Но, снова спускаясь в лифте Ц память ужасно капризная штука, Ц Орландо о
пять ушла от теперешнего мига далеко-далеко в глубины времени; и, когда ли
фт, содрогнувшись, остановился внизу, она услышала, как брякнулся о берег
кувшин. Что же касается нужного ей Ц уж неизвестно какого там отдела, Ц
она стояла растерянно посреди сумочек, не слыша рекомендаций всех этих в
ышколенных, напомаженных, черных, стройных приказчиков, конечно поднявш
ихся из тех же глубин, но ловко прикрывшихся теперешним мигом и прикинув
шихся приказчиками Маршалла и Снелгрова Ц и только. Орландо стояла раст
ерянно. Сквозь широкие стеклянные двери она видела Оксфорд-стрит. Омниб
усы громоздились на омнибусы и Ц шарахались в разные стороны. Так налез
али тогда одна на другую ледяные глыбы на Темзе. Одну оседлал старик вель
можа в отороченных мехом туфлях. И пошел ко дну, проклиная ирландских мят
ежников. В точности на том месте утонул, где стоит ее автомобиль.
«Время меня обошло, Ц думала она, стараясь прийти в себя, Ц сейчас заря с
редневековья. Как странно! Все Ц то, да не то! Беру в руки сумочку, а думаю о
вмерзшей в лед старой торговке. Кто-то зажигает розовую свечку, а мне мере
щится девочка в русских шальварах. Выхожу за дверь Ц вот как сейчас (она в
ышла на тротуар Оксфорд-стрит) Ц и чувствую под ногой траву. Слышу козьи
бубенцы. Вижу горы. Турция? Индия? Персия?»
Глаза ее наполнились слезами.
Наблюдая, как она садится в машину Ц а в глазах стоят слезы и видение перс
идских гор, Ц читатель, возможно, сочтет, что она слегка перегнула палку
и чересчур далеко ушла от теперешнего мига. В самом деле, нельзя отрицать,
что особенно поднаторевшие в искусстве жизни люди (обычно, кстати, ником
у не известные) ухитряются как-то синхронизировать шестьдесят или семьд
есят разных времен, и все это вместе тикает в заурядном человеческом орг
анизме, и, когда отбивает, скажем, одиннадцать, все прочее бьет в унисон; на
стоящий миг не огорошивает открытием, но отнюдь и не тонет в глубинах про
шлого. Об этих людях мы по всей справедливости заключим, что они прожили р
овно шестьдесят восемь или семьдесят два года в точном согласии с показа
ниями надгробного камня. Ну а относительно некоторых других Ц кое про к
ого мы знаем, что они умерли, хоть они ходят среди нас; кое-кто еще не родилс
я, хоть они меняются, взрослеют, стареют; кое-кому за сто лет, хоть они выгля
дят на тридцать шесть. Истинная же долгота человеческой жизни, что бы ни у
тверждал по этому поводу «Словарь национальных биографий»
Этот словарь издавал с
1882 г. отец Вирджинии Вулф, сэр Лесли Стивен.
, всегда вопрос исключительно спорный. Да, трудная это штука Ц сооб
разоваться со временем; ощущение времени нарушается тотчас от соприкос
новения с любым искусством; и не иначе как из-за своей страсти к поэзии за
была Орландо про свой список и отправилась домой без детских ботинок, бе
з солей для ванн. И когда она взялась за дверцу автомобиля, настоящее опят
ь ее огрело по голове. Огрело одиннадцать раз.
