— А на свадьбу обещали приехать?Слава сразу вспомнил. Вот тебе и штука! Когда в укомоле решили рекомендовать Чевыреву в секретари волкомола, уговаривал ее Ознобишин.— Ты по всем статьям подходишь. Кончила вторую ступень (средние школы в те годы назывались школами второй ступени), грамотная, учителя тебя уважают, умеешь говорить с людьми, предлагали же тебе стать секретарем волисполкома, из пролетарской семьи (семья Чевыревой была одной из самых бедных в Дроскове), отец у тебя герой, погиб на посту, как настоящий коммунист (отца Даши Чевыревой убили кулаки за реквизицию у них хлеба), а потом ты девушка, нет у нас еще девушек на ответственной работе…— Вот то-то что девушка, — возражала Даша. — Влюблюсь, выйду замуж, и вся моя работа насмарку.— Почему насмарку? Не за старика же пойдешь! Как работала, так и будешь работать, все тебя поддержат…— Баба не девка, — рассуждала Даша. — Девка кричит — ветер свистит, а бабу должны по всем статьям уважать.— А тебя и будут уважать, — уверял Слава. — Да что там, мы тебя всем укомолом замуж выдавать будем, я первый приеду к тебе на свадьбу, без меня и не думай выходить…Даша засмеялась:— Обещаете?— Обещаю…Разговор шел как бы в шутку, а теперь вот напоминают и даже лошадей прислали.— Серьезно, Чевырева замуж?— Чего уж серьезнее… — Кузьмин обиделся. — За зря лошадей не пошлют.— А за кого ж она?— Да там у нас за одного, — безразлично сказал Кузьмин. — За Степку за Моторина. Парень ничего…Ушаков и Железнов поняли, что Даша Чевырева идет замуж, но почему она прислала лошадей за Ознобишиным — им невдомек.— Понимаете, ребята, обещал я, когда уговаривал ее идти на комсомольскую работу, — ответил Слава на взгляд товарищей, — что приеду к ней на свадьбу, ежели она вздумает…— А свадьба-то когда? — спросил Ушаков.— Завтра.— По-моему, ехать необязательно, — сказал Железнов. — Секретарь укомола по свадьбам ездит… Делать тебе нечего!— Да я и сам думаю, что необязательно, — согласился Слава. — Да и в качестве кого я там буду?— Дружкой будете, — засмеялся Кузьмин. — Венец над невестой держать.Ушаков не понял:— Какой венец?— Как какой? Поведут молодых вокруг аналоя…— Какого аналоя? — чуть ли не в три голоса вскричал президиум укомола, а Железнов еще добавил: — Это еще что за чертовщина?Кузьмин не понимал своих собеседников, а те не понимали его.Наконец слово за слово разобрались: Даша Чевырева собирается венчаться в церкви.Одна из лучших комсомолок вступает в церковный брак, рубит под корень авторитет всей организации!Тут уж Железнов и Ушаков сами потребовали, чтобы Ознобишин ехал в Дросково — призвать Чевыреву к порядку, объяснить ей все последствия…Теперь поездка на свадьбу уже не развлечение, а необходимость!Все трое взволнованы, церковь собирается нанести жестокий удар комсомолу.— Значит, ребята, я поехал, — говорит Слава. — Тут уж…— Пусти в ход всю силу своего убеждения, — напутствует Железнов. — Что-нибудь да значит комсомольская дисциплина, черт возьми!— Сорви это мероприятие, — добавляет Ушаков. — Это же пережиток — праздновать свадьбы…— Давно бы так, — соглашается Кузьмин, довольный тем, что Ознобишин все-таки едет. — Пережиток не убыток, погуляем, напляшемся…Все, что говорилось тремя политическими деятелями, прошло как будто мимо него.— Оденься потеплее, — советует Железнов. — Морозец еще играет.— У меня с собой тулуп, — успокаивает Кузьмин. — Закутаем вашего начальника, никакой мороз не доберется.