— Здесь увидел свет великий человек, отсюда целеустремленно зашагал по жизненному пути спаситель человечества,— слышал он выкрики оратора, обращенные к толпе, терпеливо, ничего не понимая, со скучающим видом стоящей вокруг, присланной сюда на ежегодное празднество, повод которому давало далекое мрачное прошлое. А кто бы уж вспомнил о Гитлере, фюрере с усиками, правившем недолгое время и приказавшем построить автостраду, которую все равно построили бы? Ну да, он хотел войны, но нашелся человек, который распознал грядущую опасность и с оружием в руках встал на пути грозящего всем бедствия.
— Но был ли в этом поступке смысл? — слышались перешептывания среди молодежи.— Покушение же совсем не тот путь, это ложный путь, террором не изменить ход мировой истории, даже наоборот!
Королю приятно было, что эти размышления вызывают у него улыбку, что он может наконец шагнуть навстречу Кате, которая вошла в комнату. По меньшей мере уже лет пять знали они, что единодушны в своем мнении, такова уж правда — он не создан для памятника.
— Я никак не успевала раньше,— сказала Катя, обнимая его.
Его губы, коснувшись ее волос, ее уха, прошептали:
— Как же хорошо, что ты здесь.
Кивнув, она еще теснее прижалась к нему, задохнувшись от бега.
— Я всегда здесь,— ответила она,— это тебе надо чаще бывать здесь, а так все в порядке. Разве что мне недостает того же, чего и тебе недостает.
21
Досады друг на друга у них никогда не было, и тайн друг от друга тоже, и никогда не должно было быть. Ему незачем было говорить ей, о чем он разговаривал с соседями. Она знала его авантюристические склонности и страсть расцвечивать самые простые жизненные факты. На завтрашний вечер на письменном столе лежали билеты в театр, пьесу Катя знала и разделяла мнение о ней Короля. Без лишних слов договорились они о домашних делах: белье надо разобрать, чемодан для его поездки уложить, друзья хотели приехать к ним на выходные — в Зандберг или сюда, но он, видимо, уже уедет.
— Присядь, выкури сигарету,— усадил Король Катю,— возможно, мне придется дня через три уехать на Восток.
Король, закурив, сел к письменному столу, а когда раздался телефонный звонок, снял с аппарата трубку и положил на стол. Так уж было у них заведено, когда приходила Катя и он бывал дома,— они разрешали себе спокойных четверть часа.
— Присядь же,— повторил он, кивнув ей, и показал на кресло в углу между книжными полками, где она всегда сидела и курила.
— Нет, с этим пороком кончаю! — возразила Катя, достала пачку сигарет из сумки и швырнула в корзину.— Больше не курю!
Она небрежно откинулась на спинку кресла, положила ногу на ногу, предварительно сбросив туфли, и, покачивая носком, смотрела на Короля серьезно и решительно.
— С сегодняшнего утра, а точно — с девяти часов,— добавила она, помолчав секунду,— но ты не принимаешь мои слова всерьез!
Она бросила лишь мимолетный взгляд на конверт, на статью в газете, обведенную красной рамкой, и на извещение о смерти.
— Тебя, видно, что:то так сильно занимает, что ты ни о чем меня не спрашиваешь?
Нет, он не догадывался, чего она от него хотела. Не
был он из камня, не был и памятником на Рыночной площади, гранитно- или мраморно-холодным, нет, никогда не был. В ту пору, когда он едва не угодил на постамент, он, присмирев, мигом смешался с простыми смертными, стал солдатом, ефрейтором, обладателем знака за ранение, пленным. Нет, героем его никак не назовешь. У него были жена и ребенок, когда он вернулся из русских степей, сорока лет от роду, согласно документам, в действительности же — тридцати, с бледным лицом, вспыхивающим от стыда, стоило ему задуматься о себе.
— Молчишь, нет чтобы выспросить меня, помня, что я всезнайка,— сказала Катя и протянула ему свою крошечную позолоченную зажигалку, сувенир, привезенный им когда-то из поездки.— Оставь у себя, мне она в ближайшее время не понадобится.
Она резко качнула головой, давая понять, что теперь не одобряет его подарка, зажигалки, за которую он заплатил слишком много денег в Бомбее. Другой торговец хотел ему навязать за половину этой цены, а в конце концов и за четверть цены гамак из пестросверкающего шелка, повесить можно в доме и во дворе: «Пригодится для жены и ребенка!»
