В данном случае мы
фиксируем чистую глубину, глубину - в отсутствие переднего и заднего фона, без
поверхностей и без какого-либо расстояния, отделяющего их от меня60.
Пространство в целом удерживается в рефлексии мышлением, объединяющим его части
друг с другом. Тем не менее мышление в этом случае не возникает из ничего.
Наоборот, его источник - в сердцевине ночного пространства, с которым я нахожусь
в единстве. Усталость, которую чувствует ночью психопат, обусловлена тем фактом,
что именно ночь заставляет нас понять свою случайность, беспочвенность. Ночь
дает постоянный импульс, заставляющий нас стремиться к ощущению собственной
укорененности и утрате себя в вещах при отсутствии какой-либо гарантии их
обнаружения. Однако помимо ночных переживаний существует еще более сильное
переживание нереальности своего состояния. Когда я ночью иду наощупь по комнате,
во мне сохраняется общее впечатление от окружения, полученное в дневное время.
Во всяком случае, ночь включена в общую структуру природы, и всегда остается
нечто гарантированное и известное даже в этом беспросветном черном пространстве.
С другой стороны, во сне я сохраняю мир как представление только для того, чтобы
поддерживать дистанцию, отделяющую его от меня, и возвращаюсь к субъективным
источникам своего существования. Фантазмы сновидений еще более явно открывают ту
тотальную пространственность, в рамках которой запечатлевается явное
пространство и наблюдаемые объекты. Обратимся, например, к теме взлета и
падения, постоянно встречающейся как в снах, так и в мифологии и в поэзии.
Хорошо известно, что появление этих тем в сновидениях может быть обусловлено
соответствующим состоянием дыхания или сексуальными желаниями. Это - первый шаг
к тому, чтобы придать жизненное, сексуальное значение верху и низу. Однако эти
объяснения ничего не дают для понимания переживаний взлетов и падений в
состоянии сна, поскольку при пробуждении эти переживания не обнаруживаются в
видимом пространстве, а ассоциируются с желанием и дыханием. Мы должны понять,
почему в данном случае спящий наполняет физиологические факты дыхания и желания
наряду с общим и символическим значением, когда видит их во сне только в
образной форме - например, в образе огромной, парящей птицы, взмахивающей
крыльями, затем падающей и в результате превращающейся в кучку пепла. Необходимо
понять, каким образом дыхательные и сексуальные события,
74 М. Мерло-Понти
происходящие в состоянии сна в объективном пространстве, извлекаются из него и
помещаются в иную, отличную ситуацию. Но мы никогда не достигнем понимания, если
не наделим тело символическим значением, присутствующим даже в состоянии
бодрствования. Соотношение наших эмоции, желании и телесных установок не
определяется только лишь совокупностью связей и тем более отношениями по
аналогии. Если я утверждаю, что нахожусь в подавленном состоянии, когда
испытываю чувство разочарования, то мое утверждение обусловлено не только тем,
что телесные действия, сопровождающие данное переживание и указывающие на упадок
сил, соответствуют принципам, управляющим нервными механизмами; точно так же это
утверждение зависит не только от того, что я открыл между объектами моего
желания и самим желанием отношения, подобные отношениям, существующим между
расположенным надо мной объектом и жестом моей руки, направленным на него. Между
совершающимся в физическом пространстве движением, направленным вверх, и
движением желания, обеспечивающим объективную основу этому направлению,
возникает символическое взаимодействие, поскольку и то и другое движение
выражает одну и ту же сущностную структуру нашего бытия, то есть бытия,
характеризующего отношение к окружающей среде, по поводу которого уже
установлено, что сама его структура, как таковая задает значение направлениям
"верх" и "низ" в физическом мире. Размышляя о высокой или низменной морали, мы
не распространяем на область идеального отношение, полное значение которого
может быть найдено только в физическом мире. Мы используем значения направлений,
которые, образно говоря, пробегают различные регионы и получают частные значения
(пространственные, слуховые, духовные, ментальные и т. д.)61, используя значения
друг друга. Фантазмы сновидений и мифологии, наиболее полюбившиеся образы или
подлинно поэтическое воображение не определяются в своих значениях отношением
знака и обозначаемого, подобного отношению, существующему между телефонным
номером и именем абонента; действительно, они содержат в себе такое значение,
которое не является понятийным, но направляет наше существование. Когда я во сне
испытываю состояния полета или падения, то целостное значение сновидения
определяется ими в той мере, в которой эти состояния не отождествляются мной с