Ц Ах, к черту, все к черту! Ц крикнула она, потому что бой часов Ц вещь нев
ыносимая для нервной системы, решительно невыносимая, и дальше мы покаме
ст ничего не можем сообщить об Орландо, кроме того, что она хмурилась, прел
естно переключала скорости и снова кричала: «Смотреть надо, куда идешь!»,
«Жизнь, что ли, надоела?» Ц покуда автомобиль скользил, летел, нырял, свор
ачивал Ц она была прекрасный водитель Ц по Риджент-стрит, Хей-маркету,
по Нортумберленд-авеню, через Вестминстерский мост, налево, прямо, напра
во и снова прямо…
На старой Кент-роуд в четверг одиннадцатого октября 1928 года было большое
движение. Люди запрудили тротуары. Женщины тащили сумки. Бегали дети. В су
конных лавках была распродажа. Улицы расширялись, сужались. Сбегались, р
азбегались пролеты. Вот рынок. Вот похороны. Вот процессия со знаменами, н
а которых написано аршинными буквами: «Про… Соед» Ц а дальше-то что? Мясо
ужасно красное. В дверях мясники. У женщин каблуки совсем сбиты. «Вино люб
…» Ц над витриной. Из окошка выглядывает женщина, очень тихая, очень заду
мчивая. «Похор… при-надл». Ничего не увидишь, не поймешь, не прочтешь до ко
нца. То, что начнется Ц идут, например, навстречу друг другу через улицу д
вое, Ц не кончится никогда. Через двадцать минут такой гонки на автомоби
ле из Лондона дух и тело делаются как обрывки бумаги, трухой высыпающиес
я из мешка, состояние это напоминает предобморочное, предсмертное даже,
и вопрос о том, можно ли сказать об Орландо, что она существует в настоящее
время, в теперешний миг, в известном смысле остается открытым. Нам пришло
сь бы, пожалуй, определить ее как окончательно распавшуюся личность, есл
и бы вдруг направо не натянулся зеленый экран, на который бумажные клочь
я стали сыпаться более медленно; а потом налево натянулся другой, и уже ра
зличались отдельные хлопья, кружащие в воздухе; и вот справа и слева, с обе
их сторон, ровно, ненарушимо тянулось зеленое поле, и к Орландо вернулась
способность видеть и различать реальные вещи, и она увидела домик, и двор,
и четырех коров Ц и все это в натуральную величину.
Едва это произошло, Орландо испустила глубокий вздох облегчения, зажгла
сигарету и молча дымила несколько секунд. Потом позвала Ц неуверенно, к
ак бы сомневаясь, что тот, кто ей нужен, окажется здесь: «Орландо?» Ведь есл
и в нашем мозгу тикает одновременно (по грубым подсчетам) семьдесят шест
ь разных времен, то сколько людей Ц даже подумать страшно Ц умещается и
уживается одновременно, или не одновременно, в нашем мозгу? Иные утвержд
ают, что две тысячи пятьдесят два. Так что нет абсолютно ничего удивитель
ного, если человек, оставшись один, говорит: «Орландо?» (если это его имя), пр
итом имея в виду Ц приди, ради Христа, мне сейчас до смерти надоело это им
енно мое «я». Хочу другое. Откуда и поразительные перемены, которые мы наб
людаем в наших друзьях. Однако не все, конечно, так-то уж просто, потому что
, хотя каждый может позвать, предположим, как сейчас вот Орландо (выехавша
я за город и пожелавшая, вероятно, увидеть на своем месте другое какое-то
«я»), «Орландо?» Ц отсюда еще вовсе не следует, что эта Орландо явилась. Ве
дь у наших «я», нагроможденных одно на другое, как тарелки в руках у буфетч
ика, есть где-то свои дела, свои склонности, собственные свои конституции
и права, или как там вы их назовете (а у многих таких вещей вообще никакого
названия нет), и одно является только во время дождя, другое только в комна
те с зелеными шторами, третье только в отсутствие миссис Джонс, четверто
е Ц если ему посулить стаканчик винца, и так далее и тому подобное; каждый
, основываясь на собственном опыте, может продолжить список условий, кот
орые ставят ему его разные «я», и многие из них так нелепы и смехотворны, ч
то их даже совестно вставить в книжку.
Итак, Орландо на повороте к сараю позвала: «Орландо?» Ц вопросительным т
оном и стала ждать. Орландо не явилась.
