, не президент, а вождь рабочего класса. Таких еще не было в истории. Он не стремится всех себе подчинить, он народ побуждает, он только направление нам кажет… Как бы это тебе объяснить? Знаешь, что такое аккумулятор? Видел? Вот Ленин и есть как бы аккумулятор нашей энергии…Быстрову ужасно хотелось разъяснить Славушке свое понимание Ленина, и не удавалось, не находилось нужных слов. Он вдруг рассердился на самого себя, ослабил с досады поводья, Маруська разом рванула и понесла его прочь.Но даже такие путаные разговоры не проходили для Славушки бесследно.Он еще не понимал почему, но Ленин и справедливость — это было что-то одно.Славушка брел в ночи, вглядываясь в бездонное небо, высоко вверху светились тысячи звезд, ноги его тонули в мокрой траве, он шел между брызгающихся росою темных кустов, и обо всем на свете думалось как-то уже иначе, чем накануне.Где-то вдалеке звякают в поле бубенчики. Пасутся лошади. «Длинь-длинь…» Лениво, не спеша. Впереди еще целая ночь. Поблизости, за стеной соседского хлева, вздыхает и жамкает корова. Всю ночь будет жевать и пережевывать свою жвачку. Лает собака…Славушка спускается к реке. Темно, и непонятно, откуда высвечивается таинственное голубое сияние. Вода в речке прыгает по камням, играет камешками. Щелкают камешки друг о друга. Плещет вода. Бежит река…Речку зовут Озерна, стоит на реке Успенское, в этом-то Успенском на Озерне и стряхивает с себя юный коммунист Славушка Ознобишин прах мещанской романтики. 12 Возле сторожки прыгали кролики, то копошились в траве, то ныряли под крыльцо; трое мальчиков-погодков, одинаково курносых и одинаково босых, смотрели на них не отрываясь, серебристо-серые зверьки отсвечивали небесной голубизной.— Погрызут они… — глубокомысленно заметил один из мальчиков, но так и не договорил…— Интересно, что с ними делать?— Исть, — объяснил другой.— Не исть, а есть, — поправил третий.— Ну, исть, — согласился первый. — Все одно.— Их кошки здорово жруть, — пояснил второй.— С голодухи и люди сожрут, не то что кошки, — сказал третий.— А я чегой-то брезгаю, — возразил второй…Кролики равнодушно посматривали на мальчиков блестящими красными глазками, им невдомек, что их скоро сожрут.Из волисполкома выбежал Славушка, в руке у него бумажка. Все утро приходится бегать. Не успел Дмитрий Фомич разослать по деревням повестки, как приблизилось тринадцатое число. Степан Кузьмич велел собираться в школе. Конечно, не во второй ступени — туда Иван Фомич не пустит, обороняет свой помещичий дом, как крепость, пойдет даже на ссору, — а в первой ступени. Но и в первую ступень не пускают. Евгений Денисович согласился сперва, а потом на попятный: «Вы там разнесете все». Приходится бегать между исполкомом и школой, от Быстрова к Звереву, пока Быстров не написал: «Предлагаю не чинить препятствий коммунистическому движению молодежи и выдать ключ». Перед таким предписанием Евгений Денисович не устоит. Славушка пробежал мимо мальчиков, махнул на бегу рукой и вдруг сообразил, задержался.— Вы куда?— На конхеренцию.— Не конхеренция, а конференция.— Ну, конхференцию.— А чего здесь?— На кролей смотрим…Тут мировое коммунистическое движение, а они на кролей…Славушка беспомощно оглянулся. Вдалеке у своей избы переминается Колька Орехов. Славушка помахал рукой — давай, давай!Колька не спеша подошел.— Чего?— Что ж не идешь?— Мать лается, грит, все одно никуда не пущу, позапишут вас и угонят на войну.Великолепно бы записаться и уйти на войну, но, увы, не так-то это легко.— Какая там война! Не валяй дурака…Со стороны Поповки подходит Саплин.Впервые он появился в исполкоме два дня назад, подошел прямо к председателю, но тот направил к Ознобишину: «Он у нас организатор по молодежи».Саплину лет шестнадцать, а то и все семнадцать, у него от черных, как у индейца, прямых волос черноватый отсвет на лице.— Чего это молодежь собирают в воскресенье?— Хотим создать союз молодых коммунистов.— Для чего?— Как для чего? Революция продолжается. Бороться. Помогать. Отстаивать…Саплин подумал, прежде чем спросить дальше:— Чего отстаивать?— Интересы молодежи. Свои интересы.— А кому помогать?— Взрослым. Не всем, конечно, а большевикам.— А как бороться?— Ну, это по-разному. В зависимости от условий. — Славушка решил сам порасспросить незнакомца: — Ты откуда?— Мы-то? Из Критова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96