— Отныне мы не курим, а как следует проветриваем,— объявила, улыбаясь, Катя, потому что Король все еще ничего не понимал.— Мне сегодня утром позвонила какая-то женщина, ты меня слушаешь?
Она еще раз назвала утреннее время, упомянула Флемминга, молодого человека — по-видимому, Франкен-берга,— детскую коляску в подъезде редакции, смятение, которое за этим последовало.
— Брось притворяться,— сказала Катя, обняла Короля, поцеловала его.— Женщина эта написала тебе письмо, но от волнения оставила в редакции только пустой конверт. Ты дедушка, у тебя внук, сегодня вечером твоя невестка придет сюда. У нее не было другого выхода. Если Томас, твой сын, ничего об этом знать не желает, так ты йо крайней мере должен это знать.
22
Всего этого не суждено было бы ему пережить, если бы он когда-то давным-давно стал героем. Об этом он тогда не думал, да и о сыне вряд ли, который только
что родился. Его подстегивали только ненависть и презрение. Он точно вслепую колотил вокруг себя кулаками да вставал на дыбы. Хотел спасти человечество или только доказать, что он не ничтожество, которое полжизни гнали в толчки, ругательски ругали и поносили? Его сын, а он давно потерял мальчика из виду, никогда не был ничтожеством, его никогда не гнали в толчки, не ругали ругательски и не поносили. Почему же этот ребенок значил для него не больше, чем все остальное на свете?
Катя ходила по комнате, забрасывала Короля вопросами: разве он не счастлив? А может, боится, что младенец, если побудет у них какое-то время, будет мешать ему работать и спать? Умеет ли он вообще обращаться с детьми? На две недели необходимо найти какое-то решение, столько продлятся курсы, на которые послали мать, ведь отец, сей королевский сын, ничем не интересуется.
— Твой сын, этот Фома неверующий,— сказала Катя, высоко вскинув брови,— не верит даже, что это действительно его сын.
Она побежала, бормоча что-то неразборчивое, в спальню, вытащила оттуда кипу книг и опустила ее у ног Короля.
— Куда их?
Где-то же надо найти место для кроватки, и пестрые обои были бы вполне уместны, пеленальный столик в углу у окна, все должно быть чисто, без пылинки.
— Может, ты испугался последствий?
Нет, Король тихо, молча радовался, готовый ко всему, словно никогда не подчинялся своим привычкам, не принимал половинчатых решений и не лелеял сумасбродной мечты бороться только за великую цель. Неудачные попытки создать семью в Дрездене, жизненные трудности и разлуки, ложные пути, взлеты и поражения в результате дали простые факты, которые он воспринял как нечто долгожданное, он же не статуя, не что-то отжившее, из камня, водруженное на постамент, и тоны сердца ребенка и ребенка его ребенка доходили до него и доставляли ему радость.
Он взял конверт, показал его Кате — торопливо надписанный, он уже не был поводом для отгадывания загадки и беспокойства. Не говоря ни слова, Король спрятал конверт вместе с вурезкой из газеты и извещением о смерти Финдейзена. Обсуждать больше было нечего, и причины для нервозности и спешки тоже не было. Улыбаясь, он взял пальто, которое, войдя, бросил на стул, и кивнул Кате.
— Я скоро вернусь,— сказал он.
С улицы Король поднял глаза наверх, на эркер, и увидел Катю, она приветственно вскинула руку, прижавшись лбом к окну. А что она ему вслед крикнула или подумала, он, как ему показалось, понял и кивнул ей.
Он еще раз попытается разбить сад на заднем дворе, посадить розы, два-три куста малины, а может, вишни и яблони, хоть одно дерево, чтоб ребенок мог взобраться на него. Король еще раз с улыбкой обернулся. Даже голубое, пронизанное солнцем Лаго-Маджоре не сманило бы его теперь, нет. Охотнее всего он сейчас же вернулся бы сюда с ребенком.
— Янина,— предложит он, выправит новые проездные документы, попросит изменить в билете на самолет фамилию.— Или Франкенберг? Или Манке? Кто хочет отправиться в поездку? Я, кажется, заслужил отдых, передышку, время для раздумья. Не осталось ли у меня двух-трех дней от отпуска? Две недели требуется мне по меньшей мере, чтобы привыкнуть к моей третьей жизни.
