– Коммунисты обожают мое маленькое кафе.
– Вы развлекаете в своем заведении коммунистов?
– Они всегда были хорошими клиентами, еще до вашего появления. Вас это шокирует? Раздражает? – спросил он таким тоном, который не оставлял сомнения в том, что он уже делал это признание при подобных обстоятельствах. – После ухода ваших соотечественников с этой земли они еще долго будут хорошими клиентами. Не будьте наивными.
– Я вырос в таком месте, где наивность считалась за добродетель. И тем не менее, мсье Бурнар, я не шокирован и не раздражен, но я могу сообщить о вас в полицию.
– Это ваше право. Но большинство полицейских используют мое заведение для сделок с коммунистами. Полиция, как вы понимаете, необходимая в обиходе вещь. – Мсье Бурнар облокотился о мраморный столик. – До вашего прихода шла прекрасная, управляемая обеими сторонами маленькая война. – Француз сделал особое ударение на последней фразе. Когда Тайсон счел нужным подчеркнуть, что приехал он в эту страну не по своему желанию, француз процедил бесстрастно: – Американцы! – Этим было сказано все.
Поднявшись со стула, Тайсон произнес с достоинством:
– Спасибо за теннис и пиво.
Француз высокомерно оглядел Тайсона, но не встал.
– Пардон. Вы мой гость. Но здесь погибло так много моих земляков. В конце концов азиаты пойдут своей дорогой.
– Вместе с вами?
– Нет, не со мной. Я как поплавок на держусь на поверхности бушующего желтого моря. Вы и ваша армия... ну, словом, напоминаете тонущий «Титаник». – Не обращая теперь ни малейшего внимания на Тайсона, мсье Бурнар приступил к своему пиву.
Уже идя к выходу, Тайсон услышал вдогонку:
– Позаботьтесь о себе, мой друг. Я не вижу веских причин, по которым нужно умирать.
Тайсон принял душ и вернул взятую напрокат белую теннисную форму. В обмен на нее он получил выстиранную военную форму и начищенные до блеска армейские ботинки. Вьетнамский служитель бережно преподнес ему его автоматический кольт 45-го калибра, точно так же, как портье в английском клубе подает джентльмену трость. Сказать, что французский спортивный клуб являлся анахронизмом, было бы несправедливо, потому что умалило бы его значение. Однако он существовал как частный клуб – бастион насажденного безумия, окруженный враждебным, подозрительным миром.
Несясь на джипе, Тайсон припомнил этот неприятный разговор и задумался о сказанном мсье Бурнаром. Он пришел к выводу, что наивным оказался не кто иной, как мсье Бурнар. Ни он сам, ни его кафе, ни его клуб не переживут эту войну. Коммунисты символизировали нечто новое, и люди, подобные мсье Бурнару и его спортивным коллегам, которые считали, что могут поладить с этими мрачными пуританами, очевидно, ничего не вынесли из истории и жизненного опыта.
Только в одном француз оказался прав: азиаты пойдут своей дорогой. Тайсон понимал, что победить в этой войне нельзя. И он, как и другие полмиллиона американцев, загнанных в эту страну, начал настраивать себя на единственную победу, имевшую смысл, – Победу над смертью.
Тайсон невольно сбавил скорость на улицах Саут-сайда, по которым скученно двигались «пео», трехколесные экипажи, мотоциклы разных марок и цветов. Военные машины стремительно проносились мимо этого допотопного транспорта. Волны полуденного раскаленного воздуха приносили экзотические, пряные запахи. Стайка хорошеньких старшеклассниц, одетых в свои невесомые шелковые ао дай, пересекла улицу. Украдкой посмотрев на Тайсона, они захихикали и весело загомонили. Их учиттель, сурового вида монах, сделал им замечание. Процессия миновала проезжую часть, и Тайсон продолжил свой путь.
Шла рождественская неделя, но поскольку он не видел никаких признаков Рождества в этом тропическом городе, то не почувствовал ни ностальгии, ни тоска по родным. Неожиданно он заметил в окне рождественскую елку, мальчугана, несшего красивый сверток, а за закрытыми ставнями галереи, примыкавшей к роскошной вилле, услышал, как кто-то наигрывал на фортепиано знакомую мелодию «Священной ночи».
Тайсон пересек площадь перед собором Фукам. В северной ее части располагалось пулеметное гнездо, забаррикадированное со всех сторон мешками с песком.
Его охраняли несколько южновьетнамских солдат. Кроме пулеметных расчетов, установленных в разных частях города, никаких других признаков военного положения не было. Хюэ оставался нетронутой манящей иллюзией, и, как сказал мсье Бурнар, его энергия и очарование усиливались от наслоения страшных событий.
Тайсон завернул на узкую улочку и въехал в обнесенный изгородью двор. Он выпрыгнул из джипа, повесил через плечо свое оружие, потом взял с заднего сиденья тяжелую коробку, завернутую в красочную рождественскую бумагу.
