— А впрочем… садись за спину, коли удержишься!Он вскочил в седло, подождал, пока сзади взгромоздился Славушка, и тронул поводья.— Вернусь завтра, — на ходу бросил он Григорию и осторожно направил коня вниз, к реке.Над водой стлался туман, никто не попался им по пути, только где-то на дальнем конце села повизгивала гармонь да лениво брехала собака.Они пересекли Озерну и стали не спеша подниматься в гору.— Карпов нас минут на двадцать опередит, — как бы про себя заметил Быстров. — А тут и мы подоспеем… — Он на мгновение обернулся. — Однако держись.Подогнал коня, и Славушка крепче обхватил Быстрова.Ехали молча. Было тихо. Лишь слышно, как дышит лошадь, размеренно и тяжело, совсем непохоже на нервное и частое дыхание Маруськи.— Это даже неплохо, что явимся вдвоем, — внезапно произнес Быстров, отвечая себе на какую-то мысль.И опять замолчал, свернул на проселок, еле видимый в темноте, и сказал уже специально для Славушки:— Урок классовой борьбы… — Помедлил и добавил: — Для тебя.Они подъезжали к Козловке. Еще не поздно, а темно, над головами ни звездочки, все небо застлали черные облака, в домах еще ужинали, и девки только еще собирались в хоровод.Быстров придержал коня посередь деревни, припоминая, где живет Выжлецов, и затем уверенно направил к большой, просторной избе на кирпичном фундаменте с раздавшимся крыльцом.Они одновременно соскочили наземь. Быстров прикрутил повод к перилам, взбежал на крыльцо и без стука дернул на себя дверь.За столом чаевничали сам Выжлецов, его молодая жена, его мать и двое мрачных, незнакомых Быстрову мужиков.Быстров прямиком направился к хозяину с протянутой рукой:— Семену Прокофьичу…Слава видел Выжлецова впервые, он представлял его себе пожилым, рослым, неприветливым, а перед ним был сравнительно молодой, никак не старше тридцати лет, маленький, вертлявенький, плюгавенький человечек с рыжими усиками и крохотными голубыми глазками, моргающий, как вспугнутый зверек, внезапно ослепленный ярким светом.От неожиданности Выжлецов растерялся, вскочил, выбежал из-за стола, засуетился, полез в шкаф за чистой посудой.— Чайку с нами, Степан Кузьмич…На столе кипел медный самовар, в вазочке алело варенье, на тарелке ржаные коржики.Жена Выжлецова, миловидная молодая бабенка, и мать, сморщенная старушка, тоже поднялись из-за стола, но двое незнакомых мужиков даже не шевельнулись и только вопросительно поглядывали на хозяина.— Милости просим, милости просим, — продолжал Выжлецов, сглатывая слоги и расставляя чашки для новых гостей. — Рады, рады вам…— Ну, радоваться-то особенно нечему, — спокойно возразил Быстров, усаживаясь, однако, за стол, точно он и впрямь прибыл в гости.— И вы, и вы… — пригласил Выжлецов Славу.Слава, однако, не последовал приглашению, он чувствовал, как напряжен Степан Кузьмич, и понимал, что держаться надо настороже, ему была недоступна непосредственность, с какой вел себя Быстров, и на всякий случай остался у двери, и Выжлецов тут же утратил к нему интерес, дело было не в Славе.Незнакомые мужики вновь вскинули глаза на Быстрова. Оба были немолоды, видать, умны, серьезны. Один, с сивой бородой, отнесся к появлению гостей как будто безучастно, зато другой, бритый, чернявый, с резкими чертами лица, казалось, с трудом скрывает свое волнение, он то и дело постукивал пальцами по расстеленному на столе рушнику.— Председатель наш, товарищ Быстров, — ответил наконец на их немой вопрос Выжлецов и пододвинул к Быстрову вазочку с вареньем.