он один правди
в; он один наслаждается покоем. И он затих под дубом, очень даже удобно и ую
тно ему подостлавшим свои корявые корни.
Лежа так, глубоко уйдя в свои мысли о благословении безвестности, о том, ка
кое это счастье быть безымянным, быть волной Ц вот набежит, вот снова опа
дет на дно морское; о том, как безвестность избавляет душу от докучной зав
исти и злобы, гонит по жилам чистый ток великодушия и щедрости, учит дават
ь и брать, не клянча и не расточая ни благодарности, ни похвал; так, верно, Жи
ли все великие поэты, полагал он (хотя, по скудости познаний в греческом, н
е мог подкрепить свою идею), так, думал он, пишет Шекспир, так зодчие возвод
ят храмы, не ища ни воздаяния, ни славы, была бы только работа днем да вечер
ом кружка пива. «Вот это жизнь, Ц думал он, потягиваясь под дубом. Ц Но от
чего бы сию минуту ей не предаться?» Мысль эта пронзила его, как пуля. Чест
олюбие грузилом шлепнулось на дно. Освободясь от грызи попранной любви,
уязвленного тщеславия Ц словом, всякого зуда и волдырей, какими он маял
ся из-за житейской крапивы, совершенно бессильной обстрекать человека,
если тот избегает почестей, Ц он широко раскрыл глаза, и прежде широко от
крытые, но видевшие только мысли, и увидел далеко в низине свой собственн
ый дом.
Он раскинулся в лучах весеннего утра. Скорей не дом, а целый город, но не сл
епленный кое-как прихотью несговаривавшихся хозяев, а возведенный осмо
трительным, рачительным строителем, руководившимся одной-единственно
й идеей. Дворы и строения Ц серые, красные, бурые Ц располагались стройн
о, соразмерно; вот двор Ц удлиненный, а вот квадратный; где статуя, где фон
тан; одно строение лежит плоско, другое подведено под острый конек; где зв
онница, а где часовня; меж ними сверкали ярчайшие полотнища муравы, темне
ли группки кедров и пестрели куртины; и все это плотно, но не сжимая, не сте
сняя, замыкал изгиб тяжелых стен; и кучерявились, взмывая в небо, дымки нес
четных труб. Это могучее, но строго рассчитанное сооружение, способное у
крыть тысячи человек и, наверное, две тысячи коней, возведено, думал Орлан
до, работниками, не передавшими векам своих имен. Здесь жили, мне и не счес
ть сколько столетий, безвестные поколения моих безвестных предков. Ни од
ин из всех этих Ричардов, Джонов, Марий, Елизавет не оставил по себе следа,
но все они, трудясь Ц кто иголкой, кто лопатой, Ц любя, рожая себе подобны
х, оставили вот это.
Никогда еще дом не выглядел благородней, человечней.
Так к чему же заноситься, метить куда-то выше их? Какая оглушительная нагл
ость и тщета Ц пытаться усовершенствовать это безымянное творение, под
править труд исчезнувших рук. Куда лучше прожить неизвестным и оставить
после себя арку, беседку, стену, за которой вызревает персик, чем, мелькнув
ярким метеором, улетучиться дотла. И в конце концов, сказал он сам себе, за
гораясь при виде огромного дома и дерна внизу, неизвестные лорды и леди, к
оторые здесь жили, никогда не забывали кое-что приберечь для наследнико
в: вдруг протечет крыша, повалится дерево. И всегда был у них на кухне тепл
ый уголок для старенького пастуха, всегда хлеб для голодных; всегда были
начищены кубки, даже когда хозяина сваливал недуг; окна сверкали огнями,
даже когда он лежал на смертном одре. Хоть и лорды, как готовно растворяли
сь они в безвестности вместе с каменщиками, вместе с кротоловами. Безвес
тные герои, забытые зиждители Ц так взывал он к ним с жаром, который рьяно
отрицали иные критики, приписывавшие ему холодность, вялость, безразлич
ие (по правде говоря, качество вообще нередко прячется по другую сторону
стены, возле которой мы его разыскиваем), так обращался он к своему дому и
роду с прочувствованной речью; но, когда дошло до заключения, Ц какая же
речь без заключения? Ц он запнулся. Он хотел было пышно заключить в таком
духе, что вот, мол, он пойдет по их стопам, добавит еще камешек к сооружению
. Но поскольку сооружение и так покрывало девять акров, даже и единственн
ый добавленный камешек был бы, пожалуй, излишеством. Не упомянуть ли в зак
лючение о мебели? О стульях и столах, о ковриках возле кроватей? Да, в заклю
чение следовало упомянуть именно о том, чего дому не хватает. И, оставя реч
ь покуда неоконченной, он снова зашагал вниз, решив отныне посвятить себ
я усовершенствованию интерьера. Известие о том, что она должна немедля е
му споспешествовать, вызвало у доброй старой миссис Гримздитч (да, она ус
пела состариться) слезы на глазах.
