Узнаете? Эту зелень и звонницу, сонных львов,
с двух сторон стерегущих ворота? Да-да! Королевский сад! Сюда-то нам и надо
! И раз уж мы оказались в Королевском саду, я покажу вам сегодня (второго ма
рта) гиацинты и крокусы под сливовым деревом и на миндальном дереве почк
и, потому что гулять здесь Ц значит думать о луковках, волосатых и красны
х, брошенных в землю осенью и взошедших сейчас, и мечтать о том… да разве о
б этом расскажешь, Ц и, вынув сигарету и даже сигару, расстеливши мантиль
ю (чего не пожалеешь для рифмы?) под ильмом, поджидать зимородка; говорят, к
ак-то вечером видели Ц он летал от берега к берегу.
Погодите! Зимородок сейчас прилетит; зимородок не прилетает.
А пока поглядим на фабричные трубы, на дым, на конторщиков, проносящихся м
имо в шлюпке. Поглядим, как старая дама прогуливает собачку; а горничная н
адела новую шляпку, кажется чуть-чуть чересчур набекрень. Видите, видите?
Небо милостиво распорядилось, чтоб тайны сердец все были сокрыты; вот на
с вечно и тянет подозревать что-то, чего, наверное, вовсе и нет; тем не менее
сквозь наш сигаретный дымок мы воочию видим исполнение желаний, собстве
нных желаний Ц о шлюпке, о шляпке, о мышке в канавке Ц и на них откликаемс
я радостью, вспышкой, как Ц до чего же нелепо прыгает и качается мысль на
волнах под звуки шарманки, Ц как та давняя вспышка костра в полях под Кон
стантинополем.
Да здравствуют естественные желания! Да здравствует счастье! Божествен
ное, милое счастье! И всякие-всякие радости, цветы и вино, хоть первые вяну
т и отравляет второе; и проезд за полкроны по воскресеньям из Лондона; и бо
рмотание псалмов о смерти в темной часовне; все-все, что нарушает, и пресе
кает, и перечеркивает к чертям стрекот конторских машинок, сортировку де
пеш, кованье союзов, и уз, и цепей, удерживающих от развала империю. Да здра
вствуют даже красные дуги губ продавщицы (будто походя, поболтавши пальч
ик в красных чернилах, мазнул свой грубый знак Купидон). Да здравствует сч
астье! Зимородок, летающий от берега к берегу, исполнение желаний, всех ес
тественных желаний, и пусть уж их определяет как хочет мужчина-романист;
молитва, и отречение Ц да здравствует все! Да, так в чем оно Ц счастье? В ис
полнении мечты? Темны воды этой реки; скучнее, обычней наш жребий; уютно, и
гладко, и бодро катят воды под сенью ив; и зеленая тень потопляет лазурь кр
ыла исчезающей птицы, летящей от берега к берегу.
Так да здравствует счастье, и долой пустые мечты, мутящие отчетливую кар
тину, как туманят лицо потускневшие зеркала в захудалой гостинице; мечты
, дробящие целое и рвущие сердца на части Ц ночью, когда надо спать; спать,
спать, спать Ц так крепко, чтобы все образы перемалывались в тончайшую, н
ежную пыль, погружались в глубокую, непроглядную воду, и там, туго спелену
той мумией, мотыльком, мы лежим на песке, в глубоких глубинах сна.
Но что это? Что? Сегодня мы не отправимся в ту слепую страну. Синий, как вспы
шка спички в самом центре глазного яблока, он летит, он горит, он взламывае
т печать сна Ц зимородок; и опять, как в прилив, накатывают красные, густы
е воды жизни, вскипают и пенятся, и мы поднимаемся, смотрим в упор, и наш взо
р (что бы делали мы без рифмы на этом крутом перевале от смерти к жизни?) пад
ает на… (но стоп, звуки шарманки вдруг смолкли).
Ц Чудесный мальчик, миледи, Ц сказала миссис Бантинг, повитуха. Иными с
ловами, Орландо благополучно разрешилась мальчиком, в четверг, двадцато
го марта, в три часа утра.