— Да не суетись ты, — заметил ему Быстров и, увидев, как чернявый сунул было руку под стол, повторил эти слова уже для чернявого мужика: — И ты не суетись понапрасну.И сразу после этих слов за столом воцарилось молчание.Позже, перебирая в памяти подробности этого вечера, Славушка говорил себе, что именно в этот момент Быстрова должны были убить, во всяком случае, логика событий подсказывала такой исход, однако Быстров всегда предупреждал события.— Вы из Куракина? — быстро спросил он чернявого.Тот молчал.— Так вот, не будем шутить, — спокойно сказал Быстров, точно речь шла о самых обыкновенных вещах. — Я знаю, зачем вы приехали, и прямо говорю: ничего у вас не получится.Выжлецов раздвинул свои губки в улыбке:— О чем это вы, Степан Кузьмич?Однако мужики из Куракина не ответили, и Славушка догадался, что они прислушиваются к тому, что происходит снаружи.И Быстров, должно быть, догадался, потому что сразу сказал:— Да не слушайте вы, никого там нет, я один. Только само собой, куда я поехал, известно… — Он ласково посмотрел на чернявого. — И кто вы такие, тоже известно. Поэтому давайте по-хорошему. Не будем ссориться, выкладывайте свою пушку.И вновь произошло чудо: чернявый сунул в карман руку и положил на стол небольшой аккуратный пистолет.— Так-то лучше, — сказал Быстров и повернулся к Выжлецову. — На большой риск шел ты, Семен Прокофьич, всего мог лишиться, и мельницы, и семьи. Про твое оружие нам давно известно. Не знали только, где спрятано, но все равно нашли бы… — Он протянул руку, взял пистолет, опустил себе в карман. — Не надо беспокоить ни мамашу, ни супругу, идите-ка втроем, несите сюда оружие.И все трое — Выжлецов и его гости — молча поднялись из-за стола, вышли из избы и… вскоре вернулись, неся в руках и прижимая к груди винтовки.— Куды их? — безучастно спросил мужик с сивой бородой.— А хоть сюда… — Быстров указал на свободное место у окна, и кивнул Славушке: — Считай.— Десять, — сосчитал Славушка.— Отлично, — сказал Быстров и почти весело спросил Выжлецова: — А пулемет?Выжлецов удивленно посмотрел на Быстрова.— Тащи и пулемет! — строго приказал Быстров. — По-честному так по-честному.Выжлецов вновь вышел вместе с чернявым и внес в избу пулемет.— Все? — спросил Быстров.— Все, — подтвердил Выжлецов.Опять наступило молчание. Мужики стояли у двери. Быстров сидел. Он помолчал, поглядел на мужиков и… отпустил их.— Можете ехать, об остальном с вами будет разговор в Куракине.Мужики ретировались, и теперь один Выжлецов ждал распоряжений.— Не возражаешь, переночуем мы у тебя? — спросил Быстров. — Поздно уже с винтовками по оврагам блукать…Быстров так и сделал, как сказал. Лег на скамейку, даже принял от молодайки подушку, проспал в избе короткую летнюю ночь, а утром послал Выжлецова за председателем Козловского сельсовета Коломянкиным.Через час Быстров и Славушка шли за подводой, на которой везли в Успенское отобранное оружие.И снова Степан Кузьмич молчалив и невесел. Идет, почти не пыля, аккуратно отрывая от земли ноги. Поблескивает раннее солнышко, роса еще лежит на кустах и на траве. В небе заливается какая-то птица.— Как это вы не побоялись?Быстров быстро взглянул на мальчика.— Чего?— Остаться на ночь у Выжлецова.— Уйди мы, за деревней нас свободно могли прикончить, И концы в воду, докажи, кто убил. А тут известно, где ночевали…— А этих, куракинских… — Славушка повел головой в сторону, будто там кто стоял. — Почему вы их не арестовали?