А что осталось? От си
лы три остроумных замечания. А значит, нам остается предполагать, что или
ничего не говорилось, или ничего не говорилось остроумного, или три этих
остроумных замечания распределялись на восемь тысяч двести пятьдесят
вечеров, так что на каждый вечер приходилось не так уж много остроумия.
Правда Ц если применительно в такой связи такое слово, Ц пожалуй, заклю
чается в том, что подобные группки пребывают во власти волховства. Хозяй
ка Ц наша современная Сивилла. Завораживающая гостей колдунья. В одном
доме гость считает себя счастливым, в другом остроумным, в третьем Ц глу
боким. Все это иллюзия (вовсе не в осуждение будь сказано, ибо иллюзии Ц с
амая ценная и необходимая на свете вещь, и та, кто умеет их создать, Ц прос
то благодетельница рода человеческого), но, поскольку общеизвестно, что
иллюзии разбиваются от столкновения с реальностью, никакое реальное сч
астье, никакое истинное остроумие, никакая истинная глубина недопустим
ы там, где царит иллюзия. Этим-то и объясняется, почему мадам дю Деффан не п
роизнесла больше трех остроумных вещей за пятьдесят лет. Произнеси она и
х больше, кружок бы ее распался. Острота, слетая с ее уст на гладь беседы, ее
сминала, как мнет пушечное ядро фиалки и ромашки. А когда она произнесла с
вое знаменитое Mot de Saint Denis
Словцо о святом Дионисии (фр.). Святой Дионисии
(Saint Denis) Ц первый епископ Парижа (2-я половина III в.), по преданию, после собствен
ной казни долго шел, держа свою отрубленную голову в руках. Когда кардина
л Полиньяк рассказывал об этом в салоне мадам дю Деффан, она произнесла с
вое знаменитое Mot: «II n'y a que premier pas qui coыte» (труден только первый шаг).
, тут уж опалилась трава. Иллюзия разбилась. Сменилась обескураженн
остью. Замерли речи. «Довольно, мадам, пощадите, только не это!» Ц в один го
лос вскрикнули друзья. И она покорилась. Почти семнадцать лет она не прои
зносила ничего знаменательного, и все шло гладко. Прелестный покров иллю
зии нерушимо окутывал ее кружок, как он окутывал и кружок леди Р. Гости счи
тали себя счастливыми, считали себя остроумными, считали себя глубокими
, а раз они сами так считали, то наблюдатели со стороны и подавно, и молва тв
ердила, что ничего нет увлекательнее сборищ у леди Р.; все завидовали тем,
кто был к ней вхож; те, кто был к ней вхож, сами себе завидовали, потому что и
м завидовали другие; и казалось, конца этому не будет, пока не случилось ко
е-что, о чем мы сейчас расскажем.
Когда Орландо в третий, что ли, раз явилась к леди Р., случилось одно происш
ествие. Будучи во власти иллюзии, она себя воображала слушательницей ост
рейших эпиграмм, когда на самом деле старый генерал Б. со многими подробн
остями сообщал о том, как подагра, оставив левую его ногу, переметнулась в
правую, а мистер Л. при упоминании каждого имени вставлял: «Р.? О! Я его знаю
как облупленного! Т.? Мой закадычный друг. П.? Две недели у него гостил в Йорк
шире», и (что значит иллюзия!) это звучало самыми находчивыми репликами и п
роникновеннейшими наблюдениями над человечеством, исторгая из присутс
твующих взрывы смеха; но тут дверь отворилась, и вошел низенький господи
н, имени которого не разобрала Орландо. Скоро ее охватило непонятное чув
ство неловкости. Судя по лицам окружающих, они испытывали то же. Один госп
один сказал, что от окон дует. Маркиза С. опасалась, как бы под диван не забр
алась кошка. Будто после сладкого сна глаза их медленно раскрылись и нат
кнулись на грязное одеяло, на обшарпанный рукомойник. Будто медленно уле
тучивались пары драгоценного вина. Генерал Б. еще рассказывал, мистер Л. е
ще вспоминал. Но все очевидней становилось, какая красная шея у генерала,
какая у мистера Л. большая лысина. Что же до слов Ц ничего скучнее и пошле
й нельзя было себе представить. Все ерзали в креслах, и украдкою зевали те
, у кого были веера. Наконец леди Р. хлопнула своим по ручке кресла. Оба госп
одина умолкли.
