Ц Как же вы меня напугали.
Ц Милое создание, Ц крикнула эрцгерцогиня, преклоняя одно колено и одн
овременно поднося к губам Орландо живительную влагу, Ц простите мне мо
й обман!
Орландо отхлебнула вина, и эрцгерцогиня, упав на колени, ей поцеловала ру
ку.
Короче говоря, они десять минут кряду истово разыгрывали партию мужчина
Ц женщина, после чего пошел настоящий разговор. Эрцгерцогиня (которая в
дальнейшем будет называться эрцгерцогом) рассказал свою историю Ц что
он мужчина и всегда был таковым; что он увидел портрет Орландо и тотчас бе
знадежно в него влюбился; что для достижения своих целей он поселился у б
улочника; чтo он был безутешен, когда Орландо бежал в Турцию; что он услыша
л о ее преображении и поспешил сюда предложить свои услуги (тут пошли неп
ереносимые хихи-хаха). Ибо для него, сказал эрцгерцог Гарри, она всегда бы
ла и останется вовеки воплощением, вершиной, венцом своего пола. Эти три «
в» могли бы быть убедительней, если бы не пересыпались хиханьками-хахан
ьками самого сомнительного свойства. «Если это и любовь, Ц сказала сама
себе Орландо, глядя на эрцгерцога из-за камина уже с женской точки зрения,
Ц то как же она смешна».
Упав на колени, эрцгерцог Гарри в самых страстных выражениях ей предложи
л руку и сердце. У него, сказал он, в замке, в сейфе, лежит около двадцати мил
лионов дукатов. Земель у него больше, чем у любого английского вельможи. А
какая у него охота! Он покажет Орландо тетеревов и куропаток, каких не сыщ
ешь ни на английских, ни на шотландских болотах. Правда, фазаны в его отсут
ствие пострадали от зевоты, а оленихи поскидывали приплод, но ничего, с ее
помощью все образуется, когда они вместе переедут в Румынию.
Пока он говорил, две огромные слезы закипели в его выкаченных глазах и по
текли по землистым бороздам вдоль тощих, впалых щек.
Мужчины ударяются в слезы так же часто и так же беспричинно, как женщины, э
то Орландо знала по собственному мужскому опыту; но она начала догадыват
ься, что женщину должно коробить, когда мужчина расчувствуется в ее прис
утствии, и ее покоробило.
Эрцгерцог извинился. Он несколько овладел собой и объявил, что сейчас ее
оставит, но назавтра вернется за ответом.
Был вторник. Он вернулся в среду; он вернулся в четверг, в пятницу и в суббо
ту. Правда, каждый визит начинался, продолжался и заключался объяснениям
и в любви, но они оставляли достаточно времени для пауз. Орландо и эрцгерц
ог сидели по разным сторонам камина; время от времени он обрушивал щипцы
или совок, и Орландо их подбирала. Потом эрцгерцог вспоминал, как он в Швец
ии подстрелил оленя, и Орландо интересовалась, большой ли был олень, и эрц
герцог отвечал, что нет, не такой большой, как тот, которого он подстрелил
в Норвегии; потом Орландо спрашивала, не случалось ли ему стрелять тигра,
и эрцгерцог отвечал, что он застрелил альбатроса, и Орландо спрашивала (н
е вполне успешно подавляя зевок), был ли этот альбатрос со слона или меньш
е, и эрцгерцог отвечал… что-то вполне разумное, конечно, но Орландо не слы
шала, потому что смотрела на свой письменный стол, в окно, на дверь. После ч
его эрцгерцог говорил: «Я вас обожаю» Ц в тот самый миг, когда Орландо гов
орила: «Поглядите, кажется, накрапывает», и оба ужасно смущались, краснел
и до корней волос, и ни один не мог придумать, что сказать дальше. Орландо с
овершенно истощила свою изобретательность, просто не знала, о чем еще го
ворить, и, не вспомни она об игре под названием муха-мушка, на которой можн
о проиграть очень большие суммы денег, почти не затрачивая при этом умст
венных способностей, ей в конце концов пришлось бы, вероятно, выйти замуж
за эрцгерцога, потому что, как иначе от него отделаться, она не постигала.