Слава натягивает на себя все свои одежки, он уже испытан поездками по уезду, садишься в сани — погодка как будто мягкая, а потом так продерет…— Эмма Артуровна, я уезжаю! — Слава стучит к ней в дверь. — Если кто приедет из уезда, пускай у меня ночуют, не гоните ребят.Эмма Артуровна приоткрывает дверь.— А вы можете за них поручиться?— Могу.— А сами далеко?— В Дросково.— Постарайтесь достать меда, — уныло просит она. — Надоел чай без сахара…Она знает: просьба пустая, но повторяет ее на всякий случай.Слава и Кузьмин садятся в санки…Кузьмин осторожно выезжает за околицу.И нет Малоархангельска, последние домишки нырнули в сугроб, одно снежное поле вокруг, без конца, без края, без единой впереди вешки.Кузьмин привстает, натягивает вожжи и по-ямщицки кричит:— Э-эх, залетные!…Дорога сплошь занесена снегом, сугробы справа, сугробы слева, не дорога, а тропка.А лошадки, ко всему привычные, деревенские, знай себе чешут и чешут.— Э-эх, залетные!…Полуденное солнце искрится в белесом голубоватом небе, сверкает снег, кругом зима — чистая, искристая, безбрежная…До чего ж хорошо зимой в поле!Едешь и сам не знаешь куда. Только бы ехать и ехать, мчаться без конца и края, покуда еще тепло в душе, покуда еще не замерзло сердце, покуда еще не захотелось к огоньку, в дом, к вареву.— Парень-то хороший? — спрашивает Слава.— Ничего, — повторяет Кузьмин. — Тихий только. А работать будет, у таких хлеб растет.Когда же это Даша успела с ним сладиться? Приезжала, шутила, советовалась и об общественных делах, и о личных, но никогда ни намеком…Что ее погнало замуж?Белобрысая такая девчонка, настойчивая, упрямая, даже злая. Злая ко всем, кто мешает работать, кто зря небо коптит…Влюбилась? Но почему в церковь? Не может быть, чтоб верила в бога. Да не верит она ни в какого бога! А почему тогда? Парень верит?Узкое личико, русая коса, аккуратненький носик, желтенькие бровки, голубые глазки…Подводишь ты нас, Даша, Дара, Дарочка… Черти бы тебя забрали, Чевырева!"Пойду прямо к попу, — думает Слава, — и запрещу. Не осмелится же поп мне перечить! Попы теперь хвост поджали. А вдруг поп не послушается? То есть как это не послушается? Мы комсомольцам запрещаем венчаться в церкви! Дашу надо сохранить во что бы то ни стало. Придется Даше объявить выговор… Клуб-то у них есть? Ну, конечно, есть. Соберем молодежь, и взрослые тоже, пожалуйста. Секретарь укомола Ознобишин прочтет лекцию. «Религия — опиум народа» или что-нибудь в этом роде. «Почему патриарх Тихон ненавидит Советскую власть? А Советская власть ненавидит Тихона?»Солнце превратилось в оранжевый шар. Сперва в оранжевый, а потом в багровый. А лошади несут, несут, разбрызгивают из-под копыт снег… Хорошо!— Дай-ка мне, — просит Слава.Встает в санях и кричит:— Э-эх, залетные!Снега стали голубыми. Серо-голубыми. Серыми. Ветерок раздул тулуп. Серая тень накрыла поле. Кони шарахнулись…— Дай-ка…Кузьмин отобрал у Славы вожжи.— С такой упряжкой вам не управиться.Слава ушел с головой в тулуп.— Напрасное вы затеяли дело, — вдруг сказал Кузьмин. — С нашей Дарьей Ивановной вам не совладать, она что решит, так то и будет.— Ну это мы еще посмотрим, — ответил Слава. — Не мы подчиняемся обстоятельствам, а обстоятельства нам.— Я вам лучше другое предложу…Кузьмин чуть отпустил вожжи, запустил руку в сено, свалявшееся под седоками, вытащил холщовую торбу, вывалил меж Славой и собой бутылку, стакан, ломоть хлеба и кусок вареного мяса.— Захватил перекусить…Вытащил зубами из горлышка тугую бумажную затычку, налил стакан.