их физическим проявлениям в момент бодрствования. Я непременно должен принять во
внимание все экзистенциальные следствия этих состояний. Птица, парящая над
землей, падающая и превра-
75 Пространство
щающаяся в кучку пепла, не совершает этих действий в физическом пространстве; в
момент взлета и падения она захвачена экзистенциальным приливом, который она
проницает. Она совпадает с пульсацией моего существования, она - его систола и
диастола. Уровень этого прилива, в каждый момент времени, определяет
пространство, населенное фантазмами, точно так же, как в состоянии бодрствования
наше столкновение с миром обусловливает пространство, населенное реальной
предметностью. Существует определение "верха", "низа" и вообще места, которое
предшествует "восприятию". Жизненные и сексуальные порывы зачастую проявляются в
своем собственном мире и пространстве. Примитивные народы, пребывая в
мифологическом мире, не покидают этого экзистенциального пространства. Именно по
этой причине сновидения имеют для них столь же большое значение, как и реальные
восприятия. Мы можем говорить о существовании мифологического пространства, в
котором направления и позиции определены местопребыванием в его аффективном
бытийствовании. Для примитивного человека знание местонахождения родовой стоянки
не связано с ее локализацией по отношению к определенному объекту, который бы
служил для нее указателем, поскольку она сама выполняет ориентирующую функцию,
являясь знаком всех знаков. Все наше познание устремлено к стоянке как
естественному месту, находясь в котором, мы испытываем состояния определенного
покоя или удовлетворения. Точно таким же образом я обладаю знанием о
местонахождении своей руки, когда объединяю ее с двигательной силой,
бездействующей в определенный момент времени, но которой я способен
воспользоваться и заново открыть как свою собственную. Для прорицателя правое и
левое являются воплощениями закона и запрета, точно так же как для меня правая
рука и левая являются соответственно воплощениями моей ловкости и моей
неуклюжести. И в сновидении, и в мифе с помощью направленного чувства,
вызванного желанием, которое пугает наши сердца и от которого зависит наша
жизнь, мы узнаем где должен быть найден феномен. Даже в состоянии бодрствования
вещи зависят друг от друга. Проводя свои выходные в деревне, я счастлив забыть о
работе и отрешиться от повседневных проблем; я обустраиваюсь, и деревня
становится эпицентром моей жизни. Падение уровня воды в реке, сбор урожая
кукурузы и орехов становятся моими собственными событиями. Однако когда друзья
приезжают в деревню, чтобы увидеться со мной и сообщить парижские новости, или
если радио и пресса говорят об угрозе войны, я чувствую, что мое
76 М. Мерло-Понти
положение напоминает положение изгнанника, исключенного из реальной жизни и
отторгнутого от мировых событий. Наше тело и наше восприятие всегда призывают
рассматривать как центр мира именно ту окружающую среду, которая образует их
фон. Однако окружающая среда не является необходимой для нашей собственной
жизни. Я могу быть "где-то еще" в тот момент, когда нахожусь здесь, могу быть
вдалеке от того, что люблю, и чувствовать себя вне какого-либо столкновения с
реальным миром. Состояние мадам Бовари, особые формы ностальгии могут служить
примерами децентрированной жизни. С другой стороны, маньяк центрирован всегда,
где бы он ни находился; "его ментальное пространство акцентуировано и высвечено,
а мышление, чувствительное в отношении всех объектов представления, разбросано и
зацикливается на их перестановке"62. Кроме того, физическое и геометрическое
расстояние, устанавливаемое между мной и всеми вещами, определяется "жизненным"
расстоянием, связывающим вещи друг с другом и привязывающим меня к вещам,
которые, существуя для меня, поддаются моему учету. В каждый момент времени это
расстояние измеряется всем "кругозором" моей жизни63. Иногда между мной и
событиями происходит особая игра, гарантирующая сохранение моей свободы на
протяжении того времени, пока я остаюсь вовлеченным в события. С другой стороны,
жизненное расстояние - одновременно и минимально, и максимально. Большинство
событий перестает рассматриваться мной в тот момент, когда я захвачен событиями,
имеющими место в непосредственной близости. Словно ночь, они окутывают меня,
похищая мою индивидуальность и свободу. Я в буквальном смысле задыхаюсь и
чувствую, что мною завладели64. События мгновенно сгущаются. Больной чувствует
леденящий порыв ветра, запах каштана и прохладу, вызванную дождем. Возможно, он
скажет: "В это же время существует человек, который, гуляя под дождем и проходя
мимо ларька, в котором жарятся каштаны, испытывает те же ощущения, что и я"65.