С помощью же этого весьма нехитрого средства, требующего лишь трех кусоч
ков сахара и известного числа мух, удавалось преодолевать трудности бес
еды и избегать необходимости брака. Теперь эрцгерцог ставил пятьсот фун
тов против шестипенсовика Орландо, что вот эта муха сядет вот на тот кусо
к сахара, а не на этот. Иногда, таким образом, они с самого утра и до обеда на
блюдали, как мухи, перебарывая естественную для зимней поры апатию, част
о битый час кружили под потолком, покуда какая-нибудь изящная навозница
не делала свой выбор и не определяла исход пари. Много сотен фунтов переш
ло из рук в руки в этой игре, которая была во всех отношениях ничуть не хуж
е скачек, как утверждал азартный эрцгерцог, клявшийся в нее играть до кон
ца своих дней. Но Орландо скоро заскучала.
«Что толку быть прекрасной женщиной во цвете лет, Ц спрашивала себя Орл
андо, Ц если я каждое утро должна убивать на то, чтоб следить за навозным
и мухами с каким-то эрцгерцогом?»
От самого вида сахара ее уже мутило; ее тошнило от мух. Тут, догадывалась о
на, безусловно должен быть какой-то приличный выход, но, недостаточно еще
поднаторев в приемах своего пола и не имея возможности двинуть человека
кулаком по черепу или вспороть ему брюхо рапирой, она не придумала лучше
го способа, чем следующий. Она ловила навозную муху, мягко лишала жизни (му
ха и без того была сонная, иначе любовь к бессловесным тварям никогда бы н
е позволила этого Орландо) и с помощью капли гуммиарабика прикрепляла к
кусочку сахара. Пока эрцгерцог смотрел в j потолок, она ловко подсовывала
этот кусочек вместо того, на который делала ставку, и с криком «Муха-мушка
!» объявляла, что выиграла. Расчет у нее был тот, что эрцгерцог, достаточно
осведомленный в спорте и скачках, разоблачит жульничество и, поскольку о
бман в мушку Ц гнуснейшее из преступлений, за которое во все времена изг
оняли из человеческого общества Ц вон, в джунгли, к обезьянам, Ц у него, н
адеялась Орландо, достанет мужественности порвать с нею навсегда. Но она
недооценила благородную простоту добрейшего вельможи. Он плохо разбир
ался в мухах. Мертвой мухи он не отличал от живой. Она двадцать раз сыграла
с ним эту шутку, и он ей переплатил больше 17 250 фунтов (что на наши деньги сос
тавляет 40 885 фунтов, 6 шиллингов и 8 пенсов), пока Орландо не обнаглела до тако
й степени, что даже он не мог не заметить подлога. Когда он наконец понял в
сю правду, разразилась мучительная сцена. Эрцгерцог вытянулся во весь св
ой могучий рост. Он побагровел. Слезы, одна за другой, стекали по его щекам.
То, что она выиграла у него целое состояние, Ц пустяки, ради Бога, на здоро
вье; она обманула его Ц вот что плохо, ему больно думать, что она на это спо
собна; но главное Ц она жульничает в мушку. Любить женщину, которая жульн
ичает в игре, сказал он, невозможно. Тут он совсем потерялся. Хорошо еще, ск
азал он, несколько оправясь, дело обошлось без свидетелей. Она ^e, сказал он,
всего-навсего женщина. Короче говоря, он уже собирался пойти на попятный,
простить ее от полноты сердца и просить ее, чтобы простила ему несдержан
ность речей, но она пресекла его попытки и, едва он склонил перед ней свою
гордую голову, сунула ему за шиворот небольшую жабу.