И опять Орландо стоит у окна, но мужайся, читатель, Ц ничего такого не слу
чится сегодня; и сегодня совсем другой, отнюдь не тот же самый день. Нет, ст
оит нам посмотреть в окно, как Орландо сейчас смотрит, и мы увидим на Парк-
лейн удивительные перемены. Можно пять минут простоять, вот как сейчас О
рландо, и не увидеть ни единого ландо. «Смотрите!» Ц крикнула она несколь
ко дней спустя, когда нелепая, усеченная какая-то карета без единой лошад
ки вдруг рванула с места сама по себе. Карета без лошади, о Господи! Тут Орл
андо как раз позвали, но потом она вернулась и опять выглянула в окно. Кака
я-то чудная стала теперь погода. Даже небо, как ни крути, и то изменилось. Уж
е не висит сырое, набухшее, призматическое, с тех пор, как король Эдуард Ц
вот он, кстати, выходит из прелестного экипажа, идет через улицу, навестит
ь известную даму Ц сменил на троне королеву Викторию. Тучи сжались до то
ненькой дымки; небо как выковано из металла, в жару словно окисляющегося
ярью и рыжеющего в тумане, как медь. Как-то неприятно, наводит тревогу это
сжатие, эта усушка. Сжалось, сократилось буквально все. Вчера, проезжая ми
мо Букингемского дворца, она ни следа не обнаружила того, что, казалось ей
, было сооружено на века; цилиндры, вдовьи вуали, трубы, телескопы, венки Ц
все исчезло, даже мокрого места не осталось. Но сейчас Ц опять после пере
рыва она вернулась к своему наблюдательному пункту у окна, Ц сейчас, веч
ером, еще больше бросались в глаза перемены. Этот свет, например, в окнах! Т
олько пальцем шевельнуть Ц и вся комната озаряется; озаряются сотни ком
нат, и решительно их не отличить одну от другой. Все-все видно в квадратны
х ящичках, никакой не осталось укромности; ничего не осталось: ни тех медл
ящих теней, тех скрытых углов, тех женщин в фартуках, осторожно ставивших
на столы зыблющиеся лампы. Пальцем шевельнуть Ц и сияет комната. И все не
бо сияет ночь напролет; тротуары сияют; все сияет. В полдень она снова верн
улась на свое излюбленное место. Какие стали женщины в последнее время у
зенькие! Просто тростинки Ц прямые, сияющие, одинаковые. А мужские лица т
еперь голые, как ладонь. От сухости атмосферы четче выступили краски, и мы
шцы щек затвердели, что ли. Трудней стало плакать. Люди повеселели. Вода на
гревается в две секунды. Плющ завял, или его соскребли со стен. Хуже стали
расти овощи. Меньше сделались семьи. Занавеси и покрывала свернули, огол
или стены, так что только сверкающие изображения реальных вещей Ц улиц,
зонтиков, яблок Ц развешаны в рамках или запечатлены на дереве. Что-то в
эпохе появилось определенное, четкое, что ей напоминало восемнадцатый в
ек, если б не эта рассеянность, это томление, Ц и не успела она так подумат
ь, как длинный туннель, по которому она шла сотни лет, вдруг расширился, хл
ынул свет; ее мысли таинственным образом укрепились, сосредоточились, бу
дто ловкий настройщик всадил в нее ключик и натянул до отказа нервы; у нее
обострился слух, она слышала шелест и шорох в дальних углах комнаты, и час
ы на камине уже не тикали, а как молотом били. Еще несколько секунд свет де
лался ярче и ярче, она видела все отчетливей; часы тикали громче и громче,
и вот Ц бух! Ц в ушах ее грянул взрыв. Орландо содрогнулась, будто ее наот
машь огрели по голове. Ее огрели десять раз. И правда Ц было десять часов.
Одиннадцатого октября 1928 года. Теперешний миг.