У лошадки Ц вешалки для полотенец в спальне короля («еще доброго короля
Якова, милорд», Ц сказала миссис Гримздитч, намекая на то, что много воды
утекло с тех пор, как королевская особа вообще почивала под этим кровом; н
о дни проклятого Парламента миновали, теперь в Англии, слава Богу, опять К
орона В резу
льтате гражданской войны с Парламентом Карл I был обезглавлен, Англия об
ъявлена Республикой, Кромвель Ц лордом-протектором (в 1649 г.). Вскоре после
смерти Кромвеля на трон был призван сын казненного короля Ц Карл II (а 1660 г.).

) недоставало ножки; не было скамеек под кувшины в покойчике, прилег
ающем к гостиной пажа герцогини; мистер Грин изгадил ковер этой своей па
костной трубкой, уж они с Джуди скоблили-скоблили, пятно так и не отстало.
Одним словом, когда Орландо прикинул, как обставить креслами розового де
рева, шкафчиками кедрового дерева, серебряными кувшинами, фарфоровыми т
азами и персидскими коврами все имевшиеся в замке триста шестьдесят пят
ь спален, он понял, что это ему обойдется недешево и, если еще останется не
сколько тысяч фунтов от его состояния, их едва достанет на то, чтобы увеша
ть коврами несколько галерей, снабдить столовую залу резными стульями и
поместить зеркала кованого серебра и стулья того же металла (к которому
он питал неуемную страсть) в королевские опочивальни.
И он засел за скрупулезный труд, в чем мы, без сомнения, убедимся, просмотр
ев его амбарные книги. Заглянем в перечень тогдашних его покупок, с расхо
дами, столбиком подсчитанными на полях, Ц но их мы опускаем.

За пятьдесят пар испанских покрывал и столько же занавесей алой и белой
тафты; к ним же воланы алого и белого атласа, шитого алым и белым шелком…
За семьдесят кресел желтого атласа, и шестьдесят стульев, им соответстве
нных, и столько же чехлов…
За шестьдесят семь столов орехового дерева…
За семнадцать дюжин ящиков, по пять дюжин бокалов венецианского стекла в
каждой дюжине…
За сто две ковровые дорожки, длиною тридцать ярдов каждая…
За девяносто семь подушечек алого дамаста, шитого бланжевыми шелковыми
галунами, и к ним столько же обитых тисненым шелком скамеечек для ног и ст
ульев соответственно…
За пятьдесят канделябров, под дюжину свеч каждый…
Но вот Ц так список действует на нас Ц вот мы уже и зеваем. Однако мы прек
ращаем этот перечень только потому, что нам скучно, а не потому, что он исч
ерпан. Далее следуют еще двадцать девять страниц, и общая сумма составля
ет много тысяч фунтов, т. е. миллионов фунтов на наши деньги. И, проведя таки
м образом день, вечером лорд Орландо снова подсчитал, во что ему встанет н
агородить тысячу огородов, если платить работникам по десять пенсов в ча
с, и сколько центнеров гвоздей по пять с половиной пенсов за пинту уйдет н
а починку ограды парка в пятнадцать миль окружностью. И так далее и тому п
одобное.
Рассказ наш, пожалуй, и скучноват, ведь один ларец не ахти как отличается о
т прочих и один огород, пожалуй, мало отличим от тысячи. Но ради них он сове
ршал увлекательнейшие путешествия, попадал в удивительные истории. Нап
ример, когда он засадил целый городок слепых женщин близ Брюгге сшивать
балдахин для серебряного ложа; а уж история с венецианским мавром, у кото
рого он купил (но только силою оружия) полированный ларец, Ц та в других р
уках бесспорно показалась бы достойной изложения. Ну и его предприятиям
было тоже не занимать разнообразия: например, из Сассекса вывозили парти
ями гигантские деревья, распиливали вдоль и таким паркетом выкладывали
галереи; или, скажем, прибывал из Персии огромный, шерстью и опилками наби
тый ящик, и в конце концов из него извлекалась одна-единственная тарелка,
один-единственный перстень с топазом.
Но вот на галереях уже не осталось места ни для единого стола; на столах не
осталось места ни для единого ларца; в ларцах не осталось места ни для еди
ной вазочки; в вазочках не осталось места ни для единой горстки засушенн
ых розовых лепестков Ц нигде ни для чего решительно не осталось места,
Ц короче говоря, дом был обставлен. В саду подснежники, крокусы, гиацинты
, магнолии, розы, лилии, астры, далии всех разновидностей, яблони, груши, виш
ни, фиги и финики, вкупе со множеством редких и цветущих кустарников, вечн
озеленых и многолетних, росли так тесно, так впритык, что яблоку негде был
о упасть меж их корнями и ни пяди дерна не оставалось без их тени. Вдобавок
Орландо вывез из дальних стран дичь с ярким оперением и двух малайских м
едведей, скрывавших, он не сомневался, под грубостью повадки верные серд
ца.
