не сдающееся, как бы н
и терзали его страхи; а глаза у Королевы были светло-желтые. Все это он поч
увствовал, покуда посверкивали в воде великолепные перстни, а потом голо
ву ему странно сжали Ц чем, возможно, и объясняется тот факт, что он не вид
ел больше ничего хоть сколько-нибудь достойного внимания летописца. К т
ому же в мыслях его клубился вихрь противоположных впечатлений Ц черна
я ночь и полыхание свечей, обшарпанный господин и великая Королева, сонн
ые поля и толкотня слуг, Ц словом, он не видел ничего, точнее, видел только
руку.
Королева же, из-за аналогичного стечения обстоятельств, видела, вероятн
о, только голову. Но если можно по руке составить представление о теле, вме
щающем все атрибуты великой Королевы Ц ее вздорность, храбрость, ее хру
пкость и безжалостность, Ц то, разумеется, и голова, с тронной высоты уви
денная той, чьи глаза, если верить восковым персонам в Вестминстерском а
ббатстве, всегда глядели зорко, тоже поставляла достаточную пищу для умо
заключений. Длинные локоны, склоненные перед нею так смиренно, так невин
но, разве не свидетельствовали о паре стройнейших ног, на каких только ст
аивал когда-нибудь юный вельможа, о фиалковом взоре и золотом сердце, о ве
рности владычице и мужских чарах Ц всех тех чертах, которые старая женщ
ина ценила тем сильней, чем меньше они оставались ей подвластны. Ибо Коро
лева постарела и прежде времени согнулась. В ушах ее вечно гремел пушечн
ый гром. Перед глазами блистала то капля яда, то клинок. Сидя за столом, она
прислушивалась и слышала канонаду со стороны Ла-Манша; она вздрагивала:
что это Ц ругань? шепот? Невинность, простота кажутся еще милей, когда их
сопоставишь с эдаким мрачным фоном. А потому в ту же ночь, если верить пред
анию, пока Орландо крепко спал, она, по всем правилам скрепив пергамент св
оею подписью и печатью, отказала огромный уединенный замок, прежде бывши
й в пользовании архиепископа, а потом и короля, Ц отцу Орландо.
Орландо всю ночь проспал в полном неведении. Королева его поцеловала, а о
н и не заметил. Но может быть, Ц кто разберется в женском сердце? Ц именно
его неведение и то, как он вздрогнул, когда ее губы коснулись его щеки, Ц и
менно это все и удержало воспоминание о юном родиче (они были родня) в серд
це Королевы? Так или иначе, не прошло и двух тихих сельских лет Ц Орландо
едва успел сочинить каких-нибудь двадцать трагедий, всего дюжину поэм и
десятка два сонетов, Ц как поступило известие, что Королева ждет его в Уа
йтхолле.
Ц А! Ц сказала она, глядя, как он приближается к ней длинной галереей. Ц
А вот и мой непорочный мальчик! (В облике его сохранялась чистота, намекав
шая на непорочность, тогда как слово в прямом значении было уже к нему неп
риложимо.)
Ц Приблизься! Ц сказала она. Прямая, как проглотив аршин, она сидела у ог
ня. Она задержала его на расстоянии метра и мерила взглядом с головы до пя
т. Сверяла ли она те, прежние наблюдения с увиденным теперь воочию? Подтве
рдились ли ее догадки? Глаза, рот, нос, грудь, бедра, руки Ц все это она огля
дела; и губы у нее явственно подрагивали; но при виде его ног она расхохота
лась вслух. Он был Ц живой образчик юного вельможи. Да, но каков он изнутр
и? Она воткнула в него желтый ястребиный взор, словно намереваясь наскво
зь пробуравить душу. Он не дрогнул, только зарделся, как дамасская роза, чт
о ему очень шло и подобало. Сила, благородство, возвышенность мечтаний, бе
зрассудство, юность, поэзия, Ц она читала как по раскрытой книге. Вдруг о
на стащила с пальца кольцо (сустав заметно вздулся) и, надев ему на палец, п
ожаловала его в камергеры и казначеи; потом наложила на него цепи службы
и, повелев ему преклонить колено, привязала к стройнейшей части последне
го усыпанный драгоценностями орден Подвязки. Отныне Орландо ни в чем не
было отказа. При торжественных выездах он гарцевал рядом с королевской д
верцей. Его отправили в Шотландию с грустным посольством к несчастной ко
ролеве. Он собрался уж отплыть на польские поля сражений, но тут его отозв
али. Как могла она отдать на растерзание это нежное тело, как допустить, чт
об эта кудрявая голова скатилась в пыль? Она его держала при себе. В час по
беды, в час высшего торжества, когда гремели пушки Тауэра, и воздух так про
питался порохом, что впору нюхать его вместо табака, и толпы восторженно
ревели у нее под окнами, она привлекла его к себе, к подушкам, на которые ул
ожили ее фрейлины (она была слаба, стара), и вынудила уткнуть лицо в сей уди
вительный состав Ц она уже месяц не меняла платье, Ц от которого пахнул
о, подумал он, вспомнив впечатления детства, ну в точности как из старого м
атеринского шифоньера, где держали меха. Он поднялся, чуть совсем не задо
хшись в этих объятиях.
