Она заметила только кошм
арную грязь, дикий грохот и то, что окна заедает. Поглощенная своими мысля
ми, она меньше чем за час домчалась до Лондона и стояла на платформе Чарин
г-кросс, не зная, куда податься.
Старый дом в Блэкфрайерзе, где провела она столько приятных дней в восем
надцатом веке, был теперь продан, частью Армии спасения, частью фабрике з
онтиков. Она купила новый, в Мэйфэ-ре, Ц чистый, удобный, в самом центре мо
дного света, но в Мэйфэре разве избавишь стихи от томления? Слава Богу, дум
ала она, вспоминая блеск сиятельных женских глаз и симметрию сиятельных
же мужских ног, на чтение они там не слишком налегают. Ведь было бы мучител
ьно жаль. Вот и дом леди Р. Там, без сомнения, ведутся те же беседы. Возможно,
подагра переместилась из левой в правую ногу генерала. Мистер Л. две неде
ли гостил уже не у Т., а у М. Войдет, разумеется, мистер Поп. Ах, но мистер Поп ж
е умер. И кто там теперь блистает умом? Ц думала она, но такое у швейцара не
спросишь, и она двинулась дальше. В уши ей хлынул звон несчетных колоколь
цев на головах у бесчисленных лошадей. Флотилия престранных ящиков на ко
лесах катила вдоль тротуара. Орландо вышла на Стрэнд. Шум сделался еще не
вообразимей. Средства передвижения всевозможных размеров, запряженные
кровными рысаками, запряженные ломовиками, где влекущие одинокую торже
ственную вдовицу, где до отказа набитые носителями цилиндров и бакенбар
д, смешались в дикой неразберихе. Глазу, привычному к ровным просторам ст
раниц, казалось, что кареты, тележки и омнибусы в непримиримом раздоре; пр
епротивной какофонией казался ушам, настроенным на скрип пера, уличный г
рохот. На мостовой негде яблоку было упасть. Потоки людей, толкавшихся и т
еснящих себе подобных, грохочущие, тряские экипажи Ц с безмерной прытью
проносились на восток и на запад. Вдоль тротуаров стояли мужчины с лотка
ми игрушек и орали. На углах сидели с корзинами весенних цветов и орали же
нщины. Мальчишки выскакивали из-за лошадиных морд, тянули к ним печатные
листы и орали: «Катастрофа! Катастрофа!» Орландо решила, что попала в Лонд
он в переломный для нации час, вот только счастливый или трагический Ц о
на сказать не умела. Она тревожно вглядывалась в прохожих. Но еще больше з
апуталась. Вот идет, например, человек, лицо перекошено, бормочет про себя
, будто только что узнал непереносимую новость. А за ним проталкивается л
ихой толстяк, веселящийся, как на гулянье. Пришлось ей прийти к заключени
ю, что во всем этом нет ни складу ни ладу. Каждый мужчина, каждая женщина за
няты только собой. И куда тут пойдешь?
Она шла дальше уже ни о чем не думая, из улицы в улицу, мимо гигантских окон,
заваленных зеркалами и сумками, халатиками и цветами, и удочками, и корзи
нками для пикников, и тут же были раскиданы, увязаны, свалены, скатаны ткан
и всех возможных тонов и расцветок. Или она брела вдоль ровных, заспанных
зданий, деловито помеченных Ц первый, второй, третий, и так до двухсотого
или трехсотого нумера, решительно неразличимых: две колонны, шесть степе
нных ступенек, и подняты шторы, и накрыт для семейной трапезы стол, и в одн
о окно устремляет взор попугай, и слуга выглядывает из другого, Ц пока го
лова у нее не начинала кружиться от однообразия. Она выходила на широкие
площади с черными, блистающими задастыми статуями и гарцующими конями, в
здымающимися колоннами, взлетающими фонтанами и вспархивающими голубя
ми. Шла, шла, шла по тротуарам, мимо домов и вдруг ужасно проголодалась; и на
груди у нее что-то затрепетало с упреком: совсем, мол, меня забыла. Это бы ма
нускрипт поэмы «Дуб».