И тогда низенький господин сказал,
Далее он сказал,
И наконец сказал…
Нет нужды повторять эти высказывания, ибо они слишком хорошо изв
естны и вдобавок все содержатся в печатных его трудах. (Прим. автора.)


Во всем этом, невозможно отрицать, были истинное остроумие, истинная муд
рость, истинная глубина. Собравшиеся были повержены в смятение. Одно так
ое высказывание и то бы куда как скверно. Но три, подряд Ц ив тот же вечер! Н
икакое общество подобного не переживает.
Ц Мистер Поп, Ц сказала старая леди Р. срывающимся от саркастического н
егодования голосом, Ц вы изволили блистать.
Мистер Поп вспыхнул до корней волос. Никто не произнес ни звука. Минут два
дцать все сидели в гробовом молчании. Потом один за другим встали и выско
льзнули за дверь. Было сомнительно, что они сюда вернутся после подобног
о пассажа. По всей Саут-Одли-стрит, слышно было, факельщики выкликали кар
еты. Дверцы хлопали, отъезжали экипажи. Орландо оказалась на лестнице ря
дом с мистером Попом. Его щуплая, гнутая фигурка сотрясалась от разных чу
вств. Стрелы негодования, ярости, ума и ужаса (он дрожал как осиновый лист)
сыпались из глаз. Он напоминал какую-то скрюченную рептилию с горящим то
пазом во лбу. Но, странно сказать, неслыханный вихрь чувств подхватил зло
получную Орландо. Разочарование, столь полное, как только что ей выпавше
е на долю, повергает в смятение ум. Все обостряется десятикратно, все пред
стает как бы нагишом. Такие миги чреваты для нас страшными опасностями. Ж
енщины принимают монашество, мужчины Ц церковный сан в такие миги. В так
ие миги богачи отписывают свои богатства, счастливцы перерезают себе го
рло разделочным ножом. Орландо сейчас бы с радостью все это проделала, но
ей представилась возможность поступить еще отчаянней. И она пригласила
мистера Попа к себе домой.
Ибо не отчаянность ли Ц войти безоружным в пещеру льва, не отчаянность
Ц пуститься в утлой лодчонке по Атлантике, не отчаянность Ц скакать на
одной ножке по куполу Святого Павла? Еще большая отчаянность Ц войти в д
ом наедине с поэтом. Поэт Ц вместе лев и океан. Первый нас гложет, второй н
ас топит. Если нас не одолеют зубы, нас слижут волны. Человек, способный ра
збить иллюзию, Ц вместе поток и зверь. Иллюзия для души Ц как атмосфера
для земного шара. Разбейте этот нежный воздух Ц и растения погибнут, пом
еркнут краски. Земля под нашею ногою Ц выжженная зола. Мы ступаем по опок
е, раскаленный камень жжет нам ноги. Правда обращает нас в ничто. Жизнь ест
ь сон. Пробужденье убивает. Тот, кто нас лишает снов, нас лишает жизни… (и та
к далее и тому подобное страниц на шесть, если изволите, но из-за нестерпи
мо нудного стиля лучше здесь поставить точку).
