Многие из его старых знакомых перешли на другие предприятия, на партийную или профсоюзную работу, редко встречал он человека, который бы звал его «Королевский тигр». Первые годы бурного развития экономики, годы восстановления, валки леса и команд «раз-два, взяли, еще взяли» давно прошли, какие-то незнакомые ему молодые люди, мужчины и женщины в белых халатах, ходили по бетонным дорожкам, где прежде сапоги увязали в грязи.
Некогда белое здание лаборатории с высокими, широкими окнами стало серым, а застекленная часть с пилотной установкой покрылась копотью. В те времена Вера с иностранными инженерами командовала там
моторами, им она тоже командовала. Как-то, после целого ряда аварий и неудач, она опустилась перед ним на колени и стерла с его лица машинное масло.
— И все-таки я знаю кое-что получше, чем вечно по-цыгански бродяжничать, Король,— сказала она и дала ему сигарету, которую для него закурила.— Чем человек неспокойней, подвижней, тем более необходима ему твердая опора в жизни. Но где она?
Король хорошо помнил окно, третье справа наверху, которое всегда было чуть приоткрыто, когда Вера была на месте. Теперь имелись новые инструкции, разработаны были меры по экономии электроэнергии, кто-то высчитал, во что обходится легкий сквознячок заводу, и вот все щели закрыли, завинтили. Король поднялся по стальной лестнице к старой пилотной установке, спросил у одной из лаборанток, где экспортный отдел, который раньше занимал здесь две жалкие комнатенки. В ответ девица только пожала плечами. И в машинном зале, оборудованном новыми агрегатами, никто не знал, где теперь размещены сотрудники этого отдела.
В заводской столовой, ежедневном месте встреч, Король затерялся в толпе, он взял себе порцию гороха с салом и рад был, что его никто не узнал, когда вместе с двумя молодыми монтерами сел за столик в углу. Здесь, за кадками с красивыми зелеными растениями, было их постоянное место, но видели сидевших за столом все, утаить здесь чго-нибудь было невозможно.
Седоволосый человек в темном элегантном костюме подошел к их столу и улыбаясь спросил:
— Э, наконец-то опять заглянул к нам?
В одной руке он держал поднос с обедом, другую протянул, чтобы поздороваться. Но Король узнал его, только когда он назвал свое имя, Карл Фааль, в ту пору Верин шеф, теперь коммерческий директор. Он сел и с удовлетворением отметил, что кое у кого не только волосы седые, но и память дырявая.
— Ты, видно, даже мою серебряную свадьбу не помнишь?— спросил он.— Ты еще притащил живого поросенка, и никто не хотел его резать, надо надеяться, он и до сих пор жив.
Они посмеялись. В ту пору Фааль выглядел настоящим фатом, бородка, черные кудри, яркие пиджаки и вельветовые брюки, щедрый, хвастливый, он разыгрывал покровителя, когда Вера не была в отъезде.
— Если ты ее ищешь, так я помочь не смогу,— сказал он и продолжал есть, не поднимая глаз.— Тут у нас разразился грандиозный скандал, а ее вины не было. Ничего удивительного, что она исчезла. Говорят, она, с ее знанием языков, сделала карьеру, возглавляет группу переводчиков или еще что-то. Статьи в газете пишет и стихи.
Короля покоробило, что бывший соперник сразу же и напрямик заговорил о самом интимном. Ему казалось, что все теперь станут его разглядывать и шептаться; действительно, кое-кто, видно, его узнал, хотя он никого не помнил. На какое-то мгновение ему показалось, что об истории с ребенком уже ходят слухи по городу и по заводу.
— Ну и шум,— сказал он смущенно, отер лоб и поднялся.
В столовой была, как всегда, жара, теснота и давка, звенела посуда, стоял гул голосов, слышался смех.
— Будь здоров, мне нужно идти.
Но Фааль отодвинул от себя тарелку, поднялся, пошел следом за Королем и, подтолкнув его локтем, фамильярно спросил:
— Как чувствуешь себя на своем посту?
Две-три женщины поздоровались с Королем, и ему тотчас пришли на ум их имена. Внезапно воспоминание о времени здесь, на заводе, отдалось в нем резкой болью, развод, разлука с сыном и возникшая между ним и Верой отчужденность, несмотря на близость,— слишком он долго тянул и ждал.
— Полно,— успокаивал его Фааль,— я рад за тебя, но порассказать мог бы кое-что, миллионные убытки, ты бы диву дался, даже ты.
Сплетен всегда хватало, мелочных пересудов, обычной пустой болтовни, то об одном, то о другом. Послушаешь разговоры, и кажется, что много лет назад все было не иначе — затруднения с производством, ошибки в планировании, ляпсусы, такие невероятные, что невольно выслушиваешь все эти россказни до конца.