И стоит ли удивляться, если Орландо вздрогнула, прижала руку к сердцу и по
бледнела. Что может быть ужасней открытия, что сейчас Ц теперешний миг? И
пережить такое открытие мы можем благодаря тому исключительно, что прош
лое нас заслоняет с одной стороны и будущее с другой. Но сейчас нам некогд
а рассуждать. Орландо и так дико опоздала. Она сбежала вниз, бросилась в ма
шину, нажала на стартер и поехала. Крепкие голубые постройки тянулись вв
ерх; рыжие кудри дымков разбросались по небу; как серебряная шляпка гвоз
дя, сверкала дорога; белый скульптурный профиль шофера омнибуса нависал
над Орландо; взгляд Орландо скользил по птичьим клеткам, и губкам, и ящичк
ам, обитым зеленым сукном. Но она ни на секунду не допускала все это в себя,
по узенькой планке пересекая теперешний миг и боясь свалиться в кипящие
волны. «Куда? Неужели нельзя посмотреть, куда идешь? Хоть бы руку подняли»,
Ц вот и все, что она выпаливала не задумываясь. Улицы были ужасно запруж
ены. Люди переходили на другую сторону, совершенно не глядя. Гудели и жужж
али за смотровым стеклом, промахивали мимо красными и желтыми промелька
ми Ц ну пчелы и пчелы, подумала Орландо, но мысль эта, насчет пчел, тотчас п
ресеклась: снова краем глаза поймав перспективу, она увидела, что это чел
овеческие существа. «Неужели нельзя посмотреть, куда идешь?» Ц огрызнул
ась она.
Наконец она притормозила у «Маршалла и Снелгрова» и вошла в магазин, осе
няемая тенями и запахами. Струей обжигающей влаги спадал с нее теперешни
й миг. Как под легким дыханием зефира, колыхались огни. Она вытащила из сум
очки список и стала читать странно сдавленным голосом, будто вертя слова
Ц детские ботинки, соли для ванны, сардины Ц под многоцветной струей. И
смотрела, как они меняются от освещения. Ботинки и соли притупились, обле
зли; сардины зазубрились, как пила. Так и стояла она в первом этаже магазин
а господ Маршалла и Снелгрова, смотрела туда-сюда, принюхивалась к одном
у запаху, к другому, и на это ушло у нее несколько секунд. Потом она вошла в л
ифт; просто были открыты дверцы Ц вот и вошла, и была плавно, гладко отпра
влена вверх. Жизнь теперь Ц просто чудо какое-то, Ц думала она, возносяс
ь. Ц Мы в восемнадцатом веке знали, что из чего сделано, а тут Ц пожалуйст
а, я поднимаюсь по воздуху, я слышу голоса из Америки, вижу, как люди летают,
Ц но, как это сделано, я даже отдаленно не постигаю. И возвращается моя ве
ра в колдовство. Тут лифт, чуть подпрыгнув, остановился на втором этаже, и
в глаза ей метнулось несчетное множество каких-то штучек, волнующихся в
порывах воздуха, издающих странные запахи; и каждый раз, когда при остано
вке распахивались двери лифта, открывался какой-то новый срез мира и тян
ул за собою ему одному присущие запахи. Ей вспомнился Уоппинг елизаветин
ских времен, корабли с сокровищами, купецкие корабли, встававшие там на я
корь. Как они странно, как пряно пахли! Как живо помнилась ей шероховатост
ь рубинов, пропускаемых сквозь пальцы в драгоценных мешках! И как они дер
жали со Сьюки Ц или как там ее звали? И фонарь лорда Камберленда им ударил
в лицо! Теперь у этих Камберлендов дом на Портленд-плейс, на днях она у них
обедала и поддразнивала старика по поводу богаделен на Шин-роуд. Он подм
игивал. Но лифт дальше не шел, и ей оставалось выйти Ц о Господи! Ц в неизв
естно как там у них называемый отдел. Она остановилась Ц справиться со с
писком, но, ей-богу, нигде, абсолютно нигде не было ничего похожего на соли
для ванны и детские ботинки, списком рекомендованные. И она собралась уж
е снова спускаться, ничего не купив, но избежала этого отчаянного шага, вд
руг автоматически выпалив вслух заключительный пункт списка, каковым о
казались «двуспальные простыни».