Справедливости ради следует упомянуть, что она бы в тысячу раз охотней п
рименила рапиру. Жабы слишком липкие, чтоб держать их за пазухой все утро.
Но если рапира запрещена, приходится пользоваться жабами. Вдобавок жабы
в сочетании с хохотом могут преуспеть там, где бессильна холодная сталь.
Она хохотала. Эрцгерцог покраснел. Она хохотала. Эрцгерцог разразился пр
оклятьями. Она хохотала. Эрцгерцог хлопнул дверью.
Ц Слава тебе, Господи! Ц все еще хохоча, крикнула Орландо. Она слышала, ка
к на большой скорости мчат по аллее дрожки. Вот загремели по дороге. Тише,
тише делался звук. Вот и вовсе стих.
Ц Я одна, Ц сказала Орландо вслух, ведь никто не мог ее услышать.
Тот факт, что тишина после шума становится гуще, Ц еще требует научных до
казательств. Но тот факт, что одиночество живее ощутимо сразу после того,
как вас любили, Ц подтвердят многие женщины. Покуда замирал шум эрцгерц
огского экипажа, Орландо чувствовала, как от нее все дальше, дальше уходи
т некий эрцгерцог (ну и пусть), богатство (ну и пусть), титул (пусть), спокойст
вие и устроенность семейного быта (пусть, пусть), но от нее, она чувствовал
а, уходили жизнь и любовь. «Жизнь и любовь», Ц бормотала она, и, подойдя к п
исьменному столу, она обмакнула перо в чернильницу и написала:
«Жизнь и любовь», Ц строку, ничего общего не имевшую, никак не вытекающую
из того, что ей предшествовало (что-то насчет правильного способа уничто
жения паразитов на овце во избежание парши). Перечитав эту строку, она пок
раснела и повторила:
Ц Жизнь и любовь.
Затем, отложив перо, она пошла в спальню, встала перед зеркалом, поправила
на шее жемчужное ожерелье. Потом, поскольку жемчуга плохо сочетались с у
тренним платьицем из цветастого ситца, она переоделась в светло-серую т
афту, потом в персиково-розовую, а потом уж в парчу вишневого цвета. Навер
ное, не помешало бы чуть припудрить нос, уложить волосы на лбу Ц вот так. П
отом она сунула ноги в остроносые туфельки, надела на палец изумрудное к
олечко. «Ну вот», Ц сказала она, когда все было готово, и засветила по обеи
м сторонам зеркала серебряные канделябры. И какая бы женщина не загорела
сь, увидев то, что увидела сейчас Орландо, горящее в снегах: зеркало было в
се сплошь Ц снежная равнина, а сама она Ц костер, пылающая купина, и плам
я свечей сияло у нее над головой серебряной листвой; или нет, зеркало было
Ц зеленая вода, а сама она русалка, унизанная жемчугами; укрывшаяся в гро
те сирена, так поющая, что гребцы, клонясь к бортам, падают из лодок вниз, вн
из, вниз, чтобы ее обнять; так темна, так светла, тверда, нежна она была, так д
ивно соблазнительна, и безумно, безумно было жаль, что некому это выразит
ь в простых словах, взять и сказать: «Черт побери, сударыня, вы прелесть, да
и только!» И ведь это было чистой правдой. Орландо (вовсе не страдавшая сам
омнением) и сама это знала, и она улыбнулась той невольной улыбкой, какой у
лыбаются женщины, когда их собственная красота, будто им и не принадлежа
Ц так взбухает капля, так взлетают струи, Ц вдруг им встает навстречу в
зеркале; вот такой улыбнулась она улыбкой, а потом она на секунду вслушал
ась и услышала всего лишь Ц листья шелестят, чирикают воробьи, и она вздо
хнула: «Жизнь, любовь» Ц и с удивительной быстротой повернулась на пятк
ах, сорвала с шеи жемчуга, стянула с себя шелка и, стоя в простых черных бри
джах обыкновенного дворянина, позвонила в колокольчик. Вошел слуга; она
велела немедля подать к крыльцу карету цугом. Срочные дела ее призывают
в Лондон. Не прошло и часу, как исчез эрцгерцог, а она уже отправилась в пут
ь.