— Так где и что разбазаривают? — тут же спросил Король и остановился.
Он не мог удержаться от вопросов, хотя уже махнул водителю, чтобы тот подъезжал, а сам вышел за ворота завода.
Фааль заговорил о ценах на медь и алюминий: медь
на мировом рынке подешевела, алюминий подорожал, а завод работал по старинке, используя дефицитный алюминий вместо выгодной меди.
— Об этом ты напиши в газете,— сказал Фааль, называя колоссальные суммы, которые растрачиваются из-за неразумного расходования материалов.— Я бы тебе все это в письменном виде представил, только ты моего имени не упоминай, не то мне здесь ноги пообрывают, хотя наша бесхозяйственность ни для кого не секрет.
Король кивнул, ему сразу стало ясно, на что он здесь наткнулся. Бюрократические правила, неповоротливые умы — все это встречалось не только на этом предприя-"* тии, ошибки в планировании имели место по всей стране.
— Я сегодня же пришлю сюда Манке,— сказал Король Фаалю и крепко пожал ему руку.— Он отнесется к тебе более объективно, чем я, и не забудет о твоих ногах. Спасибо тебе!
14
Старый многоквартирный дом, в котором жил Король, во время войны был поврежден фугасной бомбой, но его уже давно отстроили, оштукатурили и покрасили в светлую краску. Он производил более приятное впечатление, чем неотличимые друг от друга многоподъездные дома или здания с вычурными фасадами периода грюндерства, все в трещинах, в рубцах от осколков, кое-как отремонтированные, там и сям замазанные известковым раствором. Куда ни кинь взгляд, ни одного дерева в этом районе у моста через Хафель, только крошечный газон во дворе да гора обломков, заросших травой, с протоптанной тропинкой.
Все снова и снова задавался Король вопросом, почему он въехал в этот дом и всерьез пытался обжить этот мрачный угол. Поначалу он занялся беспризорным двором, решив посадить несколько розовых кустов, привез землю с перегноем, суглинок и удобрения, посадил кусты, поливал, полол сорняки и какое-то время даже получал радость, когда растения давали побеги. Вернувшись из длительной поездки, он не нашел ничего из своих посадок, розы засохли, изрядную часть их вытоптали или выдрали.
— Это все дети, какая жалость,— говорили соседи, в основном старички и старушки, которые, как могли, ухаживали за цветами.
Они подбивали его на новую попытку, осыпали его советами, но он решительно отказался:
— Я постоянно в разъездах, а вечерами прихожу домой поздно, не могу я тут сад наколдовать.
Нет, он, Король, не был горожанином, садовником задних дворов. За городом, в Зандберге, деревья росли сами по себе. У Голубого озера, на сочных лугах, пышно разрослась бирючина и поднялись небольшие елочки, березки, сосенки. В мгновение ока саженцы вытянулись вверх, разветвились-в настоящую чащобу, сквозь которую ему приходилось пробивать себе дорогу, когда он шел к озеру. Там слышался плеск волн Лаго-Маджоре и ощущался аромат тропических лесов дальних стран, куда его так тянуло. Что держало его здесь, почему он вернулся теперь в этот мрачный дом?
Король включил свет, хотя был полдень, полистал газеты, горой наваленные на письменном столе, но, бегло просмотрев их, положил обратно. В газетах не было почти ни одной информации, с которой бы он уже не ознакомился и вместе со своими редакторами не определил на надлежащее место. Передовицы порой было не отличить одну от другой, да и сообщения на первой, второй и третьей страницах тоже, отчеты о выполнении плана, о соревнованиях, информации о предстоящем празднике, статьи по отделу культуры и спорта, даже большую часть фотографий надо было бы разнообразить. Только на предпоследней и последней страницах встречались порой оригинальные материалы: местная хроника, исторические заметки, судебные отчеты, а также длинный ряд извещений о смерти, которые Король в последнее время читал бегло, а то и вовсе не читал.
Взяв телефонную трубку, Король хотел сказать Роз-вите, что он в городе и скоро вернется в редакцию, но раздумал и позвонил Кате, которая никак не могла поверить, что он в это время дня дома.
— Поверь и приезжай,— сказал Король и положил трубку, не зная, что ему с самим собой делать.
Ждать, отпросится ли Катя с работы? Рассказать ей тогда, что случилось? Или шуточками, забавными историями и отговорками исхитриться растянуть этот исковерканный денек?
Он отодвинул газету, и тут против воли взгляд его задержался на извещении о смерти: Ганс Финдейзен, экономист, сорока девяти лет, многочисленные ордена и награды, известный всему городу человек. Не публиковалось ли совсем недавно его фото на странице, посвященной вопросам экономики,— он смеется, энергично жмет кому-то руку, в статье приводятся его оптимистические прогнозы на будущее и критика в адрес Фааля, Вериного бывшего шефа? Или эта статья попала в нижний ящик письменного стола Короля как материал, в котором действительное подменено желаемым, как сомнительный случай? Может, нужен был дополнительный запрос, или были возражения, а может, указание влд-жить в уста этому человеку еще более оптимистические высказывания, более тщательно взвешенные, ему, поистине излучающему силу и убежденность? И он, сорокадевятилетний, умер?
