Как только субъект Вертгеймера занимает подготовленное для
него место в экспериментальной ситуации, область его возможных действий - таких,
как прогулка, открывание шкафа, использование стола, сидение, - открывается
перед ним не только как возможное, но и как привычное, даже если его глаза
закрыты. Первоначально комната дается ему в зеркальном изображении. Это
означает, что участник эксперимента находится вне квартиры вместе со всем ее
содержимым, включая человека, которого он видит прохаживающимся из стороны в
сторону. При условии, что первоначальное впечатление не усиливается, когда
субъект отворачивается от зеркала, через несколько минут отраженная комната
непостижимым образом дает участнику эксперимента ощущение своего пребывания в
ней. Тело, отраженное в зеркале, заменяет место реального в такой степени, что
субъект теряет ощущение присутствия в мире, где он реально существует. Он
чувствует, что место действительных рук и ног начинают заменять руки и ноги,
которые должны функционировать в отраженной комнате. Он пребывает в зрительном
поле. Пространственный уровень опрокидывается и занимает новую позицию. С его
помощью тело овладевает миром, и между ними возникает определенное отношение.
Пространственный уровень, спроектированный только установкой моего тела в
отсутствие опорных точек, как в эксперименте Нагеля, специфицированный только с
помощью зрительного поля при условии неподвижности тела, как в эксперименте
Вертгеймера, появляется там, где мои моторные интенции и мое перцептуальное поле
объединяют свои усилия в тот момент, когда мое актуальное тело отождествляется с
фактическим телом, вызванным зрительным полем, а актуальное поле зрения
отождествляется с местом, окружающим его. Пространственный уровень нормализуется
в тот момент, когда между моим телом, как возможностью определенных движений,
как избирательной способностью предпочтительных планов действия, с одной
стороны, и зрительным полем, воспринимаемым как мотив, определяющий те же самые
движения, и являющимся сценой тех же самых действий, с Другой стороны,
заключается договор, который доставляет удовлетворение от пространства и дает
вещам непосредственную власть над моим телом. Установленность простран-
36 М. Мерло-Понти
ственного уровня является только лишь одним значением конституирования
целостного мира. Мое тело вовлекается в мир тогда, когда мое восприятие
представляет мне зрительное поле как вариативное и отчетливо артикулированное
максимально возможным образом, когда мои моторные интенции, в той степени, в
которой они раскрываются, получают отклик, ожидаемый от мира. Такая максимальная
острота восприятия и действия ясно указывает на перцептуальную подоплеку как
основу моей жизни и общую сцену, в пределах которой мое тело может
сосуществовать с миром. Используя понятие пространственного уровня и понятие
тела как субъекта пространства, мы начинаем понимать феномен, описанный, но не
объясненный Стрэттоном. Как могла бы "коррекция" поля, будучи систематичной,
передавать общий эффект, если бы представляла собой результат ряда ассоциаций
между старыми и новыми позициями? Каким образом все сектора воспринимаемого
горизонта могли бы внезапно распадаться в отношении уже "откорректированных"
объектов? С другой стороны, как могли бы слуховое поле и тактильное поле
сопротивляться изменению, если бы новая ориентация выпала из процесса мысли и
заключалась в изменении координат? Конституирующий субъект должен, per
impossibile, выйти за свои собственные пределы и обрести способность предвидеть
в одном месте то, что он будет делать в другом16. Изменение остается
систематичным, но разорвано и прогрессирует потому, что я перехожу от одной
системы позиций к другой, не имея ключа к каждой из них, подобно тому как
человек, не имеющий музыкального слуха, поет в тональности иной, чем та, в
которой он ее слушает. Владение телом предполагает способность изменять уровни и
"понимать" пространство точно так же, как владение голосом предполагает
способность к изменению тональности. В завершающей стадии опыта я идентифицирую
откорректированное перцептуальное поле без какого-либо его осознания, поскольку
я в нем живу и всецело возрождаюсь в новом зрительном поле, как бы перемещая в
него свой центр тяжести17. В начале эксперимента визуальное поле возникает как
перевернутое и нереальное, потому что субъект в нем не живет и им не затребован.