Убедившись, что переулок пуст, он распахнул покосившуюся деревянную калитку и вошел во внутренний дворик, в котором пурпурные розы соседствовали с молочными калами.
Тайсон дернул за веревку, привязанную к колокольчику, и через минуту старая служанка открыла резную, красного дерева дверь. Тайсон обратился к ней по-французски:
– Allo, Sceur Terese, s'il vous plait .
Старуха улыбнулась, обнажив ряд неровных больших зубов с красно-коричневым налетом от ореха бетеля. Она знаком пригласила его войти в темную прихожую, а чуть погодя провела в гостиную.
Свое оружие он поставил на пол, прислонив его к буфету, сам сел в отдающее плесенью кресло с потертой домотканой обивкой, на которой резвились вышитые серебряные рыбки. Кресло это – единственный предмет мебели, – казалось, сработали европейские краснодеревщики еще до второй мировой войны. Ящерица юрко взобралась по пропыленной штукатурке стены и исчезла за дешевой иконой девы Марии. Зазоры между неровно уложенными керамическими плитками тоже покрывала зеленовато-черная плесень, несмотря на то что пол находился в идеальном состоянии. Тропики, подумалось ему, неохотно принимают человеческие существа. И то, что в этой разрушенной стране еще что-то находилось в целости и сохранности вопреки сорокалетней войне, не переставало удивлять его.
Тайсон не услышал, как она вошла в комнату, но увидел скользнувшую по стене тень. Он встал и обернулся. Девушка оделась в белое длинное платье с разрезами до бедер, под которым виднелись традиционные шелковые шаровары. Ему показалось, что она была смущена его появлением в монастыре. От этой мысли Тайсону тоже стало неловко. Война оправдывала многое, но мужчина, зашедший к женщине, должен иметь для этого основательные причины. Он замялся, пытаясь придумать более веское основание для своего появления, потом, запинаясь, произнес по-французски:
– Je suis entrain de venir... – Он подумал, что если добавит «зашел мимоходом», то это прозвучит банально как на французском, так и на английском. Он все еще колебался, потом поднял коробку с пола и поставил ее на буфет. – Pour vous... et pour les autres sceurs. Bon Noel .
Она краем глаза взглянула на коробку, но ничего не сказала.
Тайсон не решался уйти, но и докучать своим неожиданным визитом ему не позволял ее социальный статус. Он знал, что если бы его окрыляли чистые помыслы: любовь к ближнему, христианское милосердие и дух Рождества, то он бы сейчас не чувствовал такой неловкости. На самом же деле у него на уме было совсем другое.
Сестра Тереза, шагнув к буфету, дотронулась до коробки изящными длинными пальцами.
Вынув нож, Тайсон ловко вспорол обертку и поддел крышку. Мыло, канцелярские принадлежности, консервированные фрукты, тальк, бутылка калифорнийского вина и другие товары, назначение которых, возможно, следовало объяснить, лежали аккуратно сложенные в коробке.
Сестра Тереза, подавив смущение, достала кусок мыла в золотистой фольге. Она пытливо изучала обертку и картинку на ней, потом понюхала, и невольный восторг озарил ее лицо.
Тайсон изо всех сил старался оказаться полезным, рассказывая о применении различных даров. Она поблагодарила его и положила мыло в коробку. Они неловко замолчали. В смущении Тайсон сказал:
– Jе vais maintenant .
Она спросила на его родном языке, услышав который, он от неожиданности вздрогнул:
– Не могли бы вы... меня подвезти?
Тайсон улыбнулся.
– Куда?
– В аптеку.
– Нет ничего проще.
Сестра Тереза направилась к двери. Он последовал за ней мимо того самого садика, роскошного своей изнеженной южной растительностью. Помог забраться в джип, потом обошел машину, проверяя, все ли на месте, не прибавилось ли чего, возбуждающего подозрения. Удовлетворенный осмотром, Бен сел за руль и включил зажигание, затем нажал на кнопку стартера. Джип, как ни странно, заурчал, но не взорвался. Ненавистный вьетконг и местные хулиганы проспали свою работу. Тайсон пришел к выводу, что страна эта, в конце концов, не такая уж и плохая.
Они ехали молча вдоль канала Фукам, пересекли мост ан Куу и направились по улице Дуй Тан. Постройки здесь в основном были двухэтажные, деревянные с узкими фасадами, дощатые настилы заменяли тротуары, а живописные аллеи тянулись по обеим сторонам улицы. Это удивительно напоминало типичный городок старого Запада.