— Э-эх! — с сожалением протянул Быстров. — Слабый ты еще, брат, политик. Знаешь, как кулак обозлен на Советскую власть? К нему сейчас не с таской, а с лаской нужно. Оружия в деревню целый арсенал натаскали, и за каждую винтовку тащить мужика под замок? Помягче получше будет, скорей одумаются… — Он помолчал и вдруг улыбнулся. — А тех, кто к Выжлецову приезжал, будь уверен, тех возьмут на заметку. 60 — Не поеду… Не поеду! — кричит Тишка Лагутин. — Убей меня бог, не поеду…Он вправду не может ехать, лошадь у него ледащая, и телега не телега, а драндулет на ниточках, все палочки и втулочки скреплены проволочками и веревочками, в таком гробу не только в Малоархангельск, к богу в рай и то не доедешь — рассыплется.У Тишки крохотное морщинистое личико, редкие волосики, и он даже не кричит, а визжит:— Не поеду, и все тут! Баста!На остальных подводах по три человека, мужики выполняют трудгужповинность в «плепорцию», три человека — и все.— Ет-то што ж, пущай четыре, — визжит Тишка. — Ну, пять, куды ни шло, ну, шесть, разрази тя господь, ну, семь… А то во-о-симь! Во-симь! Не поеду…У всех по три, мужики тверды, а к Тишке лезут все, облепили, и ничего Тишке не поделать.Делегаты Успенской волостной комсомольской организации отправляются на уездную конференцию.Сто человек! Сто человек, язви тя душу! В прочих волостных организациях числятся по тридцать, по сорок, в Свердловской волости больше ста комсомольцев, а в Успенской чуть не полтысячи. Что они, белены объелись?Мобилизовано двадцать подвод для ста делегатов, а мужики больше чем по три делегата на подводу не садят, остальные норовят атаковать Тишку.— У меня не чистерна, а ти-и-лега! — визжит Тишка. — Вот хрест, лягу чичас и умру!Слава в отчаянии.И главное — всем делегатам, избранным на конференцию, разослали предписания: «Обязательно прибыть к шести часам вечера в порядке комсомольской дисциплины, обеспечив себя продуктами на три дня, никакие отговорки не будут приняты во внимание».— Иван, что же нам делать? — взывает Ознобишин к Соснякову.— Пусть едут, — невозмутимо отвечает тот, он бы, конечно, все бы организовал получше Ознобишина. — А мы пешочком… — Подразумеваются руководители волкомола, Соснякову не впервой мерить ногами расстояние от Корсунского до Успенского.Впереди крик. Катя Журавлева отняла у возницы кнут, стоит на телеге и лупит парней по головам, отгоняя от своего экипажа.На двух передних подводах девушки, они не пускают к себе парней, а парни пытаются их согнать.— Пешком дотрухаете, прынцес-сы!Неторопливо, вразвалочку, идет Дмитрий Фомич, волоча тросточку и поднимая за собой пыль.— В чем дело, вьюноши?— Не усядемся никак!— И не усядетесь…Вызывает из сторожки Григория.— Беги, дядя Гриша, до Филиппа Макаровича, пусть немедля занарядит еще десять подвод, скажи, все будет оформлено, в следующий раз занарядим из Туровца и Журавца, лишнего мужички не переездят…Через час прибывают еще десять подвод.Всю эту картину наблюдает Андриевский, пришел насладиться зрелищем беспорядка.Поманил к себе Славу:— В крестовый поход?— Точно, в крестовый.— А не погибнете?— Погибнем, если не пойдем. — Он посмотрел в нагловатые сапфировые глаза Андриевского: — И всякого, кто попытается соблазнять… — кивнул в сторону обоза, — будем расстреливать.Андриевский рассмеялся, хоть ему не до смеха.— Грозно!Слава взобрался на подводу, ехал с Ореховым и Саплиным, с Сосняковым ехать не хотел, привстал, нашел глазами Катю Журавлеву, махнул рукой: «Пора, трогайтесь».Стронулись легко, колеса смазаны дегтем, выдали на дорогу, Степан Кузьмич распорядился накануне, пусть наши комсомолята едут как следует быть.