Здесь были вывешены знамена Флодена
Флодден (Флодден-Филд) Ц м
есто в Нортумберленде, где 9 сентября 1513 г. граф Суррей разбил войска шотлан
дского короля Якова IV.
и Азенкура
Азенкур Ц место на севере Франции, где Генрих V 25 октября 1415 г. разбил п
ревосходящие силы французов.
. Здесь были выставлены гербы со львами, леопардами и коронами. Здес
ь трещали, бывало, от золотых и серебряных брашен длинные столы и в огромн
ых каминах италийского драгоценного мрамора целый дуб с миллионом свои
х листочков, со всеми гнездами воробьев и грачей, еженощно сжигался дотл
а. Сейчас здесь стоял поэт Николас Грин, дурно одетый, в мятой шляпе, потре
панном камзоле, с маленьким саквояжем в руке.
Легкое разочарование в поспешившем к нему навстречу Орландо было немин
уемо. Росту поэт был не выше среднего: неказистый, щуплый, какой-то сутулы
й; входя, он наступил на лапу догу, и тот его укусил. Вдобавок Орландо, при вс
ем своем знании человечества, не знал толком, куда его отнести. Что-то в не
м было такое: и не слуга, и не помещик, и не вельможа. Голова с выпуклым лбом
и резкий нос Ц благородной как будто формы; но скошенный подбородок. Сия
ющие глаза, но распущенные, дряблые губы. Нет, смущало скорее общее выраже
ние этого лица. Не было в нем того величавого покоя, который так приятно оп
ечатывает высокородное чело, не было и благопристойного раболепства, пр
оясняющего черты вышколенной челяди, Ц это было рыхлое, сморщенное, выт
янутое лицо. Хоть и поэт, он, кажется, скорей умел распекать, чем льстить; ду
ться, чем ластиться; ковылять, чем пришпоривать коня; суетиться, чем преда
ваться неге; ненавидеть, чем любить. Это, кстати, сквозило и в торопливости
его движений, в острой настороженности взгляда. Орландо несколько смеша
лся. Меж тем они пошли обедать.
Тут Орландо, обычно принимавший такие вещи как должное, впервые безотчет
но устыдился количества своих слуг и великолепия стола. Еще более удивит
ельно Ц он не без гордости вспомнил (обычно эта мысль ему претила) про сво
ю прародительницу Молл, которая доила коров. Он уже готов был навести реч
ь на эту скромную женщину с ее подойником, но поэт его опередил, заметив, ч
то, как ни странно, при всей затасканности фамилии Грин предки его явилис
ь сюда вместе с Завоевателем и принадлежали к цвету французской знати. К
несчастью, род захирел и мало что оставил в веках, разве что подарил свое и
мя королевскому округу Гринвич. Дальнейшие наблюдения в том же духе Ц о
б утраченных замках, гербах, родичах, баронствующих на севере, брачных уз
ах с аристократией на востоке, о том, как одни Грины пишут свою фамилию с д
войным «и», а другие без оного, Ц продолжались до тех пор, покуда не подал
и оленину. Тут Орландо ухитрился вставить несколько слов насчет бабушки
Молл с ее коровами и успел слегка облегчить душу к тому времени, когда пер
ед ними явились фазаны. Но только когда рекой полилась мальвазия, осмели
лся Орландо перейти к теме, которую, увы, не мог не считать еще более важно
й, чем Грины или коровы, а именно к священному предмету поэзии. Едва было п
роизнесено это слово, глаза поэта загорелись; он отбросил заемные повадк
и благородного господина, стукнул рюмкой об стол и разразился такой длин
ной, путаной, пылкой и горькой повестью, каких Орландо не слыхивал иначе, к
ак из уст обманутой женщины, Ц об одной своей пьесе, о другом поэте, об одн
ом критике. Что же до существа самой поэзии, Орландо уловил только, что про
давать ее труднее, чем прозу, и строчки хотя и короче, их дольше писать. Так
разговор шел с бесконечными ответвлениями, покуда Орландо не отважился
намекнуть, что и сам он, грешный, имеет дерзость писать, Ц но тут поэт вско
чил со стула. За панелью пискнула мышь, сказал он. Нервы у него, объяснил он,
совсем сдали, и мышиный писк на недели его выводит из строя. Дом, без сомне
ния, кишит паразитами, просто Орландо не замечал. Далее поэт поведал Орла
ндо все о своем здоровье за последние десять лет. Оно было столь расшатан
о, что просто удивительно, как он выжил. Он перенес паралич, подагру, маляр
ию, водянку и три вида лихорадки по очереди; сверх того, у него расширение
сердца, увеличение селезенки и больная печень. Но мало этого, сказал он Ор
ландо, у него бывают ощущения в хребте, не поддающиеся описанию. Один позв
онок, приблизительно третий сверху, горит как в огне, другой, приблизител
ьно второй снизу, холодеет как лед. Иной раз он просыпается буквально со с
винцовой головой, а то как будто внутри у него жгут тысячи свечей и запуск
ают фейерверки. Он различит, он сказал, розовый лепесток через две перины
и может пройти через весь Лондон с завязанными глазами: его стопы наизус
ть помнят все мостовые. Короче говоря, он представляет собой столь чувст
вительный, столь тонко сработанный механизм (тут он как бы невзначай под
нял руку, и рука была в самом деле безукоризненной формы), что просто диву
дается, как поэма его разошлась всего в пятистах экземплярах, Ц впрочем,
это, разумеется, козни. Одним словом, заключил он, стукнув кулаком по столу
, Ц искусство поэзии в Англии отжило свой век.
