— С удовольствием, господин сосед,— любезно ответила молодая женщина и вернулась, неся полный передник больших краснощеких яблок, которые ему пришлось все с собой унести.
Тем временем оба мальчика гордо демонстрировали ему лучшие свои игрушки, не обращая внимания на его
внука, который прокрался вслед за дедом и теперь не сводил глаз с яблок. Матиас играл с яблоками до самого вечера, потом почти все их съел и в упор спросил:
— Почему ты не поглядел на его рыбок?
Ребята порой узнают от ребят больше, чем взрослые друг от друга. Почти год уже дядя Ганс и Феликс были соседями, но часто неделями не обменивались ни словом, никогда не говорили о политике, своей работе, своих интересах. От жителей деревни дядя Ганс знал, что Феликс работает в рыболовецком кооперативе, но и только. Каждый день ранним утром он отправлялся на какое-нибудь озеро, их насчитывалось в этой местности десятки, а еще реки, каналы, протоки, пруды. Даже цементированные бассейны в старых сараях, где из икры выводились мальки для выращивания: карпы, щуки и судаки, но не молодь угрей — к сожалению, ее за большие деньги импортировали из субтропиков и скрытно запускали в здешние воды. Обо всем этом Феликс помалкивал, даже когда его спрашивали. Любой рыболов был лучше осведомлен и указывал с лодки на прибрежный березняк.
— Тут недавно поселился один тип, он-то мог бы нам шепнуть, где что ловится.
В пасмурный мартовский день, после многих недель такого отваживающего, почти враждебного соседства, к дяде Гансу прибежал весь мокрый и по колени забрызганный илом Матиас и взволнованно сообщил:
— Все рыбы перемерли.
Он путано и бессвязно что-то говорил, указывая на дом Феликса, возле которого впервые остановилась машина и как раз подъезжал грузовик с рыболовными сетями.
— Я же о чем-то спросил,—крикнул дядя Ганс вдогонку мальчику, но тот уже выскочил за дверь и умчался с соседскими ребятишками в самую гущу событий, за забор у прибрежного березняка, событий, о которых один лишь дядя Ганс не имел никакого представления.
Вечером, когда возле соседского дома все стихло, он туда забежал, не собираясь на сей раз просить яблок для краснокочанной капусты. Звонок был отключен, почтовый ящик с именем владельца все еще не заменили. Дяде Гансу пришлось шагать через бадьи с варом, разбросанными всюду инструментами, обрывками толя; в последние дни он часто видел Феликса на крыше. Рассказывали, что у него до сих пор протекает кровля. «Ничего-то он не смыслит,— говорили 1 о нем в деревне.— Только и умеет, что детей на свет производить одного за другим. У них уже третий на подходе».
По жене Феликса это никак не было видно, и вообще дядя Ганс не заметил ничего такого особенного.
— Очень любезно с вашей стороны, заходите, пожалуйста,— сказала жена Феликса и прогнала мальчиков, которые теперь не собирались показывать своих игрушек.
— Мы, право, очень рады, что вы к нам заглянули,— заверил в свою очередь Феликс и провел его в гостиную, в угол с окном на веранду, недавно застекленным, с грубо сколоченной рамой.— Мы давно уже собирались вас пригласить, но стройке просто конца не видать, вон сами посмотрите.
На потолке расползлось сырое пятно и кое-где отлетела штукатурка, справа и слева от окна еще виднелись следы непросохшего раствора, однако сквозь стекло, чистое и протертое до блеска, открывался вид на озеро и заросший камышом заливчик напротив, где дядя Ганс часто сиживал в лодке, подстерегая щук. Строго говоря, там не разрешалось удить рыбу, поскольку заливчик этот захватывал угодья рыболовецкого кооператива. Но кого туда понесет? Ведь еще совсем недавно и здесь, где теперь стоит этот дом и они сидят в тепле, ветер свистел в зарослях ольхи и бузины, валя последние трухлявые березы, что, догнивая, загораживали берег и каемку камыша.
Многое изменилось, но немало осталось, как было спокон века. Нравилось или нет это Феликсу, после долгих поисков избравшему для жительства этот уединенный уголок, деревня подбиралась к нему все ближе и ближе. Росли загородные поселки, болотистые поля и луга осушались, а иные безвестные пруды и озерца были превращены в рыболовные водоемы, огражденные заборами и запретительными щитами, словно там оберегались невесть какие тайны или сокровища. Только ребятишек ничем нельзя было отпугнуть, и они проникали во все отгороженные участки и больше других знали о живых и мертвых рыбах.
— Что стряслось с рыбой? — спросил дядя Ганс и сообщил то, что услышал от внука.
Тут взбудораженные .сынишки Феликса ворвались в комнату, вытянули головенки над столом и в один голос закричали:
— Что такое, папа? Ты уходишь?
И хоть мать успокаивала их и уложила в постель, они продолжали у себя в комнате шуметь, словно их мучило какое-то неизвестное до этого дня беспокойство.