Здесь, в Саут-сайде, располагались университет, центральная больница и стадион, почтамт и муниципальные органы, разместившиеся в особняке французского провинциального стиля. Ни одного из этих учреждений в старой части города не встретить, однако французы аккуратно застроили южный берег реки в то время, как императоры роскошествовали в уединении царственных покоев цитадели. Но здесь более не правили ни император, ни французы – никто. Сферы влияния в городе поделили военное и гражданское правительство, католическая и буддийская иерархии, студенчество и европейцы. Подобная феодальная раздробленность озадачила американцев, и Хюэ по этой причине оставался единственным городом во Вьетнаме, куда Штаты не ввели свои войска. Небольшая территория штаба военачальников Вьетнама чем-то напоминала неприступный императорский дворец – укромная и праздная обитель. Везде, в любой точке города, в каждом правительственном учреждении, в любой школе и пагоде, в любом доме чувствовалось незримое присутствие коммунистического духа, порожденного и взлелеянного городом, настойчиво разлагавшего умы своей вездесущей пропагандой, начиная с мсье Бурнара и кончая комиссаром полиции. И вопреки этому все чего-то ждали. Ждали.
Тайсон набрал скорость, поглядывая в зеркала дальнего обзора и стараясь двигаться по середине дороги, подальше от сумасшедших мотоциклистов. Он считал, что на Хюэ тратит больше сил и энергии, чем на походы по джунглям. Он вскользь посмотрел на сестру Терезу, безмятежно сидящую рядом с блаженной улыбкой и сложенными на коленях руками. Он озабоченно осведомился:
– Вьетконг вас больше не тревожит? В школе, я имею в виду?
Оставаясь в том же положении, она отвечала размеренно и чинно:
– Нас оставили в покое.
– Почему?
Пожав плечами, монахиня так же невозмутимо ответила:
– В Хюэ все оставляют друг друга в покое.
– Поговаривают, что в городе шалят вьетконг п его сторонники.
– В Хюэ много разумных людей.
– Также говорят, что Хюэ сильно настроен против американцев.
– Европейцы, живущие здесь доброжелательны к американцам.
Тайсон улыбнулся.
– Хюэ против войны.
– Весь мир против войны.
– Хюэ напоминает мне Гринвич-Вилледж, город такой. Даже люди там одеваются одинаково.
Она посмотрела на него.
– А где это?
– В Америке.
Чуть наклонив голову вбок, сестра Тереза скептически заметила:
– Америка предается разгулу.
– Так говорят. – Тайсон почувствовал себя оторванным от какого-то знакомого мира, ставшего теперь ирреальным, и от поистине чуждого мира, который становился понятным. Существует поверье, что тот человек, который полностью поймет Восток, сойдет с ума.
Джип резво подъехал к церкви Жанны д'Арк – желтоватому дому с колоннадой при входе и впечатляющих размеров колокольней. Невдалеке стояли школа и плохонькое зданьице, отмеченное Красным Крестом. Сестра Тереза сказала:
– Дальше я пойду пешком.
Тайсон подрулил к обочине оживленной улицы. Сестра Тереза, не двигаясь с места, робко спросила:
– Когда вы уезжаете?
Тайсон отрапортовал:
– Не позже семнадцатого апреля, а может, и раньше.
Легкое движение прелестной девичьей головки вызвало у Тайсона прилив нежности.
– А почему вы спрашиваете?
Она повела плечом – очень характерный для галлов жест, подумал он. Его распирало от любопытства, кто же из ее родителей уроженец Франции. Он осторожно поинтересовался.
– У вас семья в Хюэ?
– Да. У меня есть только мать. Мой отец парашютист.
– Французский солдат. Десантник?
– Да.
– Он во Франции?
Она повторила тот же жест.
– Я никогда его не знала.
– А во Франции были когда-нибудь?
– Нет. Я была только в Дананге – в монастырской школе.
– Вы хорошо говорите по-французски. Образованная монахиня, наполовину француженка. Почему же вы не уедете отсюда? Поезжайте во Францию.
Ее невозмутимый взгляд был бездонен, как океан.
– Зачем?
Тайсон подумал, что ему пора разъяснить, что война – дело нешуточное и она продолжается, и что наверняка, как подчеркнул мсье Бурнар, коммунисты победят, и что ей – женщине Богом данной красоты – легко повсюду добиться успеха. Но вместо этого он изменил тему разговора.
– Почему вы стали монахиней?
– Так захотела моя мать. Отец был католиком.
– А сколько вам лет?
– Двадцать три.
Значит, смело предположил он, она родилась в 1945-м, в год окончания Второй мировой войны, когда японцы окружили Вьетнам, а французы и коммунисты затеяли здесь войну. Он поколебался, потом спросил:
– Разве вы не находите, что положение незамужней женщины вас когда-нибудь станет тяготить?
В смущении она отвела взгляд.
Тайсон быстро поправился.
– Вопрос, конечно, бестактный. Простите.
Она спокойно ответила:
– Я довольна. В Хюэ нас много таких, со смешанной кровью... и мы... как вы выражаетесь... парии...
– Изгои.
– Да. Изгои нашего народа. Европейцы относятся к нам неплохо, хотя нас ценят не так высоко. Мы находим умиротворение и покой в Божьей обители.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93