Ц Вот она! Вот она Ц моя победа! Ц шепнула Королева, и тут как раз взвила
сь ракета и облила багрянцем царственные щеки.
Да, старуха его любила. Королева, которая умела распознать мужчину, хотя, к
ак поговаривали, и не совсем обычным способом, замыслила для него велико
лепную, блистательную будущность. Ему дарили земли, отписывали замки. Он
будет утехой ее закатных дней Ц целебным бальзамом, могучей опорой на с
клоне сил. Она расточала эти посулы и странные, деспотические нежности (о
ни теперь были в Ричмонде), проглотив аршин, в негнущейся парче сидя у огня
, который, как его ни раздували, все ее не согревал.
А тем временем надвигались долгие зимние месяцы. Деревья в парке сковало
холодом. Река уже с ленцой катила воду. И вот однажды, когда выпал снег, и то
лпились тени в темных залах, и в парке трубили олени, она увидела в зеркаль
це, которое всегда держала при себе, боясь соглядатаев, сквозь двери, кото
рые всегда держала отворенными, боясь убийц, как юноша Ц нет! ужель Орлан
до? Ц целует девушку. О Господи! Да кто же эта наглая вертихвостка? Вцепив
шись в золотую рукоять кинжала, она бешено хватила по зеркальцу. Зазвене
ло стекло; сбежались люди; ее подняли и снова усадили в кресла; но она так и
не оправилась от этого удара и, покуда дни ее влачились к концу, часто сето
вала на предательство мужчин.
Возможно, Орландо и виноват; но, в конце концов, нам ли его судить? Век был ел
изаветинский; их нравы были не то что наши нравы; ну и поэты тоже, и климат, и
даже овощи. Все было иное. Сама погода, холод и жара летом и зимой были, надо
полагать, совсем, совсем иного градуса. Сияющий, влюбленный день отграни
чивался от ночи так же четко, как вода от суши. Закаты были гуще Ц красней;
рассветы Ц аврористее и белей. О наших сумерках, межвременье, о медленно
и скучно скудеющем свете не было тогда и помину. Дождь или хлестал ливмя, и
ли уж совсем не шел. Солнце сияло Ц или стояла тьма. Переводя все это в обл
асть метафизики, как водится у них, поэты прелестно пели о том, как вянут р
озы, опадают лепестки. Миг краток, они пели, миг минует, и долгой ночью все у
снут. Ухищрения теплиц и оранжерей ради сохранности летучих лепестков и
мигов Ц были не по их части. О вялых затеях и половинчатости нашего устал
ого и сомнительного века они понятия не имели. Во всем был напор. Цветок цв
етет, вянет. Солнце встает, заходит. Влюбленный любит, бросает свой предме
т. И то, что поэты рекомендовали в стихах, юноши исполняли на деле. Девушки
были Ц розы. Красота их была быстротечна, как красота цветка. Их следовал
о рвать до наступления темноты, ибо день краток и день Ц все. А потому, есл
и Орландо, следуя велению климата, поэтов, самого века, сорвал с подоконни
ка цветок, когда на землю выпал снег, а рядом бдела Королева, Ц неужто мы е
го осудим? Он был молод, неискушен Ц он уступал природе. Что же до девушки,
мы не лучше королевы Елизаветы знаем ее имя. Дорис, Хлорис, Делия, Диана? Он
всех по очереди их зарифмовал. Это могла быть знатная леди, могла быть и сл
ужанка. У Орландо был широкий вкус Ц он любил не одни садовые цветы: полев
ые цветочки, даже сорные травы равно пленяли его воображение.
Здесь, по обычаю биографов, мы грубо обнажим любопытную черточку Орландо
, объясняемую, видимо, тем фактом, что одна из его бабок носила фартук и под
ойник. Несколько крупиц кентской и сассекской грубой почвы подметались
к тонкому, изысканному току из Нормандии. Сам он считал, что смесь чернозе
ма с голубой кровью вовсе недурна. Так или иначе, он всегда тянулся к низко
му обществу, в особенности из грамотеев, которым ум так часто мешает выби
ться в люди, Ц будто подчинялся родственному зову. В ту пору жизни, когда
в голове его вечно жужжали рифмы и он редко ложился спать, не намарав пред
варительно какой-нибудь выспренности, шейка иной Сокольниковой дочки и
смех лесниковой племянницы казались ему предпочтительней, чем все обол
ьщения придворных дам. А потому он повадился ночами к Уоппинг-оулд-стеэр
с Портовый р
айон близ Тауэра, с дурной репутацией. Здесь до XVII века вешали у самой воды
пиратов, так чтобы тела накрывало приливом.