— Начнем, что ли? Гулять так гулять, выпьем за нашу Дашу, завтра за столом, а сегодня по морозцу в санях…Слава принял стакан.— Что это?— Первач. Самый что ни на есть…Слава сам не знал, как это у него получилось, рывком выплеснул самогон на снег и отдал стакан своему спутнику.— Шутки шутишь? Возьми! Не для того еду я в Дросково.— Чего ж добро выплескивать?Кузьмин обиделся и сам пить не стал, заткнул бутылку, сунул под сиденье, сердито погнал лошадей.Въехали в Дросково затемно.— Куда? — отчужденно осведомился Кузьмин.— В исполком.— Даша наказывала к ней везти…— В исполком, — упрямо повторил Слава.Он сердился на Кузьмина за то, что тот предсказывал, будто ничего с Дашей Чевыревой не получится, не рассерди его Кузьмин, он, может быть, и выпил бы с ним первача.— Спасибо, — поблагодарил он, вылезая из саней. — Будь здоров.В исполкоме никого уже не было, только в канцелярии двое корпели над какими-то списками.— Вам чего? — спросил один из них у вошедшего.— Я из Малоархангельска, из укомола. Мне бы Чевыреву. Нельзя ли кого послать?— А вы, случаем, не на свадьбу? Так вы бы к ней домой.— Нет, мне она нужна здесь, — упрямо сказал Слава. — Я по делу.Один из мужчин вышел, но тут в комнату торопливо вошла сама Даша, должно быть, Кузьмин предупредил ее о приезде Ознобишина.— Ох, Слава… — Она поправилась. — Вячеслав Николаевич… До чего ж хорошо! Я все думала, хозяин вы своему слову…— Здравствуй, Даша, — холодно поздоровался Слава. — Где бы нам с тобой…— Да чего ж вы ко мне не поехали? — ласково упрекнула Даша. — Пойдемте, пойдемте! Небось устали с дороги, проголодались…Слава строго на нее поглядел:— Нет, я к тебе не пойду.— И то! — согласилась Даша. — У меня дома что-то вроде девичника. Собрались девчонки, хотя парни тоже пришли. Но я найду вам местечко…— Пойдем в волком.Волостной комитет комсомола помещался в этом же здании, на втором этаже, ему была отведена угловая комната.— Пойдемте, — неохотно согласилась Даша. — Ключ у меня с собой.Поднялись по лестнице. Даша открыла дверь, зажгла лампу. По стенам побежали тени. Вдоль стен аккуратно стоят стулья. Столик у окна накрыт скатеркой. На подоконнике горшки с геранью и фуксией. Сюда бы еще узкую кроватку, и совсем девичья светелка.Слава сел у стола, пригласил Дашу:— Садись.— А то лучше пошли бы ко мне? — опять предложила Даша.— Садись, — настойчиво повторил Слава. — Мне нужно с тобой серьезно поговорить.Даша в нерешительности стояла среди комнаты.— Это правда? — строго спросил он.— Что — правда?— Что собираешься венчаться в церкви?— Правда.— И ты так спокойно об этом говоришь?Даша поняла, разговор будет долгий, спустила с головы платок, расстегнула плисовый жакет, взяла стул и села перед Ознобишиным, как на допросе.— Давайте, Вячеслав Николаевич, поговорим. Я на комсомольскую работу не рвалась, помните, предупреждала: а если выйду замуж?— А я сказал, что замужество работе не помешает, — подтвердил Слава. — Повторю и сейчас, выходи себе на здоровье, — помешает, если обвенчаешься в церкви.— А без церкви — замужество не замужество.— Кстати, а что за парень, за которого ты выходишь?— Наш, местный, дросковский, ничем из других не выделяется.— А кто тебе дороже — парень или комсомол?В общем-то это был спекулятивный вопрос, хотя до Славы не доходил низкий смысл такого вопроса, в те годы подобные вопросы задавались сплошь да рядом, и Ознобишин действовал в духе своего времени, зато Даша вознеслась на почти недоступную для того времени высоту, она отказалась ответить на вопрос Ознобишина.