На мгнов
ение у Орландо мелькнула мысль, что оно пошло ко дну; но, приподнявшись в с
тременах, защитив ладонью глаза, зоркие, как у ястреба, он различил его на
горизонте. Черные орлиные головы плескались на топ-мачте. Корабль моско
витского посольства выходил в открытое море.
Соскочив с коня, он готов был в неистовстве пуститься волнам наперерез. С
тоя по колено в воде, он швырял вслед неверной все обвинения, обычно выпад
ающие на долю ее пола. Предательница, изменщица, ветреница Ц так он ее чес
тил, Ц прелюбодейка, чертовка, лгунья; а клубящиеся волны поглощали его с
лова и выбрасывали к его ногам то разбитый горшок, то соломку.

ГЛАВА 2

Тут биограф сталкивается с трудностью, которую лучше, пожалуй, сразу дов
ерить читателю, нежели стараться замять. До сих пор документы историческ
ого и частного свойства давали биографу возможность исполнять свой пер
вейший долг, а именно, не оглядываясь ни направо, ни налево, твердо ступать
по неизгладимым следам истины; не прельщаясь цветочками, не отвлекаясь
тенями, твердо идти вперед и вперед, пока мы не свалимся в могилу и не наче
ртаем «конец» на нашей надгробной плите. Но сейчас мы подошли к эпизоду, к
оторый лежит у нас поперек дороги, так что не заметить его мы не можем. А эп
изод этот темный, таинственный и решительно недокументированный, так чт
о непонятно, как его объяснить. Писать о нем можно целые тома; целые религи
озные системы можно на нем основать. И посему наш долг Ц сообщить факты, н
асколько они нам известны, а читатель уже пусть сам из них извлечет, что су
меет.
Летом после той бедственной зимы, которая видела холод, потоп, гибель мно
гих тысяч и крушение всех Орландовых надежд, он был отдален от двора, впал
в жестокую немилость у многих всесильных вельмож своего времени; ирланд
ский род Дезмондов справедливо от него отшатнулся; король довольно нате
рпелся от ирландцев, чтобы радоваться еще и этому сюрпризу, Ц тем летом О
рландо жил в просторном сельском замке, в совершенном уединении. И однаж
ды июньским утром Ц была суббота, восемнадцатое число Ц он не встал ото
сна в обычный час, а когда камердинер зашел к нему в спальню, оказалось, чт
о он крепко спит. И его не могли добудиться. Он лежал в забытьи, едва заметн
о дышал; и хотя под окном посадили собак, чтобы те подняли лай, возле его по
стели непрестанно гремели барабаны, цимбалы и кастаньеты, под подушку ем
у совали можжевеловый куст, к ногам прилепляли горчичные пластыри Ц он
не просыпался, не принимал пищи, не выказывал ни малейших признаков жизн
и битых семь дней. На восьмой же день он проснулся в обычный свой час (без ч
етверти восемь, минута в минуту) и выгнал из спальни всем скопом истошных
женщин и деревенских зевак, что вполне естественно; странно, однако, то, чт
о он ничего не помнил о своем состоянии, но оделся и велел подать ему коня,
будто встал поутру как ни в чем не бывало, хорошенько выспавшись со вчера
шнего вечера. И однако, судя по всему, кое-какие перемены имели место в пок
оях его мозга, ибо, хоть он был вполне разумен и даже, пожалуй, спокойней и с
держаннее, чем прежде, он, кажется, не очень отчетливо помнил свою предшес
твующую жизнь. Он слушал, как люди рассказывали о Великом Холоде, о катани
ях и гуляньях, но никогда ничем Ц разве что проведет рукой по лбу, как бы с
тирая темное облако Ц не выдавал, что сам он был их свидетелем. Когда обсу
ждались события последних шести месяцев, он казался не то что расстроенн
ым, а скорей растерянным, будто его тревожили давние смутные воспоминани
я или он силился восстановить историю, рассказанную кем-то другим. Замет
или, что, когда речь заходила о России, о княжнах или кораблях, он неприятн
о мрачнел, вставал и смотрел в окно или подзывал к себе пса, а то вытаскива
л ножик и принимался выстругивать кедровую тросточку. Но доктора в ту по
ру были едва ли умнее теперешних и, попрописывав ему покой и движение, гол
од и усиленное питание, общение и уединение, постельный режим и сорок мил
ь верхом между обедом и ужином плюс обычные успокаивающие и возбуждающи
е средства, иногда по наитию присовокупив ко всему этому горячую просток
вашу со слюной тритона по утрам и настойку из павлиньей желчи перед сном,
наконец предоставили его самому себе, вынеся вердикт, что он спал в течен
ие недели.