Она устыдилась собственной невнимательности. И застыла на месте. Рядом н
е было ни единой кареты. Улица, широкая и красивая, была, на удивление, пуст
а. Только какой-то пожилой господин шел навстречу. Что-то смутно знакомое
ей почудилось в этой походке. Когда он приблизился, она поняла, что решите
льно где-то она его уже видела. Но где? Когда? Неужто этот вальяжный щеголь
с тросточкой и цветком в петлице, с розовой сдобной физиономией, седыми р
асчесанными бакенбардами, неужто это Ц Господи Боже! Ну да Ц это же он, е
е старый, очень старый друг Ник Грин!
В то же мгновение он на нее посмотрел Ц вспомнил Ц узнал.
Ц Леди Орландо! Ц крикнул он, чуть пыль не метя цилиндром.
Ц Сэр Николас! Ц отвечала она. Ибо по каким-то оттенкам в его повадке тот
час угадала, что подлый бумагомарака, во времена королевы Елизаветы ее и
многих других донимавший разносами, теперь преуспел, выбился в люди, ста
л сэром и Бог знает кем еще в придачу.
Снова раскланявшись, он признался, что умозаключения ее верны: он пожало
ван в рыцарство; он доктор литературы; автор двух десятков томов, Ц проще
сказать, влиятельнейший критик викторианской эпохи.
Странный вихрь чувств охватил ее при виде человека, некогда так досаждав
шего ей. Неужто это тот самый противный тип, который прожигал ей ковер сиг
арами, жарил сыр в итальянском камине и рассказывал такие веселые побасе
нки про Марло и прочих, что девять ночей из десяти они не ложились спать до
рассвета? Сейчас он изящно облачен в серую визитку; пунцовая роза в петли
це; серые замшевые перчатки в тон. Но покуда она продолжала дивиться, он от
весил ей новый глубокий поклон и спросил, не окажет ли она ему честь вмест
е с ним отобедать? С поклонами, пожалуй, он самую малость пересолил, но чес
тное стремление разыгрывать истинного аристократа было похвально. Все
еще дивясь, она вошла следом за ним в роскошный ресторан: красный бархат, б
елые скатерти, серебряные приборы, Ц как непохоже было все это на былые к
абаки и кофейни с земляным полом, деревянными скамьями, кружками пунша и
шоколада, плакатами и плевательницами. Он аккуратно положил перчатки ря
дом с собою на стол. Неужто Ц он? Ногти чистые Ц а были ведь в дюйм длиною.
Подбородок выбрит Ц а был ведь вечно в щетине. Золотые запонки Ц а вечно
ведь полоскал в супе обтрепанные обшлага. И только когда он заказывал ви
но, с увлеченностью, отдававшей прежним его благоволением к мальвазии, о
на удостоверилась, что перед нею тот же самый человек.
Ц Ах, Ц сказал он с легким и довольно, впрочем, уютным вздохом. Ц Ах, суда
рыня, минул великий век литературы. Марло, Шекспир, Бен Джонсон Ц то-то бы
ли гиганты. Драйден, Поп, Аддисон Ц то-то были герои. Все, все перемерли. И н
а кого же нас оставили? Теннисон, Браунинг, Кар-лейль!
Альфред, лорд Теннисон (1809 Ц
1892) Ц крупнейший лирик викторианской эпохи; Роберт Браунинг (1812 Ц 1889) Ц при
знанный поэт, для своего времени новатор; Томас Карлейль (1795 Ц 1881) Ц истори
к, философ, переводчик Гёте.
Ц В тоне было безмерное презрение. Ц Что греха таить, Ц сказал он,
наливая себе стакан вина, Ц наши молодые сочинители все на жалованье у к
нигопродавцев. Готовы состряпать любой вздор, лишь бы оплатить счета сво
их портных. Это век, Ц говорил он, налегая на закуски, Ц жеманных претенз
ий и диких опытов, ничего такого елизаветинцы бы и секунды не потерпели.