В ходе эксперимента мы отмечаем промежуточную фазу, в которой тактильное тело
кажется перевернутым, а окружающий мир - нормальным, ибо до сих пор я пребывал в
нем и, соответственно, видел его правильным. Нарушение же, вызванное опытом,
сконцентрировано в моем собственном теле, которое, вследствие этого, становится
не совокупностью аффективных ощущений, а телом,
37 Пространство
затребованным для восприятия данного зрительного поля. Все это отсылает нас
обратно к органическим связям между субъектом и пространством, к тому оклику,
идущему к субъекту от его собственного мира, который является началом
пространства.
Попытаемся продолжить размышление в этом направлении. Можно спросить о том,
почему чистое восприятие и привычные действия возможны только в ориентированном
феноменальном пространстве? Об этом можно говорить только в том случае, если мы
предполагаем, что субъект восприятия и действия сталкивается с миром, в котором
уже существуют абсолютные направления и где ему остается только отрегулировать
границы своего поведения. Тогда нам нужно поместить себя внутрь восприятия и
попытаться как можно точнее понять то, каким образом его можно скоординировать с
абсолютными направлениями; а потому мы не можем рассматривать восприятие как уже
данное в основании .нашего пространственного опыта. В данном случае могут
возникнуть возражения, поскольку мы уже с самого начала исходим из того, что
установление уровня всегда предполагает другой данный уровень, а пространство
всегда предшествует самому себе. Это замечание не только не предполагает нашего
поражения, наоборот, оно побуждает нас рассмотреть саму сущность пространства и
указывает единственный метод, который дает возможность его понять. Сущность
пространства должна быть "уже конституированной", и мы никогда не придем к ее
пониманию, обращаясь к бессловесному восприятию. Мы не должны удивляться как
тому, что бытие изначально ориентировано, а наше тело не устремляется к миру со
всех своих позиций, так и тому, что его сосуществование с миром притягивает опыт
и устанавливает в нем направления. Можно было бы задать вопрос:
каким образом факты, которые вовлекают субъект и объект, могут оставаться
безразличными к пространству, если перцептуальный опыт показывает, что они
предопределены нашим изначальным столкновением с бытием и что бытие равнозначно
ситуативному бытию. Для мыслящего субъекта лицо в своем естественном положении и
то же лицо, наблюдаемое "вверх тормашками", неразделимы. Если кто-то лежит на
кровати, а я смотрю на него с изголовья, то лицо в этот момент выглядит вполне
обычным, правда, его черты смещены. Даже сомневаясь, улыбается человек или нет,
я чувствую, что смог бы, при желании, убедиться в атом, обогнув кровать и
посмотрев на него с ее противоположной стороны. При растянутом поле зрения лицо
неожиданно меняет свой облик, приобретая совершенно неестест-
38 М. Мерло-Понти
венные черты; его выражение становится неприятным, веки и брови приобретают
несвойственное им каменное выражение. В первом случае лицо действительно
перевернуто относительно "естественной" позиции: прямо перед собой я вижу
выступающий, лишенный волос верх; на месте лба - красное отверстие, полное
зубов; а там, где должен быть рот,- два движущихся шарика, обрамленных жесткими
волосками и граничащих с прической. Вероятно, можно было бы сказать, что лицо,
увиденное "правильно",- лишь один из всевозможных аспектов, наблюдаемых мной
наиболее часто, и что перевернутое лицо озадачивает меня лишь потому, что я
редко его вижу. Однако мы не часто видим лица в строго вертикальном положении,
"прямое" лицо не имеет статистического превосходства, и вопрос о том, почему
перевернутое лицо озадачивает меня, продолжает оставаться открытым. Если же
принять, что мое восприятие стандартизирует и относит к норме, в соответствии с
представлением о симметрии, тогда возникает вопрос: почему за пределами
фиксированного угла "коррекция" не действует? Мы вынуждены сделать вывод о том,
что взгляд, скользящий по лицу и при этом выбирающий определенные направления,
не узнает его, если не рассматривает детали в четко установленном порядке, и что
собственное значение объекта - в данном случае лица и его выражения - должно
быть связано с ориентацией самого объекта, как указывает двойное употребление
французского слова "sense" (чувство, значение, направление). Перевернуть объект
- значит лишить его собственного значения. Следовательно, бытие объектом не
является бытием-для-мыслящего субъекта, но бытием-для-взгляда, встречающим
объект под определенным углом, в противном случае ему не удалось бы распознать
его. Вот почему каждый объект имеет свой "верх" и "низ", высвечивающие для
данного уровня его "естественную" позицию, которую ему "следует" занять. Видеть
лицо - не значит понимать идею некоторого закона конституирования, к которому
объект постоянно приспосабливается с помощью всех своих возможных ориентации. Мы
должны удерживать объект, чтобы быть в состоянии следовать по его поверхности
определенным перцептуальным маршрутом, имеющим верх и низ, подобно человеку,
который, поднимаясь на гору, запоминает путь, по которому будет спускаться.