Как могло это случиться, когда Шекспир, Марло, Бен Джонсон, Браун, Джон Дон
н еще писали или только что перестали писать, Орландо, высыпавший имена с
воих любимцев, решительно не постигал.
Грин сардонически расхохотался. Положим, у Шекспира, согласился он, и сыщ
ется несколько недурных сценок, но ведь все почти содраны у Марло. Этот Ма
рло кое-что обещал, но как можно судить о мальчишке, который умер, не дожив
ши до тридцати? Что до Брауна, этот вздумал писать поэзию прозой, а подобны
е вычуры скоро набивают оскомину публике. Донн Ц шарлатан, маскирующий
убогость смысла темным слогом. Простаки ловятся на эту наживку, но через
каких-нибудь двенадцать месяцев стиль выйдет из моды. Ну а Бен Джонсон Ц
Бен Джонсон его друг, а он никогда не хулит своих друзей.
Нет, заключил он, прошел, прошел великий век литературы, Ц великий век ли
тературы был при греках, елизаветинский век во всех отношениях уступает
Элладе. В великий век поэты устремлялись к божественной цели, которую он
назвал бы La Gloire
La Gloire Ц слава (фр.).
(он произносил «Глор», и Орландо не сразу ухватил смысл). Теперь моло
дые сочинители все на жалованье у книгопродавцев и готовы состряпать лю
бой вздор, лишь бы те могли его сбыть. Шекспир тут первейший мерзавец, но н
ичего, он уже поплатился. Нынешних, объяснял Грин, всех узнаёшь по жеманно
сти притязаний и дерзкой дикости опытов Ц греки такого бы и секунды не п
отерпели. Как ни больно ему в этом признаваться Ц он ведь любит литерату
ру больше жизни, Ц он ничего не видит хорошего в настоящем и не питает ни
каких надежд на будущее. И с тем он налил себе еще стакан вина.
Эти откровения потрясли Орландо; однако он замечал невольно, что самого
критика нисколько они не печалят. Напротив, чем больше бранил он свой век,
тем больше казался доволен. Он как сейчас помнит, рассказывал он, один веч
ер в Таверне Петуха на Флит-стрит, когда там собрались Кит Марло и кое-кто
еще. Кит расходился, нализался, ему это было недолго, и молол чепуху. Он так
и видит, как Кит икает, тыча стаканом в приятеля: «Вот хоть ты меня режь, Бил
л (это он Шекспиру), набегает большая волна, и ты на гребне», Ц чем он хотел
сказать, пояснил Грин, что мы на пороге великого века английской литерат
уры, а из Шекспира может выйти толк. Марло повезло, он был убит два дня спус
тя в пьяной драке
Кристофер Марло (1564 Ц 1593), значительнейший из предшественников Шексп
ира, был действительно убит в кабаке.
и не увидел, чем обернулись его пророчества. «Дурак несчастный! Ц с
казал Грин. Ц Такое молоть! Подумать только Ц великий век! Это елизавети
нский-то век великий!»
Ц То-то, любезный лорд, Ц продолжал он, поуютней устраиваясь в кресле и к
рутя меж пальцев стакан, Ц не будем унывать, будем дорожить прошлым и чес
тию воздадим тем авторам Ц немного уж их осталось, Ц которые берут анти
чность за образец и пишут не ради презренной пользы, но для Глор. (Орландо
желал бы ему лучшего выговора.) Глор, Ц продолжал Грин, Ц вдохновляет во
звышенный дух. Вот имел бы я пенсион в три тысячи фунтов, выплачиваемый по
квартально, я бы жил для одной лишь Глор. Каждое утро валялся бы в постели,
перечитывая Цицерона. Научился бы так подражать его слогу, что вы не отли
чили бы меня от него. Вот что называю я благородной изящной словесностью,
Ц сказал Грин. Ц Вот что называю я Глор. Но для этого надобен пенсион.
Орландо меж тем оставил всякую надежду поговорить с поэтом о своих собст
венных трудах, но ничего, ничего: разговор перекинулся на личности Шексп
ира, Бена Джонсона и прочих, Ц всех их Грин близко знал и о каждом мог пора
ссказать немало забавных анекдотов. Никогда Орландо так не смеялся. Вот
они каковы, его божества! Половина из них пьянчуги, все волокиты! Все почти
собачатся с женами; ни один не побрезговал ложью, ни самой презренной инт
ригой. Они могут царапать стишки на обороте счета из прачечной, прислони
в его к затылку наборщика в дверях печатни. Так явился в свет Гамлет, и Лир,
и Отелло. Немудрено, как заметил Грин, что в пьесах этих столько огрехов. П
рочее время тратится на попойки, пирушки по кабакам, и при этом выкрикива
ется такое, что превосходит самое бурное воображение, и такое вытворяетс
я что и не снилось самым отчаянным при дворным шалунам. Все это Грин расск
азывал с воодушевлением, совершенно пленявшим Орландо. Он обладал подра
жательным даром и воскрешал к жизни мертвых, а порой высказывал и прелес
тные суждения о книгах, если те были написаны три века тому назад.