Дядя Ганс заметил, что Феликсу стоило большого труда усидеть на месте и скрыть свою тревогу. Пожав плечами, он хотел отделаться от вопроса о рыбах и повернулся к вошедшей жене. Но затем вдруг вскочил со стула и закричал на соседа:
— Чего вы хотите? Это меня нисколько, ну нисколько не касается. Я не имею никакого отношения к гибели рыбы. Никакого, скажите это всем, кто здесь зря чешет языки!
Жена закивала, схватила его за рукав, увела в угол с окном на веранду и усадила на старомодную кушетку, которая, совсем как кушетки на семейных фотографиях, давала обоим надежную опору. Так, в полном согласии, сидя плечом к плечу, они, казалось, ни о чем не беспокоились и ничего не страшились.
О присутствии дяди Ганса словно бы забыли. Супруги заговорили о детях, успокаивали друг друга, стараясь не расстраиваться из-за волнения малышей и всего огорчительного, что извне проникло в их дом. В частности, неуместного вопроса о гибели рыбы, так же как и растерянного молчания непрошеного посетителя, что уходил отсюда подавленный и после холодного прощания не спал всю ночь.
3
На следующее утро Матиас повел дядю Ганса к Голубому озеру, где за заборами и щитами возле камышей еще не везде растаял лед. В полыньях плавали снулые рыбы, которых несло по канавкам к берегу, и они колыхались у самых их ног, годовалые карпы длиною с палец, бледно-голубые у жабр, уже наполовину разложившиеся, распространявшие зловоние. В тумане, среди порыхлевшего, взломанного льда, они различили лодки. Рыбаки вылавливали мертвых карпов сотнями, тысячами. Нагруженный доверху грузовик пронесся мимо, кто-то крикнул дяде Гансу:
— Эй, вы, с ребенком, уходите, уходите!
Дядя Ганс отвел мальчика в сторону, ушел с ним на порядочное расстояние за щиты, заборы и поваленные березы. Но и здесь нанесло на берег мертвых рыб, на них слеталось воронье. На озере туман рассеялся, лодки, раскачиваясь и колотясь о лед, приближались к плавающим доскам с натянутыми сетями. Ничего живого не попадало в сачки рыбаков, вся годовалая молодь, что должна была перезимовать в сетных садках, погибла, видимо, задохнулась под заваленной снегом ледовой коркой. Одну лодку за другой заполняли печальным грузом, подгоняли к берегу и разгружали. Все рыбаки были налицо, возмущенные, озлобленные, один только Феликс отсутствовал.
Работали молча, многие рыбаки повязали себе рот платком, сгребали лопатой вонючую дохлятину и кидали в грузовик, а когда машина отъезжала, валились на землю. Гнетущую тишину нарушало только карканье воронья.
— Вон смотри! — вдруг крикнул Матиас и указал на крохотного карпика, который бодро плавал среди рыбьих трупов.
Матиас только и видел этого карпика, перелез через поваленные деревья, стоял, как зачарованный, в зарослях и знаками давал понять, что живая рыбешка подплывает к нему все ближе, тяжело дышит и плещется там, где лед взломан.
Дядя Ганс подошел к нему и взял его за руку.
— Пойдем, нам пора домой,— сказал он.
И эта рыбешка, движения которой прямо на глазах становились все более вялыми, не останется в живых. Дядя Ганс корил себя, что привел сюда с собой мальчика. Повальная смерть, видимо, не дошла до сознания малыша, но если эта одна рыбка скончается у него на глазах, он расстроится и разревется.
— Не все умерли,— заверил его дядя Ганс, надеясь, что говорит правду.
Ему едва не силком пришлось увести мальчика с берега озера, тот то и дело оборачивался и упирался, потому что все еще видел маленького карпа. Рыбаки молча, с недоумением наблюдали, как старик старался убедить малыша:
— Все хорошо, все опять будет хорошо. Лед растает, и большие рыбы, они сейчас прячутся на самой глубине, поплывут в камыши и выведут много-много маленьких
рыбок, совсем крошечных, крошечнее, чем вон та рыбешка.
По дороге домой дядя Ганс рассказал мальчику все, что знал о жизни рыб, впрочем не очень-то много. Охотнее всего он пошел бы с Матиасом к Феликсу, но понимал, что ничего утешительного от него сейчас не услышишь. И опять у ворот Феликса стояла машина, на ступеньках крыльца сидели оба мальчика и едва подняли головы, когда они с Матиасом проходили мимо. Потом в дверях показался полицейский.
Лишь с трудом дядя Ганс удерживал возле себя Матиаса, все рассказывая о рыбах, тающем льде и солнце, уже греющем землю и воду, хотя в этот день оно и скрывалось за тяжелыми темными тучами. Он и сам был измучен, возмущен и расстроен всем тем, что увидел с внуком в это утро.
— Сядь, отдохни,— сказал он внуку, когда они вошли в дом.