Шизофреник, находящийся под наблюдением Минковского и деревенской сиделки,
подозревает их в том, что они встречаются для того, чтобы обсуждать его
поведение"6. Старая шизофреничка думает, что некто, напоминающий ей кого-то
другого, знает ее67. Сужение жизненного пространства больного не оставляет ему
какого-либо резерва и возможности выбора. Подобно пространству, причинность,
предшествующая отношениям между объектами, основана на моем отношении к вещам.
Сокращение причинно-следственного ряда в состоянии бреда60 выражает способы
сущест-
77 Пространство
вования в той же степени, как и длинные последовательности причинно-следственных
связей, устанавливаемые методическим мышлением69. "Переживание пространства
тесно переплетается со всеми другими модусами существования и со всеми иными
психическими данными"70. Чистое пространство - это пространство, не имеющее
частей, в котором все объекты равнозначны и имеют равные права на существование,
не только охватывается, но также и пропитывается другой пространственностью,
подменяющей ее в ситуациях, связанными с болезненными отклонениями. Больной
шизофренией, пораженный горным ландшафтом, через короткий промежуток времени
начинает чувствовать исходящую от него угрозу. Несмотря на то, что особый
интерес ко всему окружающему вырастает у него изнутри, он испытывает ощущение
того, что проблема, на которую он не может отыскать ответа, была привнесена со
стороны. Возникает такое впечатление, что будто бы какая-то чуждая сила похищает
у него этот ландшафт, как если бы черное, безграничное небо заполнило голубизну
вечернего неба. Это новое небо - пусто, "неуловимо, невидимо и наводит страх".
Оно проникает в осенний ландшафт, а иногда сам ландшафт движется в его сторону.
По свидетельству больного, "переживание проблемы не прекращается с течением
времени, оно либо затухает, намереваясь исчезнуть, либо нарастает с новой
силой"71. Именно это второе пространство, рассекающее видимое пространство,
непрерывно обусловливает наш собственный способ проектирования мира, а сомнения
шизофреника фактически просто связаны с тем, что непрерывное проектирование
начинает отделяться от объективного мира в той мере, в которой он присутствует в
восприятии. Шизофреник больше не существует в мировой целостности, а живет в
своем индивидуальном мире, уже больше не совпадающем с географическим
пространством. Он пребывает в "пространстве ландшафта"7-, а ландшафт сам по
себе, непосредственно извлеченный из мировой целостности, выглядит обездоленным.
Подводя итоги, можно сказать, что шизофреническое вопрошание проявляется в
следующем: все поражает, выглядит абсурдным и нереальным, поскольку кажется
случайным и поскольку мир более не гарантирован. Естественное же пространство, о
котором говорит традиционная психология, наоборот, успокаивает и является
самоочевидным; это происходит потому, что существование, нацеленное на него,
впитывается в него, не осознавая себя.
Человеческое пространство может описываться бесконечно73. В связи с тем, что в
этом описании всегда будут
78 М. Мерло-Понти
проявляться недостатки, обусловленные объективирующим мышлением, то будет ли оно
в таком случае иметь какое-либо философское значение? Указывают ли эти
недостатки на то, что относится к структуре самого сознания, или же они просто
даны нам в содержании человеческого опыта? Не являются ли различные пространства
неотъемлемой частью сновидений, мифов или шизофренических состояний? Могут ли
они существовать и мыслиться сами по себе, больше не предполагая, как условие
возможности, геометрическое пространство, а заодно и чистое конституирующее
сознание, развертывающее его? Левая сторона, которая в примитивном сознании
ассоциируется с неудачей и симптомами болезней и которая, в отношении моего
собственного тела, ассоциируется с неловкостью, приобретает специфическое
значение направления только в том случае, если я с самого начала способен
воспринимать ее в соотношении с правой стороной. Это соотношение,
устанавливаемое между правым и левым, окончательно задает пространственное
значение соответствующим терминам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54