и тому подобным местам, окутанный серым плащом, дабы скрыть звезду
на шее и подвязку на колене. Там, с пивною кружкой в руке, под перестук шаро
в и кеглей, он слушал повести матросов о том, чего они понатерпелись в земл
е Гишпанской; о том, как кто-то потерял палец, а кто, увы! и нос, Ц ибо устный
рассказ не всегда столь гладко и приятно закруглен, как занесенный в кни
жку. Особенно любил он слушать, как они горланят песни об Азорских остров
ах, меж тем как вывезенные оттуда попугайчики поклевывали кольца в их уш
ах, стучали твердыми, жадными клювами по их перстням и сыпали столь же отб
орной бранью, что и хозяева. Женщины едва ли уступали этим птичкам свобод
ою манер и вольностью речей. Они взбирались к Орландо на колени, обнимали
его за шею и, подозревая, что под его плащом скрыто кое-что незаурядное, сп
ешили к доказательству своих догадок не меньше самого Орландо.
Возможностей представлялось достаточно. Река рано оживала и допоздна к
ишела яликами, барками и судами всякого разбора. Каждый день уходил в мор
е какой-нибудь славный корабль, держа путь на Индию, а другой, потемнелый,
под обтрепанными парусами и с волосатыми чужаками на борту, тяжко ввалив
ался в гавань. Никто не спохватывался, если юноша и девушка валандались н
а реке после заката, не вскидывал бровь, едва молва заставала их в мирных,
сонных объятиях среди мешков с сокровищами. А именно такое приключение и
выпало на долю Орландо, Сьюки и графа Камберленда. День был жаркий; ласки
бурны; сон их сморил среди рубинов. Позже, ночью, граф, чьи богатства завис
ели во многом от рискованных испанских предприятий, один, с фонарем, приш
ел осматривать добычу. Он осветил бочонок. И отпрянул, чертыхаясь. Бочоно
к обвивали два сонных духа. Суеверный от природы, имея на совести немало т
яжких преступлений, граф принял парочку (обоих окутывал алый плащ, а груд
и Сьюки были чуть не белей вечных снегов в Орландовых стихах) за духов уто
нувших матросов, вышедших к нему из морской пучины с немым укором. Он крес
тился. Он каялся. Строй богаделен вдоль Шин-роуд Ц и поныне ощутимый плод
его минутного смятения. Дюжина неимущих приходских старух и посейчас дн
ем попивает чай, а ночью благословляет его светлость за кров над головою,
Ц так запретная любовь на контрабандном судне… однако мораль мы опусти
м. Орландо, впрочем, скоро наскучил этой жизнью Ц и не только из-за отсутс
твия комфорта и убогости соседствующих улиц, но из-за грубых нравов прос
тонародья. Здесь мы должны напомнить, что нищета и преступления не облад
али для елизаветинцев столь притягательной силой, какой обладают в наши
х глазах. Те вовсе не стыдились образованности; ничуть не считали, что род
иться сыном мясника Ц удача и что неграмотность Ц великая заслуга; отн
юдь не полагали, подобно нам, что «жизнь» и «действительность» непременн
о сопряжены с невежеством и хамством, равно как и с другими синонимами дв
ух этих слов. Вовсе не в поисках «жизни» вращался Орландо среди простолю
динов; вовсе не в погоне за «действительностью» он их оставил. Но, выслуша
в в сотый раз, как Джек потерял свой нос, а Сьюки свою невинность Ц а расск
азывали они об этом, надо сказать, прелестно, Ц он несколько затосковал о
т повторения, потому что нос может быть отрезан всего одним манером, как и
потеряна невинность, Ц или так ему казалось? Ц тогда как разнообразие в
искусствах и науках живо задевало его любознательность. А потому, навсе
гда сохранив о них благодарную память, он перестал посещать пивные и кег
ельбаны, серый плащ засунул в шкаф и, сверкая звездой на шее и подвязкой на
колене, снова явился при дворе короля Якова. Он был молод, он был богат, он б
ыл хорош собой. Никто не мог быть встречен с большей готовностью и ободре
нием, чем он.
Во всяком случае, многие дамы Ц и это достоверно известно Ц стремились
его осчастливить. Три имени, по крайней мере, открыто сопрягались с его им
енем и титулом: Хлоринда, Фавила, Ефросиния Ц так он их называл в сонетах.

Изложим по порядку. Хлоринда была весьма изысканная, тонкая особа, Ц во в
сяком случае, Орландо был не на шутку ею увлечен шесть с половиной месяце
в; но у нее были белые ресницы, и она не выносила вида крови. Из-за жареного
зайца на отцовском столе она упала в обморок. К тому же она подпала под вли
яние попов и экономила на нижнем белье, чтобы подавать милостыню. Она взя
лась наставлять Орландо на путь истинный, и это оказалось так противно, ч
то он сбежал, и не очень в том раскаивался, когда она вскорости умерла от о
спы.
Фавила, следующая, была из совсем другого теста. Дочь бедного сомерсетск
ого дворянина, исключительно благодаря собственному усердию и неустан
ной работе прекрасных глазок она пробилась ко двору, а там уж искусность
в верховой езде, изящная поступь и легкость в танцах снискали ей всеобще
е расположение. Однажды тем не менее она имела неосмотрительность так от
стегать спаниеля, разодравшего ей шелковый чулок (справедливости ради с
ледует заметить, что чулок у Фавилы было немного, да и те в основном просты
е), что тот чуть не отдал Богу душу под самым окном у Орландо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32