Но если это был сон, то Ц трудно удержаться от вопроса Ц какова природа п
одобных снов? Быть может, это оздоровительное средство Ц состояние забы
тья, когда самые мучительные воспоминания, способные навеки искалечить
жизнь, сметаются темным крылом, которое их очищает от грубости и наделяе
т, даже самые низкие, самые уродливые из них, свечением и блеском? Не накла
дывает ли смерть свой перст на жизненную смуту для того, чтобы та сделала
сь для нас переносима? Быть может, мы так устроены, что смерть нам прописан
а в ежедневных мелких дозах, чтобы одолевать трудное дело жизни? И какой-т
о чуждой, неведомой властью преобразуется драгоценнейшее в нас помимо н
ашей воли? Быть может, Орландо, не снеся своих страданий, на неделю умер, а п
отом воскрес? Да, но что такое тогда смерть? И что такое жизнь? Добрых полча
са прождав ответов на эти вопросы и не дождавшись их, продолжим, однако, на
шу повесть.
Итак, Орландо теперь вел самую уединенную жизнь. Быть может, опала при дво
ре и непереносимое горе были тому причиной, но, поскольку он ничуть не стр
емился оправдаться и редко приглашал к себе гостей (хотя толпы приятелей
по первому бы зову к нему пожаловали), очевидно, жизнь в доме отцов вдали о
т света не очень уж ему претила. Он сам предпочел одиночество. Никто толко
м не знал, как проводит он свои дни. Слуги, которых он всех оставил при себе,
хотя обязанности их сводились в общем к тому, чтобы подметать необитаемы
е покои и застилать пустующие постели, сидя по вечерам за пирогами с элем
и наблюдая за свечой, плывущей по галереям, через залы, по лестницам, в опо
чивальни, заключали, что хозяин замка совершает одинокий его обход. Никт
о не решался следовать за ним, потому что замок посещался всевозможного
рода призраками и к тому же из-за размеров его вы легко могли заблудиться
и либо свалиться с какой-нибудь лестницы, либо открыть ненароком потайн
ую дверцу, и она, хлопнув на ветру, могла вас заточить навеки, Ц что и случа
лось весьма нередко, о чем красноречиво свидетельствовали часто обнару
живаемые скелеты людей и животных в позах живейшей муки. Затем свеча тер
ялась совершенно, и миссис Гримздитч, ключница, объясняла мистеру Даппер
у, капеллану, как горячо она надеется, что с его светлостью ничего плохого
не случилось. Мистер Даппер высказывался в том смысле, что его светлость
сейчас, верно, преклоняет колена среди отеческих гробов в капелле, котор
ая располагалась на бильярдном корте в полумиле далее к югу. Ибо, опасалс
я мистер Даппер, на совести его светлости есть кое-какие грехи, на что мис
сис Гримздитч возражала не без горячности, что у большинства из нас они в
одятся; и миссис Стьюкли, и миссис Филд, и старая няня Капентер хором вступ
ались за его светлость; а камердинеры и грумы божились, что это ведь жалос
ть одна, когда такой благородный господин слоняется по дому, и нет чтоб по
йти на лису или же гнать оленя; и даже прачки и судомойки, все Джуди и Розы, п
ередавая по кругу пирог, свидетельствовали о том, как его светлость обхо
дителен, как щедро оделяет серебром на брошки и ленты, и даже арапка, котор
ую назвали Грейс Робинсон, когда превращали в христианскую женщину, и та
все понимала и соглашалась Ц единственным доступным ей способом, то ест
ь выказывая все свои зубы в широченной улыбке, Ц что его светлость самый
красивый, добрый и великодушный господин. Одним словом, вся челядь, все му
жчины и женщины глубоко его чтили и ругали княжну-чужестранку (правда, он
и ее называли немного грубей), которая его довела до такого.
И хотя, возможно, это трусость или любовь к горячему элю побуждала мистер
а Даппера воображать, что его светлость безопасно пребывает среди гробо
в и незачем спешить на его розыски, вполне вероятно, что мистер Даппер был
прав. Орландо пристрастился теперь к мыслям о смерти и гниении и, пройдя д
олгими галереями и бальными залами со свечой в руке, оглядев один за друг
им портреты, как бы силясь найти среди них дорогие утраченные черты, вход
ил в часовню и долго сидел на господской скамье, наблюдая игры лунного св
ета и переливы знамен в обществе исключительно какой-нибудь летучей мыш
и или мотылька-бражника. Но ему и этого казалось мало, он спускался в скле
п, где, гроб на гробе, лежали десять поколений его предков. Место было стол
ь редко посещаемо, что крысы свободно занимались добыванием свинца, и то
берцовая кость цеплялась за полу его плаща, то хрустел под ногою череп ка
кого-нибудь старого сэра Майлза. Склеп был мрачный, вырыт глубоко под фун
даментом замка, словно первый владелец, явившийся из Франции вместе с За
воевателем, задался целью доказать, что вся слава мира зиждется на порче
и прахе; что под плотью спрятан скелет; что мы, напевшись и наплясавшись на
верху, ляжем внизу; что обратится в пыль порфирный бархат; что кольцо (тут
Орландо, опустив свой светильник, подобрал закатившийся в угол золотой п
ерстень, лишившийся камня) теряет свой рубин и глаз, столь некогда яркий, у
ж не сияет более. «Ничего не осталось от этих князей, Ц говорил Орландо, п
озволяя себе вполне простительно преувеличить титул, Ц все исчезает, в
се до последнего мизинца». И он брал бесплотную руку в свою и сгибал и разг
ибал ей суставы. «Чья эта могла быть рука? Ц задавался
он вопросом. Ц Левая или правая? Мужчины или женщины? Юноши или старца? На
тягивала ли поводья боевого коня или водила проворной иголкой? Срывала л
и розы или сжимала хладную сталь? Была ли она…» Но тут либо воображение ем
у изменяло» либо, что более вероятно, принималось ему поставлять такую б
ездну примеров того, что могла бы делать рука, что, чураясь по обычаю своем
у главного труда композиции, каковой состоит в отсечении, он присоединял
руку к прочим костям, припоминая при этом, что есть такой писатель Томас Б
раун, доктор из Норвича
Сэр Томас Браун (1605 Ц 1682) Ц писатель, яркий представитель стил
я барокко. Вирджиния Вулф не раз писала о нем в своих эссе.