Теперь все было готово; и вечерами, когда горели несчетные серебряные св
етильники и ветерок, вечно слонявшийся по галереям, заигрывал с зелено-с
иними шпалерами, пуская вскачь охотничьих коней и обращая в бегство дафн
; когда серебро сияло, лак мерцал и пылало дерево; когда гостеприимно расп
ростерли ручки резные кресла и дельфины, неся на спинах русалок, поплыли
по стенам; когда все это и многое другое было готово и пришлось ему по серд
цу, Орландо, обходя замок в сопровождении своих борзых, испытывал удовле
творение. Настало время, думал он, закончить ту торжественную речь. Или, по
жалуй, даже лучше начать ее сначала. И все же, проходя по галереям, он чувст
вовал, что что-то тут не то. Столы и стулья, пусть золоченые, резные, диваны,
покоящиеся на львиных лапах и лебяжьих шеях, перины, пусть и нежнейшего г
агачьего пуха, Ц это, оказывается, не все. Люди, сидящие на них, люди, на них
лежащие, поразительным образом их совершенствуют. И вот Орландо стал зад
авать блистательные праздники для вельмож и помещиков округи. Все трист
а шестьдесят пять спален не пустовали месяцами. Гости толклись на пятиде
сяти двух лестницах. Триста лакеев сбивались с ног. Пиры бывали чуть не ка
ждый вечер. И Ц всего через несколько лет Ц Орландо порядком поиздержа
лся и растратил половину своего состояния, зато стяжал себе добрую славу
среди соседей, занимал в графстве с десяток должностей и ежегодно получ
ал от благородных поэтов дюжину томов, подносимых его светлости с пышным
и дарственными надписями. Ибо, хоть он и старался избегать сообщения с пи
сателями и сторониться дам чужеродного происхождения, он был безмерно щ
едр и к женщинам и к поэтам и те обожали его.
Но в разгаре пира, когда гости веселились без оглядки, он, бывало, тихонько
удалялся в свой кабинет. Там, прикрыв за собою дверь и убедившись, что ник
то ему не помешает, он извлекал старую тетрадь, сшитую шелком, похищенным
из материнской коробки с рукоделием, и озаглавленную круглым школярски
м почерком: «Дуб. Поэма». И писал до тех пор, покуда часы не пробьют полночь,
и еще долго после. Но из-за того, что он вымарывал столько же, сколько вписы
вал стихов, нередко обнаруживалось, что к концу года их стало меньше, неже
ли в начале, и впору было опасаться, что в результате писания поэма станет
вовсе ненаписанной. Историку литературы, конечно, предстоит отметить ра
зительные перемены в его стиле. Цветистость вылиняла; буйство обуздалос
ь; век прозы остудил горячий источник. Самый пейзаж за окном уже не так был
кучеряв; шиповник и тот стал менее петлист и колок. Верно, и чувства приту
пились, мед и сливки уже меньше тешили нёбо. Ну а то, что очистка улиц и лучш
ее освещение домов отдаются в стиле, Ц азбучная истина.
Как-то он с великими трудами вписывал несколько строк в свою поэму «Дуб»,
когда какая-то тень скользнула по краю его зрения. Скоро он убедился, что
это не тень, а фигура весьма высокой дамы в капюшоне и мантилье пересекал
а внутренний дворик, на который глядело его окно. Дворик был укромный, дам
ы он не знал и удивился, как она сюда попала. Три дня спустя видение опять я
вилось и в среду в полдень пришло опять. На сей раз Орландо решился за ней
последовать, она же, кажется, ничуть не испугалась разоблачения, а, напрот
ив, когда он ее нагнал, замедлила шаг, обернулась и посмотрела прямо ему в
лицо. Всякая другая женщина, застигнутая таким образом в личном дворике
его светлости, конечно бы смутилась; всякая другая женщина, с таким лицом,
капюшоном и видом, на ее месте бы поскорей упряталась в свою мантилью. Но э
та дама более всего напоминала зайца Ц зайца испуганного, но дерзкого; з
айца, в котором робость борется с немыслимой, дурацкой отвагой: заяц сиди
т торчком и пожирает преследователя огромными, выкаченными глазами, и на
стороженные ушки дрожат, и трепещет вытянутый нос. Заяц, однако, был чуть н
е шести футов, да еще этот допотопный капюшон прибавлял ей росту. И она смо
трела на Орландо неотрывным взглядом, в котором робость и отвага удивите
льнейшим образом сливались воедино.
Потом она попросила его, с вполне уместным, но несколько неловким ревера
нсом, простить ее вторжение. Затем, снова вытянувшись во весь свой рост Ц
нет, в ней было больше шести футов, Ц она с таким кудахтаньем, с такими хих
и-хаха, что Орландо подумал, не сбежала ли она из дома для умалишенных, соо
бщила, что она эрцгерцогиня Гарриет Гризельда из Финстер-Аархорна-Скок
оф-Бума, что в румынских землях. Ее заветная мечта Ц свести с ним знакомс
тво. Она сняла квартиру над булочной у Парк-гейт. Она видела его портрет: э
то вылитая ее сестра, которой Ц тут она прямо-таки зашлась хохотом Ц уж
много лет как нет в живых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32