А покамест она едет, мы воспользуемся случаем (поскольку пейзаж за окном
Ц обыкновенный английский пейзаж, не нуждающийся в описаниях) и привлеч
ем более подробное внимание читателя к нескольким нашим беглым заметам,
оброненным в свое время там и сям по ходу рассказа. Напомним, например, что
Орландо прятала свои рукописи, когда ее заставали за сочинительством. Д
алее Ц что она долго и внимательно смотрелась в зеркало; и вот теперь, ког
да она ехала в Лондон, можно было заметить, как она вздрагивала и подавлял
а крик, если лошади припускали быстрей, чем бы ей хотелось. Конфузливость
ее по части сочинительства, суетность по части внешности, страхи по част
и собственной безопасности Ц все это, пожалуй, нас вынуждает признаться
, что сказанное несколько выше об отсутствии перемен в Орландо в связи с п
еременой пола теперь уже как будто и не вполне верно. Она стала чуть более
скромного мнения о своем уме, как женщине положено, стала чуть больше тще
славиться своей внешностью, как свойственно женщине. Одни черты характе
ра в ней усугублялись и смазывались другие. Перемена в одежде, скажут мно
гие мыслители, сыграла тут значительную роль. Кажется, что одежда? Ц гово
рят эти мыслители, Ц пустяк, ничто, а ведь назначение ее куда важней, чем п
росто нас защищать от холода. Она меняет наше отношение к миру и отношени
е мира к нам. Например, увидев юбку Орландо, капитан Бартолус сразу приказ
ал укрепить над ней навес, вынудил ее взять еще ломтик солонины и приглас
ил сопровождать его на берег в лодке. И не видать бы ей всех этих знаков вн
имания, если бы юбки ее, вместо того чтоб развеваться, узкими бриджами пло
тно облегали ноги. А когда вам оказывают знаки внимания, на них приходитс
я соответственно отвечать. Орландо делала книксен; она уступала, она льс
тила добряку, чего бы, разумеется, не стала делать, будь его чеканные штани
ны женскими юбками, а шитый мундир Ц атласным женским лифом. И выходит, мн
огое подтверждает тот взгляд, что не мы носим одежду, но она нас носит; мы м
ожем ее выкроить по форме нашей груди и плеч, она же кроит наши сердца, наш
мозг и наш язык по-своему. А потому, поносивши некоторое время юбки, Орлан
до заметно изменилась, и даже, между прочим, изменилось у нее лицо. Если мы
сравним портрет Орландо-мужчины и портрет Орландо-женщины, мы убедимся,
что, хотя это, без сомнения, один и тот же человек, кое-что в нем, конечно же, п
еременилось. У мужчины рука вольна вот-вот схватить кинжал; у женщины рук
и заняты Ц удерживают спадающие с плеч шелка. Мужчина открыто смотрит в
лицо миру, будто созданному по его потребностям и вкусу. Женщина погляды
вает на мир украдкой, искоса, чуть ли не с подозрением. Носи они одно и то же
платье, кто знает, быть может, и взор был бы у них неразличим.
Так считают многие мыслители и мудрецы, но мы в общем склоняемся к другом
у мнению. Различие между полами, к счастью, куда существенней. Платье всег
о лишь символ того, что глубоко под ним упрятано. Нет, это перемена в самой
Орландо толкнула ее выбрать женское платье, женский пол. И возможно, она л
ишь более открыто выразила (открытость вообще ведь суть ее натуры) нечто
происходящее со многими людьми, только не выражаемое столь очевидно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32