Однако Матиас меньше всего нуждался в отдыхе, ничто не могло его удержать после того, как дядя Ганс сел и замолчал. Мальчик убежал, обошел кругом дом Феликса, долго стоял у калитки, а потом взбежал на крыльцо и скрылся из глаз.
4
Что знал дядя Ганс о Феликсе Фидлере? Тот был в два раза моложе его, родом из Мекленбурга. «Упрямый, молчит как рыба,— говорили о нем в деревне,— а рыбаком не станет никогда».
Пока Феликс был пловцом, он ни о чем другом не думал, кроме бассейна, тренировок, следовавших одно за другим состязаниях, так в спешке проходили годы. Его рвение вознаграждалось, честолюбие находило подтверждение, воля была устремлена на единственную цель: быть в воде быстрее других.
Но всякий раз, прыгая в воду, ему приходилось делать над собой усилие. На старте он зажмуривался, входил в воду слишком или недостаточно глубоко, терял при этом решающие секунды и никогда не добивался грезившейся ему великой победы.
— Такова участь спортсмена, если ты не первая величина,— как-то разговорился он, стоя у забора.— А я
еще ребенком боялся воды. И все-таки пошел учиться рыбоводству, потому что меня как пловца соответственно продвигали и поощряли.
Дядя Ганс был явно в мрачном настроении, когда постучали и в комнату вошел маленький плотный человечек, седовласый, весьма самоуверенный и громогласный.
— Хинц,— с места в карьер представился он.— То, что вы рассказывали вашему малышу, сущая чепуха,— заявил он.— Рыба погибла, двести тысяч мальков, из них несколько десятков тысяч мы выловили. Такого еще свет не видывал, а тем более мой кооператив.
Это был председатель, что Хинц не преминул несколько раз повторить. «Мои карпы, мои озера»,— всячески подчеркивал он.
— Мои рыбаки крайне возмущены и требуют строжайшего наказания виновного,— при этом он устремил взгляд на дом Феликса, где на ступеньках крыльца все еще сидели двое его мальчиков, а с ними рядом Матиас.— Все это пустая болтовня, какой-то детский лепет,— возмущался Хинц.— Одни отговорки и увертки. Якобы дети Фидлера были больны, и оттого он не мог явиться на работу. Вы-то хоть что-нибудь заметили?
Дядя Ганс пожал плечами, причем довольно-таки холодно; этот тон и расспросы были не по душе моему дяде. К своему удивлению, он, однако, узнал, что Феликс отвечал за все рыбоводство кооператива, в том числе и за сетные садки в Голубом озере.
— На целую неделю он оставил их без присмотра, не делал проб воды, ровным счетом ничего,—заявил Хинц.— И вот, пожалуйста, катастрофа, а он мне все толкует о больном ребенке. Да был ли он вообще болен?
Мысли расплываются: они приходят, будто крохотные рыбешки, мертвые еще до того, как выплыть на волю. Голова — садок, выпускающий лишь то, что годно к жизни. В сетях подо льдом сквозная могила, которую сейчас спешно выгребают. Человек не рыба, рыба не человек — сплошь преувеличения и мало разумного!
— А когда здесь гниют лодки, сети, вороты, да мало ли что еще,— ответил дядя Ганс Хинцу,— и разрушается кирпич, стропила, земледельческие орудия, дорогие машины— кого это волнует? — Да, он видел мертвых рыбешек на берегу, с палец длиною, распухших, издающих вонь. Но дает ли это право списать и заклеймить человека, за его спиной шпионить и разоблачать? — Сперва надо выслушать того, кого это касается, и по возможности ему поверить.
Нет, большего он не знал о своем соседе, детях и стройке, которой не видать было конца. Он точно не помнил, когда именно Феликс с дымящимся горшком вара работал на крыше, чтобы не протекал потолок и вода не лилась на стол, стулья, кушетку, двуспальную кровать и кроватки детей. Он боялся воды, этот рыбак и пловец, что верно, то верно, на озеро ходил редко, опасался, как бы не затянуло на глубину, спуститься с олимпийского пьедестала стоило ему больше сил, чем все пройденные дистанции, вместе взятые.
И все же уйма вопросов, сомнений, неясностей, и никакого ответа, который удовлетворил бы Хинца. Но разве в этом было теперь дело?
5
Два года назад, когда Феликс колышками размечал свой участок, дядя Ганс сидел с внуком в саду. Сейчас ему живо вспомнился этот день, ранняя весна, тепло, тихо, временами ощущение одиночества, когда, устав, ребенок засыпал под зонтом. На то, что происходило рядом, он почти не обращал внимания. Уже многие пытались обосноваться в этих дебрях, но густые заросли, крапива, поваленные деревья и метровые кучи битого кирпича, оставшиеся от старого кирпичного завода, всех отпугивали. Так что до сих пор он был единственным здешним поселенцем, иногда ему как бы очень издалека слышались голоса людей, вовсе, казалось, не подозревавших о его присутствии.
Он посмотрел на малыша, наклонился к нему и стер с лобика выступившие капли пота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37