Ц Нет, сударыня, Ц продолжал он, одобряя turbot au gratin
Палтус в сухарях (фр.).

, предоставленный официантом на его рассмотрение, Ц великие дни п
оэзии миновали.
Мы живем во времена упадка. Будем же дорожить прошлым и честью воздадим т
ем авторам Ц немного их уже осталось, Ц которые берут античность за обр
азец и пишут не ради презренной пользы, но ради… Ц Тут Орландо чуть не кри
кнула: «Глор!» Она могла побиться об заклад, что те же точно речи слышала о
т него триста лет назад. Имена, конечно, были другие Ц смысл не изменился.
Но странно: что-то все-таки изменилось. Не сам Ник Грин. Он ничуть не измени
лся при всех своих регалиях. Что-то изменилось. И покуда он распространял
ся о том, как следует принимать за образец Аддисона (прежде, помнится, это
был Цицерон) и как, валяясь в постели поутру (приятно думать, что таковую в
озможность ему дает аккуратно ею выплачиваемый пенсион), повертев на язы
ке лучшие творения лучших авторов Ц с часок, не меньше, Ц прежде чем взя
ться за перо, дабы предварительно отрешиться от современной пошлости и о
чистить бедную нашу родную речь (в Америке побывал, не иначе) от плачевног
о засорения… Пока он продолжал в том же точно духе, как разливался Грин тр
иста лет назад, она себя спрашивала, что же все-таки изменилось? Он расплы
лся, но ему уже под семьдесят; стал глаже: литература, видно, кормит неплох
о; но улетучилась прежняя неуемная живость. Речь его, пусть блестящая, лиш
илась былой безоглядности и свободы. Разумеется, «мой дорогой друг Поп»,
«мой прославленный друг Аддисон» поминались на каждом шагу, но была в не
м удручающая добропорядочность, и он почему-то предпочитал доводить до
ее сведения высказывания ее собственной близкой родни, чем тешить ее, ка
к бывало, дикими сплетнями о жизни поэтов.
Орландо испытывала непостижимое разочарование. Все эти годы она думала
о литературе (ее уединенность, положение и пол могут ей служить извинени
ем) как о чем-то буйном, как ветер, горячем, как пламя, и мгновенном, как молн
ия; о чем-то мерцающем, безотчетном, внезапном; а оказалось, литература Ц
это пожилой господин в серой визитке, рассуждающий о герцогинях. Она так
резко расстроилась, что на груди у нее отскочила какая-то пуговка, не то к
рючок, платье расстегнулось, и на стол вывалилась поэма «Дуб».
Ц Манускрипт! Ц воскликнул сэр Николас, надевая свое золотое пенсне.
Ц Любопытно, любопытно, чрезвычайно любопытно! Разрешите-ка глянуть. Ц
И вот снова, лет через триста, Николас Грин взял поэму Орландо и, положив м
ежду кофейными чашками и ликерными рюмками, принялся изучать. Приговор,
однако, сейчас был вовсе не тот, что некогда. Это ему напоминает, говорил о
н, переворачивая страницы, Аддисонова «Катона». Куда там «Временам года»
Томсона «Ка
тон» Ц трагедия Аддисона, написанная в 1713 г. и долго не сходившая со сцены.
Джеймс Томсон (1700 Ц 1748) Ц друг Попа. «Времена года» Ц его поэма в белых стих
ах (1726 Ц 1730), очень популярная в XVIII веке. На ее слова написана одноименная орат
ория Гайдна (1801).
… Ни следа, должен он благодарно признать, этого новомодного духа. З
аметно уважение к истине, к природе, к законам сердца человеческого, стол
ь редкое, увы, в наш век безбожных вычур. Разумеется, это должно немедля пр
едставить на рассмотрение публики.