Ц Двуспальные простыни, Ц сказала она человеку за прилавком, и, волею П
ровидения, именно за этим прилавком продавались эти самые простыни. А Гр
имздитч, нет, Гримздитч умерла; Бартоломью, нет, Бартоломью умерла; ну да, Л
уиза Ц Луиза на днях к ней явилась в ужасном смятении, потому что обнаруж
ила дырку на простыне в ногах королевской постели. Многие короли и корол
евы там леживали. Елизавета, Яков, Карл, Георг, Виктория, Эдуард; не диво, что
простыня прохудилась. Но Луиза решительно не сомневалась в том, кто прод
ырявил простыню. Принц-консорт.
Ц Грязный бош! Ц сказала она (мы опять воюем, на сей раз с Германией).
Ц Двуспальные простыни, Ц повторила в задумчивости Орландо; для двусп
альной постели с серебряным покрывалом, в комнате, обставленной во вкусе
, теперь казавшемся ей, пожалуй, чуть-чуть вульгарным, Ц все серебряное; н
о она ее обставляла, когда обожала этот металл. Пока человек ходил за прос
тынями для двуспальной постели, она вытащила зеркальце и пуховку. Женщин
ы сейчас куда непринужденней Ц думала она, не очень внимательно пудрясь
, Ц чем были, когда она только что стала женщиной и лежала на палубе «Влюб
ленной леди». Она обдуманно придавала нужный оттенок носу. Щек она не пуд
рила никогда. Нет, честное слово, хоть ей сейчас тридцать шесть, она с виду
не сделалась ни на день старше. Вся такая же сердитая, красивая, розовая (е
лочка, увешанная миллионом свечек, говорила Саша), как тогда, в тот день на
льду, когда замерзла Темза и они бегали на коньках…
Ц Лучшее ирландское полотно, мэм, Ц сказал приказчик, раскладывая прос
тыни на прилавке.
…они еще видели тогда ту старуху, она собирала хворост. И пока Орландо рас
сеянно щупала полотно, вращающаяся дверь вытолкнула из другого отдела
Ц кажется, галантерейных товаров? Ц запах духов, запах воска, отдающий р
озовой свечкой, и этот запах раковиной охватывал фигуру Ц мальчика? дев
ушки? Ц в мехах, в русских шальварах Ц юной, гибкой, обворожительной Ц д
евушки, о Господи! Но коварной изменщицы!
Ц Изменщица! Ц крикнула Орландо (приказчик ушел), и весь магазин закача
лся на желтых волнах, и она различала вдали мачты русского корабля, входя
щего в открытое море, и тут, чудом (дверь, вероятно, опять завертелась), обра
зованная тем розовым запахом раковина превратилась в помост, в подиум, и
с него шагнула толстуха в мехах, удивительно сохранившаяся, обворожител
ьная, в диадеме, Ц любовница великого князя, та, что, склоняясь над Волгой,
жуя бутерброд смотрела, как тонут люди, Ц и двинулась через весь магазин
к Орландо.
Ц О Саша! Ц крикнула Орландо. В общем-то она ужаснулась тому, что с нею ст
алось: так растолстеть, и какая-то сонная; и Орландо склонилась над полотн
ом, чтоб видение седой женщины в мехах, видение девушки в русских шальвар
ах, вместе со всеми этими запахами розовых свечек, белых роз и русских мат
росов, прошло, незамеченное, у нее за спиной.
Ц Не желаете ли полотенец, салфеточек? Ц наседал человек за прилавком.
И благодаря исключительно достоинствам списка, с которым Орландо еще ра
з справилась, сумела она с совершенным самообладанием ответить, что нет,
ей нужна теперь одна-единственная вещь на свете, а именно соль для ванн, п
родающаяся в другом отделе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32