Вообще говоря, наше восприятие не охватывало бы ни очертаний фигур, ни фона, ни
объектов, не было бы восприятием чего-либо или даже совсем не существовало, если
бы субъект восприятия сводился к взгляду, охватывающему вещи настолько,
насколько они имеют общее направление,
39 Пространство
которое является не существенной характеристикой объекта, а средством, с помощью
которого он распознается и осознается как объект. Действительно, я могу
осознавать тот же самый объект по-разному ориентированным и даже, как уже
указывалось, узнать перевернутое лицо. Однако это всегда обеспечивается тем, что
мы мысленно занимаем позицию перед ким, а иногда поступаем так и физически,
когда, например, наклоняем голову, чтобы рассмотреть фото, которое держит
человек, стоящий перед нами. Таким образом, мы не в состоянии развести бытие и
ориентированное бытие, разыскать основание пространства или задать вопрос о том,
что такое уровень всех уровней, так как любое рассматриваемое бытие соотносится
с воспринимаемым миром прямо или косвенно, а воспринимаемый мир можно понять
только с точки "рения направления. Изначальный уровень расположен в горизонте
всех наших восприятии, но этот горизонт принципиально не достижим и не
тематизируем в нашем выраженном восприятии. Каждый из уровней, приспособленных
для нормального существования, проявляется тогда, когда мы бросаем якорь в
некотором предлагаемом нам "месте". Это место само по себе пространственно
обособлено только в отношении предшествующего уровня. Каждое переживание из
целостной последовательности наших переживаний, включая первое, переходит во
вновь достигнутую пространственность. Условие нашего первого пространственного
восприятия заключается в том, что оно должно соотноситься с некоторой
предшествующей ориентацией. Оно должно затем застать нас за работой В мире.
Однако так как мы сами находимся в основании всего, этот мир не может быть
определенным миром, определенным Зрительным полем. Первый пространственный
уровень нигде не может обрести точку опоры, так как для того, чтобы обособиться
в пространстве, она должна найти уровень, предшествующий первому. Мое первое
восприятие и мой первый контакт с миром, поскольку он не ориентирован "в себе",
должны проявиться для меня как действие, соответствующее Предшествующему
соглашению, достигнутому между Х и миром в общем, а моя история должна быть
продолжением предыстории и использовать ранее достигнутые результаты. Мой личный
опыт должен быть продолжением предличностной традиции. Следовательно, до меня
существует другой субъект, для которого мир существует прежде моего мира и
который отмечает в нем мое место. Этот пленник или естественный дух есть мое
тело, но оно не есть тело данного момента, являющееся инструментом моего личного
выбора и приданное тому или иному миру, а есть тело как система анонимных
"функций", которая сводит каждый частный фокус в общую
40 М. Мерло-Понти
проекцию. Подобное предпочтение бытия, которое нельзя назвать слепой
привязанностью к миру, имеет место в самом начале моей жизни. Оно присоединяет
каждое последующее восприятие пространства к его значению, возобновляясь в любой
момент. Присутствуя в самом сердце субъекта, пространство и восприятие
свидетельствуют о факте его рождения, о непреходящем значении его телесного
бытия, о его связи с миром более древним, чем мысль. Вот почему они насыщают
сознание, но остаются недоступными рефлексии. Нестабильность уровней зависит не
только от интеллектуального опыта беспорядка, но и от опыта несерьезного и
пресыщенного отношения к жизни18 как реакции на осознание конечности
существования, наполняющей нас ужасом. Фиксация уровня свидетельствует об утрате
ощущения конечности, так как пространство имеет основу в нашей фактичности. Оно
ни объект, ни акт унификации, связанный с субъектом. Пространство нельзя
наблюдать, так как оно предполагается в каждом наблюдении, его нельзя
рассматривать как продукт конституирующего действия, поскольку оно уже укоренено
в своей заранее конституированной сущности, ибо только таким образом оно может,
используя свою магическую силу, продемонстрировать собственную, именно
пространственную, особенность на фоне окружающего мира без какого-либо явного
указания на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54