Орландо его просто не понимала. Обычно она носит манускрипт с собою, за па
зухой. Идея заметно потешила сэра Николаса.
Ц Но как насчет вознаграждения? Ц справился он.
Мысль Орландо метнулась к Букингемскому дворцу и обитающим в нем туманн
ым, раздающим награды властителям.
Сэр Николас совершенно развеселился. Он объяснил, что имел в виду всего л
ишь то обстоятельство, что господа… (тут были названы известнейшие книго
издатели) счастливы будут, если он только им черкнет пару строк, включить
книгу в свой каталог. Он, возможно, сумеет устроить вознаграждение в деся
ть процентов с экземпляра до двух тысяч включительно и вплоть до пятнадц
ати Ц при большом тираже. Что до рецензентов, он лично готов черкнуть стр
очку-другую такому-то, он из самых влиятельных; ну а кое-какие комплимент
ы, знаете, расхвалить, например, стишки издателевой супруги, Ц это он бер
ет на себя. Он снесется… И так далее. Орландо не понимала ни звука и, научен
ная горьким опытом, не очень-то развешивала уши, но ей ничего не оставалос
ь, как покориться этому напору и страстной потребности самой поэмы. И вот
сэр Николас превратил испятнанный кровью сверток в аккуратный пакет, ра
спластал в нагрудном кармане; и после долгого обмена любезностями они ра
сстались. Орландо пошла дальше по улице. Поэмы при ней уже не было Ц она о
щущала пустоту на груди, Ц и делать ей теперь было нечего, только рассужд
ать, о чем там ей было угодно, Ц скажем, о прихоти счастья. Вот она идет по С
ент-Джеймс-стрит, замужняя дама, на пальце кольцо; там, где прежде была коф
ейня, вот вам, пожалуйста, ресторан; сейчас половина четвертого пополудн
и; солнце сияет; вон три голубка; а вот и дворняга; две пролетки; ландо. Да, та
к что же такое Жизнь? Мысль застучала у нее в голове, внезапная, настойчива
я, безосновательная (разве что навеянная старым Грином). А она Ц кстати, э
то может служить оценкой ее отношений с супругом (находившимся на мысе Г
орн), положительной или наоборот, это уж как будет угодно читателю, Ц едв
а на нее накатывала внезапная мысль, кидалась на ближайший телеграф и по
сылала ему телеграмму. Телеграф оказался как раз под рукой. «Господи Шел,
Ц телеграфировала она, Ц жизнь литература Грин пресмыкается». Тут она
перешла на изобретенный ими для собственных надобностей шифр, способны
й передать в одном-двух словах сложнейшее душевное состояние, да так, что
б телеграфист ничего не учуял, и прибавила: «Бара-Бек Лимпомпоний», всему
подведя исчерпывающий итог. Ибо ее не только глубоко впечатлило утрешне
е происшествие, но Ц читатель, возможно, это заметил Ц Орландо взрослел
а, что не означает непременно, что она совершенствовалась, и «Бара-Бек Лим
помпоний» как раз отражал то сложнейшее душевное состояние, о котором чи
татель, если предоставит к нашим услугам все свои умственные способност
и, может догадаться и сам.
В ближайшие часы на ее телеграмму не могло быть ответа; в самом деле, решил
а она, глянув в небо, по которому быстро пропархивали облака, возможно, на
мысе Горн сейчас буря, и муж ее скорей всего на топ-мачте, или обрубает обв
етшалый рангоут, или даже он сейчас, с последним сухарем, один на плоту. И о
на решила убить время в соседней лавке, каковая оказалась столь обычной
для нашей эпохи лавкой, что ее не стоило бы и описывать, если бы она так не п
оразила Орландо: в лавке торговали книгами. Всю свою жизнь Орландо имела
дело с манускриптами Ц держала в руках грубые бурые листы, исписанные т
емными закорючками Спенсера, видела рукописи Мильтона и Шекспира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32