— Как считаешь, способен я принести тебе в дом ребенка?!— спросит Король Катю, когда она войдет.
Возможно, Катя сразу же найдет нужный тон, чтобы по-деловому с ним все обсудить. Лучше всего было бы, если бы она сейчас же приехала, оттащила бы его от письменного стола и от газет с извещениями о смерти, увела бы его в комнату с эркером и высокими окнами, где среди книжных полок было не так мрачно.
— Расскажи-ка,— и дело могло бы принять мирный оборот,— что же произошло?
Ничего, только домыслы, так что же его волнует? Через день-другой он отправится в длительную поездку, где не будет времени заглядывать в отдаленные уголки прошлого. Когда-то в Сахаре он хотел объехать стороной город мертвых на берегу Нила, Луксор, но неожиданно попал в путаницу фараоновых гробниц: темный лабиринт пещер в раскаленных скалах пустыни, пестро разрисованный и снабженный всеми мыслимыми орудиями труда, оружием и королевскими игрушками — королевская отрада погруженных -в набальзамированный вечный сон. Почему вспомнился ему этот эпизод, почему не забыл он его, как многое другое, более близкое?
Он мог бы сказать Кате:
— Этого не может быть, в то время я был в отъезде, Розвита могла точно назвать все даты, поездки следовали одна за другой, конференции, заседания, делегации, иной раз он возвращался поздно вечером, а утром опять улетал.
— Ты хоть ведешь записи? — спрашивала Янина, которая обычно провожала его на аэродром, обсуждала с ним неотложные дела, совала в карманы газеты, книги, записки, что еще? Кто знал, что скапливалось в нижнем ящике его стола, но уж наверняка не отчеты, протоколы и точные записи,
— Кое-что приблизительное, это да,— отвечал он на подобные вопросы.
Когда-нибудь, так он себе наметил, он достанет все эти бумажки и начнет писать: «История королевской жизни...»
Сорок девять лет было Финдейзену, далеко не тот возраст, когда человек боится извещений о смерти, гробниц фараонов и легкомысленных приключений. Король выглянул в окно, день показался ему мрачным, он снова взялся за газету и слово в слово прочел все, что сообщали скорбящие близкие: «мой любимый супруг...», «наш дорогой отец», «внезапно оборвалась достойная трудовая жизнь», «непостижимо для нас всех и безвременно...» Невыносимыми были бы эти прощания с любимыми людьми, не будь в газете и других сообщений...
«Господину Королю лично», так там написано? Король торопливо извлек из кармана конверт, уставился на него, улыбнулся, внезапно перестав испытывать и скорбь, и хоть какую-либо тревогу.
15
То была не Катя, а соседка, фрау Мёбиус, маленькая, кругленькая, живая женщина.
— Я увидела у вас свет,— сказала она, шмыгнув в комнату.
Она полдня работала в детском саду, прежде поваром, теперь помощницей воспитательницы, а кроме того, изучала педагогику и следила за порядком в квартире Короля. До того, как Катя въехала к нему, фрау Мёбиус вела его хозяйство, неохотно брала за это несколько марок, но, разумеется, при условии, что и он со своей стороны ей поможет: экономика и марксизм, литература и правописание — с этими предметами у нее не ладилось.
— А вы в этом король,— лукаво подъезжала она к
Королю, когда приходила с какой-нибудь просьбой.— Да, ваше белье я получила из стирки, лежит у меня, в полном порядке.
И в этот раз она тоже протянула ему тетрадку. Около сотни считалочек, детских стишков записала она в эту тетрадь, их надо было оценить с точки зрения сегодняшнего дня.
— Ну и как? — спросила она.— Главное, чтоб детям было весело, объяснять им ничего не надо.
Она была в затруднении, работа считалась экзаменационной, через три дня был срок сдачи.
— Как раз в день вашего рождения,— заметила она
с улыбкой, окидывая взглядом беспорядок в кабинете. Поэтому я хотела бы спросить, будете ли вы праздновать здесь и не нужно ли чуточку прибраться?
Вопрос, несмотря на дружелюбный тон, был скорее утверждением, порицанием, которое главным образом относилось к Кате.
— Н-да,— ответил Король, в самом деле давным-давно пора было устроить генеральную уборку, они уже в конце прошлой недели хотели этим заняться, но все что-то мешало.— Праздновать? — переспросил он рассеянно, ибо это тоже относилось к тем делам, которые он не считал важными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37