Тем не менее, в силу всего сказанного, Орландо должна была превратиться в
горстку пепла ко времени, когда карета подкатила к дому в Блэкфрайерз. Ес
ли же она была жива (хоть, разумеется, изнурена), то исключительно вследств
ие обстоятельства, к которому мы привлекали внимание читателя нескольк
о выше. Чем меньше мы видим, тем больше верим. А улицы между Мэйфэр и Блэкфр
айерз в те поры очень плохо освещались. Разумеется, освещение стало куда
лучше, чем при королеве Елизавете. При Елизавете запоздалый путник мог л
ишь звездам да случайному огню ночного стража доверить свое спасение от
рытвин на Парк-лейн или в кишевших свиньями дубравах по Тотнем-корт-роуд
. Но до наших современных ухищрений и при Анне еще не додумались. Правда, ф
онарные столбы с керосиновыми лампами стояли почти через каждые сто ярд
ов, но в промежутках тьма была Ц хоть глаз выколи. И таким образом, десять
минут Орландо с мистером Попом ехали в кромешной тьме, потом с полминуты
на свету. Это очень странно влияло на Орландо. Едва мерк свет, на нее излив
ался восхитительный бальзам. «Какая честь для молодой женщины сидеть в к
арете с мистером Попом, Ц начинала она думать, разглядывая очерк его нос
а. Ц Я редкая счастливица. Вот, совсем рядом Ц да, я даже чувствую, как его
коленная подвязка врезается в мое бедро Ц сидит умнейший человек во все
х владениях его величества. Грядущие века будут о нас думать с любопытст
вом и бешено мне завидовать». Тут снова набежал фонарь. «Какая же я дура!
Ц думала она. Ц Ну что такое слава! Грядущие века даже не вспомнят про ме
ня, да и про мистера Попа. И что такое века, в сущности? Что такое Ц мы?» И они
покатили по Беркли-сквер как два случайно встретившихся слепых муравья
, решительно без общих интересов, ощупью пробирающихся по черной пустыне
. Орландо содрогнулась. Но вот их снова накрыло мраком. Иллюзия воскресла.
«Как благороден его лоб, Ц думала она (ошибкой принимая в темноте бугор п
одушки за лоб мистера Попа). Ц Какой гениальный груз он несет! Какой в нем
ум, какая острота, какая правда! Да на эти несметные сокровища многие бы с
радостью променяли жизнь! Лишь ваш свет горит вовеки. Если бы не вы, челове
чество заплуталось бы во тьме (тут карета сотряслась, подпрыгнув на колд
обине Парк-лейн). Без гения мы обездолены, мы пропали. О самый светлый, авгу
стейший луч», Ц восторженно адресовалась она к бугру подушки, но тут они
въехали в круг света на Беркли-сквер, и она заметила свою ошибку. У мистер
а Попа был лоб как лоб, самый обыкновенный. «Противный, Ц подумала она, Ц
как вы меня надули! Я приняла этот бугор за ваш лоб. Когда видишь вас воочи
ю Ц до чего же вы жалки, до чего плюгавы! Увечного, хилого Ц ну как мне вас
такого обожать, скорей жалеть вас надо, а презирать Ц и того естественне
й».
Снова они въехали во тьму, и гнев ее угас, ибо она видела перед собой одни п
оэтовы коленки.
«Какая же я противная сама, Ц рассуждала она, очутившись в кромешном мра
ке, Ц положим, вы не хороши, но я-то, я-то! Вы меня питаете, защищаете, отпуги
ваете диких зверей, стращаете поганых, снабжаете меня одеждой из шелкови
чной пряжи, коврами из овечьей. Да, положим, я сама хочу вам поклониться, но
не вы ли мне даровали свой образ, утвердив его в небесах? Не рассыпаны ли в
сюду свидетельства вашей заботы? Так не приличней ли ее принимать скромн
о, благородно и послушно? Да, надо радостно чтить вас, служить вам и подчин
яться».