Ц Ну ладно, Ц сказала Орландо с бодростью, какую мы на себя напускаем в п
одобных случаях, и попробовала еще раз. Ведь у нее было великое множество
разных «я», гораздо больше, чем нам удалось отразить, ибо биография счита
ется завершенной, когда отражено шесть-семь «я», тогда как их бывает у чел
овека гораздо больше тысячи. И Ц выбирая лишь те из этих «я», для которых
у нас нашлось место Ц Орландо, может быть, звала сейчас того мальчика, кот
орый срезал голову негра; того мальчика, который ее снова привязывал; мал
ьчика, который лежал на горе, который видел поэта, протягивал чашу розово
й воды Королеве; или, может быть, она звала того юношу, который влюбился в С
ашу, или придворного Ц посла Ц воина Ц путешественника; или, может быть
, она звала сейчас женщину Ц цыганку, знатную даму, отшельницу, девушку, в
любленную в жизнь, покровительницу литературы; женщину, звавшую Мара (ра
зумея горячие ванны и вечерние свечи), или Шел-мердина (разумея крокусы в
осенних лесах), или Бонтропа (разумея смерть, которой ежедневно мы умирае
м), или она звала всех троих сразу, разумея столько разных вещей, что мы для
них здесь не располагаем достаточным местом, Ц и все эти «я» были разные
, и неизвестно, какое из них она сейчас звала.
Возможно; но, кажется, определенно одно (здесь мы попадем в область «возмо
жно» и «кажется») Ц то «я», которое ей больше всех было нужно, от нее держа
лось подальше, потому что она, как ее послушать, меняла свое «я» со скорост
ью своей же езды Ц новое на каждом повороте, Ц как бывает, когда по каким-
то непреодолимым причинам сознательное «я», в данную минуту одержавшее
верх и получившее право желать, хочет быть только собою, и все тут. Многие
называют его «истинным я», и оно якобы вбирает в себя все «я», из которых м
ы состоим, Ц «ключевым я», которое подчиняет себе все остальное. Орландо
, конечно, искала это «я», как читатель может судить по тому, что она говори
ла, ведя машину (пусть она порола несвязные, скучные, пошлые тривиальност
и, молола порой невнятицу, но читатель сам виноват: нечего подслушивать, к
ак рассуждает дама сама с собой; наше дело сторона, мы только передаем сло
ва, в скобках прибавляем, какое «я» высказывается в данном случае, причем,
естественно, мы можем и ошибаться).
Ц Ну и что же? Ну и кто же? Ц говорила она. Ц Тридцати шести лет. В авто. Жен
щина. Но ведь еще миллионы разных вещей. Сноб? Орден Подвязки в кабинете? Л
еопарды? Предки? Кичусь? Да! Азартна, люблю роскошь, стервозна? Да? (Тут явило
сь новое «я».) Ну и пусть. Честная? По-моему, да. Щедрая? Подумаешь, эка важнос
ть. (Тут явилось новое «я».) По утрам валяться в постели на тончайших прост
ынях, слушать голубей; серебряная посуда Ц вино Ц горничные Ц лакеи. Не
женка? Очень возможно. (Тут явилось новое «я».) Слишком много лишнего. Мои к
ниги. (Тут были перечислены пятьдесят классических названий, прикрывавш
их, мы полагаем, ранние романтические труды, которые она порвала.) Поклади
стая, общительная, романтичная. Но… (Тут явилось новое «я».) Тупица. И дура. Б
олее нелепой дурищи представить себе не могу. И… и… (она долго подыскивал
а нужное слово, и, если мы подскажем «любовь», мы, возможно, ляпнем что-то со
всем некстати, но… она безусловно покраснела и расхохоталась) и жаба, усе
янная изумрудами! Эрцгерцог Гарри! Навозные мухи на потолке! (Тут явилось
другое «я».) А как же Нелл? Китти? Саша? (Она пригорюнилась, на глаза навернул
ись слезы, а ведь она давно отстала от этой привычки Ц плакать.) Деревья,
Ц сказала она. (Она проезжала мимо кучки деревьев. Высунулось новое «я».)