— А я вам не отвечу, Вячеслав Николаевич, не путайте божий дар с яичницей.Слава задумался — кто же ей божий дар и кто яичница.— А ты не можешь не идти замуж?— Не могу, — просто сказала Даша. — Я люблю его, хоть он и самый обыкновенный, но я хочу детей и именно от него, хотя вы меня, может, и не поймете.Тогда Слава начал действовать с другого конца:— Ты-то сама в бога веришь?Даша со смешком качнула головой.— Нет.— А парень твой верит?— А я его не спрашивала, — медленно произнесла Даша. — Думаю, тоже не верит.— Так на что же вам церковь? — Он помешал Даше ответить и принялся рассуждать. — Религия — средство, с помощью которого богатые держали народ в темноте, попы и в эту войну помогали богачам и белогвардейцам, каждый церковный обряд укрепляет религию, и ты, комсомолка, передовая девушка, подаешь такой пример молодежи? Нет, такого удара ты нам не нанесешь!Даша слушала, но сосредоточилась она явно не на обращенных к ней словах, а на своих мыслях, на каких-то собственных ощущениях.— Что ж ты молчишь? — спросил Слава, озадаченный тем, что Даша не пытается возражать. — Своим поступком ты оскорбишь память своего отца, он был коммунистом и, значит, атеистом, погиб за дело коммунизма, и вот представь себе, что твоего отца, убитого кулаками, понесли хоронить в церковь? Ты бы это допустила? А сама идешь…Даша зябко повела плечами, поправила платок, обеими руками притронулась к волосам, будто проверила — не растрепались ли.— Что ж ты молчишь?— Я же вижу, — скорее себе, чем Ознобишину, ответила Даша, — не хотите вы меня понять…Славу не столько рассердил, сколько обидел ее ответ: он хотел, очень хотел понять Дашу и… не мог.— Мы исключим тебя из комсомола, — сказал он, стараясь говорить как можно спокойнее. — Война только кончилась, и Деникин шел против нас, держа в одной руке револьвер, а в другой крест. Кулаков, убивших твоего отца, благословил на убийство поп, а теперь ты пойдешь под благословение попа?Славе казалось, что говорит он очень правильно и убедительно, но только он сам и слушал себя. Даша молчала, сказать Даше, по существу, нечего, и в его голосе нарастала все большая и большая неумолимость.А Даша поднялась, привернула в лампе фитиль, на стекло оседала копоть, но уже не села на стул, а прислонилась к стене, и Слава впервые заметил, насколько она рослее, крупнее и старше его самого.«И ведь верно, года на три старше меня, — подумал Слава. — Уже взрослая…»— Послушайте и вы меня, — неторопливо, ничуть не смущаясь, сказала Даша. — Конечно, вы можете отнять у меня комсомольский билет, но в комсомоле-то я останусь? Я ведь пришла в комсомол не затем, чтобы стать секретарем волкомола, я в комсомол вступила, чтобы вместе со своим батей бороться… Я против богачей, но я тоже хочу хорошей жизни, хочу быть сытой и хочу, чтобы дети мои тоже были сытыми. Я нашла себе парня, я нашла, а не он меня, потому что первого попавшегося парня я бы до себя и не допустила, он совсем простой и даже вторую ступень не кончил, обыкновенный мужик, но он будет мне верным мужем и не побоится никакой работы. Даже не знаю, станет ли он коммунистом. Не машите, не машите руками…А Слава и не махал… Или не заметил, как махал?— Отберете билет? — продолжала Даша. — Ваша воля. Только я его получу обратно, потому что я тоже за Ленина. Я ведь в сторону не ухожу и буду бороться за нашу власть. — Она еще прикрутила фитиль, лампа опять начала коптить, должно быть, в ней было мало керосина. — А теперь послушайте насчет церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96