Тянет холодком с полей, стелется в низинах туман, плотнее прижимаются друг к другу делегаты, бредут понурые лошади, пахнет пылью и сыростью…Позади деревни, погосты, буераки.За всю дорогу лишь в одной деревушке, в одном оконце теплится огонек. Кто не спит? О чем думает?Недавно по этой дороге мчался Быстров со Славушкой, за три часа проделали они тогда путь, на который сегодня уходит вся ночь.Туман, как дым, стелется вверх, как занавес в театре, потянуло легким сладковатым запахом торфа, близок Малоархангельск…Дымят все трубы, во всех домишках варят картошку, Малоархангельск просыпается.Мужики на весь день располагаются табором на соборной площади, вечером повезут своих делегатов домой.— Ребята, в уком, зарегистрируемся, а потом кто куда…Андреева сменил в укомоле Донцов. Слава видел его мельком перед тем, как уехать с Андреевым в Орел. Слава запомнил только, что его отличала от всех зеленая студенческая фуражка. Донцов и вправду был студентом. Давно, до Октябрьской революции. Сын земского врача, он собирался пойти по стопам отца. Осенью шестнадцатого года поступил в Московский университет, а весной семнадцатого вернулся на родину.Зеленая фуражка мелькнула в окне, Донцов выбежал на улицу.— Что это?— Делегаты Успенской волости.— Сколько же вас?— По норме!Донцов схватился за голову:— Не могли прислать любую половину?Славушка не растерялся:— Так и хотели, только не знали, какую выбрать.Донцов разозлился:— Сообрази, что будет делать партстол?То были времена невероятных словообразований, Славушка сообразил: партстол не что иное, как партийная столовая, а точнее, столовая при укомпарте.В обычные дни в столовой обедало человек двадцать, в дни же конференций и съездов столовой отпускалось пшена и мяса сверх всяких лимитов.— Вы хоть продукты какие-нибудь с собой захватили? — простонал Донцов.— Мы вообще можем обойтись без партстола, — гордо ответствовал Ознобишин. — Наша организация прокормится и без укомола!— Ладно, пусть регистрируются, — закончил перепалку Донцов. — Заходи, есть разговор.Успенские комсомольцы выстроились в очередь, регистрировала делегатов Франя, она-то и требовалась Славе, однако дело было такое, что обратиться к ней при всех он не решился.— Читай, — сказал Донцов, протягивая Ознобишину листок бумаги. — Твои соображения?Но Слава если что и видел на листке, так только свою фамилию.— Что это?— Состав президиума и предполагаемый состав уездного комитета.Что ж, у Славушки возражений не было, червь тщеславия уже точил его душу. 61 Конференция открылась после обеда. Повестка дня состояла из множества вопросов. О международном положении — доклад товарища Шабунина. О задачах Союза молодежи — доклад товарища Донцова. О военной работе — доклад товарища Поликарпова… Короче, докладов хватало. Значился в повестке даже доклад о работе в деревне, точно остальным докладчикам предстояло говорить о работе на Луне! Весь уезд сплошная деревня. И Малоархангельск деревня… Нет только доклада товарища Ознобишина! А он уже привык выступать! Правда, есть в повестке доклады с мест, тут и товарищу Ознобишину найдется место, но в сравнении с программными выступлениями…Все-таки два человека вышли за рамки установленного на конференции распорядка.В эти годы безудержных митингов и собраний сухой, сдержанный Шабунин избегал лишних речей.Высокий, плохо выбритый, в серой гимнастерке, взошел на кафедру, пюпитр ему по пояс, и аккуратно положил перед собой пачку газет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96