Тут они поравнялись с высоким фонарем на углу того, что ныне превратилос
ь в Пиккадилли-серкус. Свет ударил ей в глаза, и она увидела, кроме несколь
ких опустившихся существ своего собственного пола, двух жалких пигмеев
на забытой, богооставленной земле. Оба были голые, оба неприкаянные, безз
ащитные. Ни один ничем не мог помочь другому. Хоть за себя бы постоять. Гля
дя прямо в лицо мистеру Попу, «напрасно, Ц думала Орландо, Ц напрасно вы
полагаете, что можете меня защитить, я же возомнила, что могу вам поклонят
ься. Свет правды бьет нам в лица, свет правды нам обоим не к лицу».
Все это время они, конечно, мило беседовали, как водится у людей хорошего о
бщества, о нраве королевы, подагре премьер-министра, покуда экипаж, ныряя
из света в темь по Хей-маркету, по Стрэнду, по Флит-стрит, докатился наконе
ц до дома в Блэкфрайерзе. Уже светлели темные провалы меж фонарей, тускне
ли сами фонари, Ц короче говоря, вставало солнце, и, омытая тем ровным, но с
мутным светом летнего утра, в котором все уже различается, но еще не разли
чается отчетливо, Орландо с поддерживающим ее мистером Попом высадилас
ь из кареты и пропустила мистера Попа в дом, изящным реверансом безупреч
но отдав дань светскому приличию.
Из сказанного выше не следует, однако, заключать, что гениальность (эта бо
лезнь, кстати, ныне изгнана с Британских островов; покойный лорд Теннисо
н был, кажется, последним, страдавшим ею) светит ровно, постоянно, ведь тог
да бы мы всегда все видели отчетливо и, того гляди, испепелились. Скорей он
а напоминает маяк, который пошлет один луч и на какое-то время гаснет; тол
ько гениальность куда капризней в своих проявлениях и может выпустить с
разу шесть-семь лучей (как мистер Поп в тот вечер), а потом впасть в темноту
на год или навек. А значит, эти лучи отнюдь не освещают путь и в темные свои
периоды гениальные люди ничуть не отличаются от прочих.
И, говоря по совести, Орландо просто повезло (несмотря на разочарование), п
отому что, угодив в компанию гениев, она очень скоро обнаружила, что они, в
сущности, ничуть не отличаются от других людей. Аддисон, Поп, Свифт, оказыв
ается, обожали чай. Имели пристрастие к беседкам. Питали слабость к грота
м. Не гнушались титулов. Упивались лестью. Собирали цветные стекляшки. Се
годня облачались в вишневые тона, завтра в серые. У мистера Свифта была пр
елестная ротанговая трость. Мистер Аддисон вспрыскивал носовые платки
духами. Мистер Поп страдал мигренями. Никто из них не брезговал злослови
ем. Не был чужд зависти. (Мы только наскоро набрасываем кое-какие мысли, пр
оносившиеся в голове Орландо.) Сначала она устыдилась, что примечает так
ую дребедень, завела было тетрадь, чтоб записывать за ними достопамятные
суждения, но тетрадь осталась нетронутой. И все-таки она воодушевилась: с
тала рвать приглашения на балы оставляла вечера свободными, ждала визит
ов мистера Попа, мистера Аддисона, мистера Свифта Ц и так далее и так дале
е. Если читатель тут же обратится к «Похищению локона»
Поэма Попа (1714 г.).
, «Спектейтору»
Еженедельник, основанный в 1828 г. Аддисон же (вместе со Стилом)
в 1709 г. основал другой журнал, под названием «Татлер».
и «Путешествию Гулливера», он в точности поймет, что эти таинствен
ные слова означают. Право же, биографы и критики могли бы поберечь свои ус
илия, если бы читатели вняли нашему совету. Ведь когда мы читаем:

Дианы ль заповедь та дева раз
обьет,
Иль повредит коньками ломкий лед,
Что запятнает Ц честь или наряд,
Про храм забудет иль про маскерад,
Что потеряет Ц сердце иль кулон
«Похищение локона», песнь II, стихи 105 Ц 9.
,

мы так и видим, что язык мистера Попа трепетал, как у ящерицы, что взор его г
орел, рука тряслась, видим, как он любил, как лгал, как он страдал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32