Так проходило время, и Орландо испытывал к своему гостю странную смесь п
риязни и презрения, восхищения и жалости и еще что-то столь смутное, что н
е покрывалось точным наименованием, но слегка отдавало ужасом и слегка в
осторгом. Он непрестанно говорил о себе, но был столь увлекательный собе
седник, что можно было заслушаться повестью о его подагре. И он был так ост
роумен, так невоспитан, так запанибрата с Богом и Женщиной; сочетал в себе
столько невероятных способностей; был начинен такими увлекательными с
ведениями; умел приготовить салат на триста разных ладов; знал все, что то
лько можно знать о букетах вин; играл на полудюжине музыкальных инструме
нтов и был первым, и, вероятно, последним, по части запекания сыра в большо
м итальянском камине. То, что он не отличал герани от гвоздики, дуба от бер
езы, дога от борзой, суягной овцы от ярочки, пшеницы от ячменя, пашни от зал
ежи; не слыхивал об урожае и недороде; считал, что апельсины растут под зем
лей, а репа на дереве; предпочитал сельскому любой городской пейзаж, Ц вс
е это и многое другое поражало Орландо, никогда не встречавшего подобных
людей. Даже горничные, презирая его, прыскали при его шуточках, и лакеи, не
навидя его, топтались поблизости, прислушиваясь к его историям. В самом д
еле, никогда еще в доме не царило такое оживление Ц и все это давало Орлан
до пищу для раздумий и побуждало сравнивать новый образ жизни с прежним.
Он вспоминал привычные беседы об апоплексическом ударе короля Испанск
ого или случке кобеля; вспоминал, как делил свое время между туалетным ст
оликом и конюшнями; как лорды задавали храпака над своим вином и ненавид
ели всякого, кто их будил; как мощны и бодры они телесно, как умом Ц ленивы
и робки. Растревоженный этими мыслями, не в силах их уравновесить, он приш
ел к заключению, что впустил в дом пагубный дух беспокойства, который впр
едь не даст ему мирно спать по ночам.
В тот же самый миг Ник Грин пришел к прямо противоположному выводу. Лежа к
ак-то поутру в мягчайшей постели, на тончайших простынях и глядя сквозь с
вое эркерное окно на дерн, в течение трех веков не знававший ни щавеля, ни
одуванчика, он подумал, что, если тотчас не унесет отсюда ноги, его здесь з
аживо уморят. Вставая и слушая воркование голубей, одеваясь и слушая шел
ест струй, он чувствовал, что без грохота ломовых телег по булыжникам Фли
т-стрит ему не написать больше ни строчки. Если это еще немного продлится
, подумал он, слушая, как лакеи поправляют огонь в камине и уставляют за дв
ерью скатерть серебряными приборами, я усну (тут он истово зевнул) и никог
да не проснусь.
А потому он отыскал Орландо в его кабинете и объявил ему, что всю ночь не с
омкнул глаз из-за тишины. (В самом деле, замок на пятнадцать миль во все сто
роны был окружен парком и обнесен стеной в десять футов высотою.) Тишина, с
казал он, всего губительней для его нервов. С разрешения Орландо, он нынче
же утром откланяется. Орландо испытал известное облегчение, но ему и ужа
сно было жаль его отпускать. Дом без него, думал он, покажется скучным. При
расставании (ибо до сих пор речь об этом предмете не заходила) он отважилс
я всучить поэту свою пьесу о смерти Геракла и попросить его суждения. Поэ
т пьесу взял, что-то принялся мямлить о Глор и Цицероне, но Орландо прерва
л его, пообещав поквартально выплачивать пенсион, после чего Грин, рассы
паясь в изъявлениях преданности, вскочил в экипаж и был таков.
Никогда еще большой зал не казался таким огромным, пышным и пустым, как ко
гда откатывала коляска. Орландо знал, что уж ему не решиться поджаривать
сыр в итальянском камине; не отважиться отпускать шуточки по поводу итал
ьянской живописи; не изловчиться так смешивать пунш, как положено его см
ешивать; тысячи милых колкостей и острот навсегда для него утрачены. Но з
ато какое счастье больше не слышать этого бранчливого голоса, какая роск
ошь снова вкусить одиночество Ц так невольно он рассуждал, отвязывая до
га, который шесть недель просидел на цепи, ибо он стремился куснуть поэта,
едва его завидит. Ник Грин в тот же вечер водворился на углу Феттер-лейн и
застал там все приблизительно таким же, как и оставил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32