, чьи сочинения на подобные темы удивительно пленяли его фантазию.

И, подняв свой светильник и приаккуратив кости, ибо, хоть и романтик, он чр
езвычайно любил порядок и терпеть не мог, когда даже моток ниток валялся
на полу, а не то что череп предка, он возобновлял свое странное, унылое хож
дение по галереям в поисках чего-то среди картин, прерываемое в конце кон
цов прямо-таки взрывом рыданий, когда он видел заснеженный голландский
пейзаж кисти неизвестного мастера. Тут ему казалось, что дальше и жить не
стоит. Забыв про кости предков и про то, что жизнь зиждется на гробах, он ст
оял сотрясаемый всхлипываниями, изнемогая от тоски по женщине в русских
шальварах, с ускользающим взором, припухлым ртом и жемчугами на шее. Она у
бежала. Покинула его. Никогда уж он ее не увидит более. И он рыдал. И он проби
рался обратно к своим покоям; и миссис Гримздитч, завидя свет в окне, отняв
от губ кружку, говорила: благодарение Господу, его светлость опять у себя
в целости и сохранности, а она-то все время опасалась, что его подло убили.

Орландо тем временем придвигал стул к столу, открывал труды сэра Томаса
Брауна и следовал за тонкими извивами одного из самых длинных и витиеват
ых размышлений доктора.
Ибо Ц хоть это материи не такого свойства, о каких стоит распространять
ся биографу, Ц для того, кто исполнил долг читателя, то есть определил по
скудным, там и сям оброненным нашим намекам полный объем и очерк личност
и; расслышал в глуховатом нашем шепоте живой голос героя; усмотрел без вс
яких даже наших на то указаний черты его лица и понял без единой нашей под
сказки все его мысли Ц а для него-то мы только и пишем, Ц для такого приме
тливого читателя совершенно ясно, что Орландо странно состоял из многих
склонностей Ц меланхолии, лени, страсти, любви к уединению, не говоря уж о
тех причудах и тонкостях, которые были означены на первой странице, когд
а он целился кинжалом в голову мертвого негра: срезал ее, снова рыцарстве
нно вывесил вне досягаемости и уселся потом на подоконник читать. В нем р
ано пробудился вкус к чтению. Еще в детстве паж, бывало, заставал его за по
лночь с книжкой. У него отобрали свечу Ц он стал разводить светляков. Уда
лили светляков Ц он чуть не спалил весь дом головешкой. Короче, не тратя с
лов понапрасну Ц это уж пусть романист разглаживает мятые шелка, доиски
ваясь тайного смысла в их складках, Ц он был благородный вельможа, страд
ающий любовью к литературе. Многие люди его времени, а тем более его круга
, избегали заразы и тем самым могли носиться, скакать верхом и строить кур
ы в полное свое удовольствие. Но иные рано подвергались воздействию микр
оба, который зарождается, говорят, в пыльце асфоделей, навеивается итали
йскими и греческими ветрами и столь вредоносен, что из-за него дрожит зан
есенная для удара рука, туманится взор, высматривающий добычу, и язык зап
летается на любовном признании. Роковой симптом этой болезни Ц замена р
еальности фантомом, и стоило Орландо, которого фортуна щедро наделила вс
еми дарами Ц бельем, столовым серебром, домами, слугами, коврами и постел
ями без числа, Ц стоило ему открыть книжку Ц как все его имущество обращ
алось в туман. Девять акров камня, составлявшие дом его, Ц исчезали; проп
адали сто пятьдесят дворовых; восемьдесят скаковых лошадей становилис
ь невидимы; слишком долго тут было бы перечислять все ковры, диваны, конск
ую упряжь, фарфор, блюда, графины, кастрюли и прочую движимость, часто из к
ованого золота, которые улетучивались из-за этих миазмов, как морской ту
ман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32