Ц Люблю деревья. И эти деревья, они стоят тут тысячи лет. И амбары (она мино
вала покосившийся амбар на обочине). И овчарок (овчарка выскочила на доро
гу, она ее аккуратно объехала). И ночь. А людей… (Тут явилось новое «я».) Люде
й? (Уже вопросительно.) Не знаю. Вредные, злые, вруны. (Она свернула в главную
улицу своего родного города, сильно запруженную, по причине базарного дн
я, фермерами, пастухами, старухами с курицами в корзинках.) Люблю крестьян
. Кое-что смыслю в сельском хозяйстве. Но… (Тут еще новое «я» пробилось к ве
ршине сознания, как луч маяка.) Слава? (Она засмеялась.) Люблю ли я славу? Сем
ь изданий. Премия. Фотографии в вечерних газетах. (Она имела в виду «Дуб» и
мемориальную премию баронессы Бердетт-Кутс
Баронесса Анджела Джорджи
на Бердетт-Кутс (1814 Ц 1906) Ц миллионерша-благотворительница.
, которую ей пожаловали, и тут мы улучим момент и заметим, как обидно
биографу, что такая важнейшая вещь, объявление, которому быть бы венцом, з
аключением книги, делается этак вскользь, походя, да еще с хохотком, но, че
стно сказать, когда пишешь о женщине, а не о мужчине, все получается вкривь
и вкось, все торжественные места; ударения падают совсем не на то.) Слава, с
лава, Ц повторила она. Ц Поэт Ц он же шарлатан; они, что ни утро, Ц сливаю
тся, с регулярностью почты. Обеды, встречи; встречи, обеды; эх, слава! (Тут ей
пришлось притормозить, пробираясь сквозь толпу. Ее никто не замечал. Дел
ьфин в рыбной лавке и тот привлекал больше внимания, чем дама, которая пол
учила литературную премию и могла, если бы захотела, нацепить на себя сра
зу три короны, одна на другую.)
Она ехала очень медленно и, как старинную песенку, напевала: «На мои гинеи
куплю я деревья в цвету, деревья в цвету, в цвету и буду под ними гулять и св
оим сыновьям объяснять, что такое слава». Так она напевала, пока слова не с
тали провисать (появилось новое «я»), как дикарская снизка тяжелых бусин.
«Под деревьями буду гулять, Ц пела она, теперь уже выделяя каждое слово,
Ц и смотреть, как восходит луна, восходит, восходит, и тележки все едут и е
дут…» Тут она вдруг умолкла и пристально уставилась на капот собственно
й машины в глубочайшей задумчивости.
«Он сидел за столом у Туитчетт, Ц думала она, Ц в грязном жабо… То ли это
старый мистер Бейкер пришел замерять бревна? То ли Ш Ц сп Ц р?» (Ведь когд
а мы про себя выговариваем драгоценное имя, мы никогда не произносим его
полностью.) Десять минут целых смотрела она прямо перед собой и чуть не ос
тановила машину.
Ц Одержимая! Ц крикнула она, вдруг нажимая на акселератор. Ц Одержима
я! С самого раннего детства. Вот летел дикий гусь. Мимо летел. К морю. И я пры
гала и тянула к нему руки. Но гуси слишком быстро летают. Я видела… там, там,
там. В Англии, Италии, Персии… Всегда они слишком быстро летают. И всегда я
закидываю им вслед слова, как невод (она выбросила вперед руки), и он падае
т, пустой, как падал на палубу невод, пустой, я видела, только с одними водор
ослями. Часто, правда, что-то блестит Ц серебро, шесть слов Ц под водорос
лями в темноте. Но никогда не попадется в него крупная рыба, живущая в кора
лловых гротах.
Она уронила голову в глубокой задумчивости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32