23
Король вновь был королем, окруженный Святой Троицей, охраняемый и отгороженный от всех и вся Розвитой, к тому же звуконепроницаемыми дверьми и стенами, вдали от зала, используемого не по назначению, где все еще лежал младенец.
— Значит, сделаем так: полоса такая-то, врезку сверху справа, вниз налево, без заголовка, разве что крошечное фото рядом. Это вам не книжки с картинками, это вам не детские забавы,— ворчал Король, перечеркивал и правил все, что ему не понравилось в гранках.
— Хотя мы не против детских забав,— добавил он и улыбнулся, изображая прекрасное настроение, и как бы между прочим сказал: — Кстати, ребенка я беру к себе, пока что, во всяком случае.
Он мог бы и не разыгрывать этой комедии. Старик Флемминг ждал в приемной, они уже перекинулись двумя-тремя словами на лестнице, но ничего сказано не было, что покончило бы с загадками. Волнение в редакции не утихало, вряд ли сотрудники возмущались бы
больше, пропади какой-нибудь ребенок бесследно. Ко всему еще, как только Король вернулся в редакцию, во всех углах, в коридорах и за стеклянными дверьми началось шушуканье, смех, хихиканье, нескрываемые насмешки, всех одолевало любопытство, как поведет себя шеф.
Янина подготовила для страницы местных новостей небольшую заметку, которую еще не сдали в набор.
— Тебе решать,— сказала она и протянула страницу рукописи Королю.
Это было, как уже давно решили, просто описание найденыша, предназначенное для последней полосы, может, население что-нибудь им подскажет: мальчик, примерно трех месяцев, голубая вязаная кофточка, ползунки в голубую и желтую полоску, белье, обвязанное красной ниткой, четыре пеленки для смены, а также бутылочки с молоком/на два дня, все лежало в коляске, обтянутой изнутри материей в фиолетовый цветочек. Заключительная строка — адреса и номера телефонов.
— Что-то же надо делать,—сказала Янина,— хотя мне это не по вкусу.
— А мне по вкусу,— возразил Король и отложил заметку.— Я беру ребенка к себе, это можно и без полиции.
Явилась Розвита и, вконец растерянная, спросила:
— Что-нибудь нужно, шеф?
Он покачал головой, просмотрел последние полосы—• культура, спорт, местные новости,— вместо той заметки поставили фото: оттепель, лужи, старушка кормит голубей.
— Н-да,— пробурчал Король,— этакое старье вытащили.
Но полосу подписал, пододвинул ее Франкенбергу, который заверил его, что фото свежее, что это мост через Хафель неподалеку от улицы, где живет шеф.
— Если фото верное, значит, я сегодня витаю в облаках,— сказал Король.— Ну, ладно.
Но тут в дверях появился Флемминг, сел и начал говорить. Он долго ждал этого часа, его осенило, что эта блондинка, которая пришла с ребенком в редакцию, неописуемо вырядилась для выхода в люди: туфли на «шпильках», меховой воротник, шляпа, какую никто не носит, косметика, пудра, губная помада, улыбка — какая-то неопределимая, сбивающая с толку.
— Милый мой! Старик потер себе лоб — конечно же, и он, как это
сделал Франкенберг, помог бы ей, если бы она его попросила, несмотря на суету в вестибюле редакции. Все смущенно покашливали, качали головами, молчали, прежде чем Флемминг продолжил рассказ, описал цвет ее пальто — светло-коричневый, бежевый, а может, серый.
— Я только лицо ее запомнил, я бы ее узнал, наверняка!
Розвита принесла кофе, пирожные, иностранные газеты, только что поступившие. Зазвонил телефон, нужно было срочно поставить на полосу сообщение АДН.
— Позовите Франкенберга,— попросил Король Роз-виту, перелистывая газеты, которые она положила ему на стол,— крупные заголовки, русские и английские,— читая бегло лишь первые полосы. Красным карандашом он отметил две-три статьи, которые следовало к утру перевести, и отнес всю пачку Розвите; та по телефону и по селектору искала Франкенберга.
— Пусть принесет свою колонку,— крикнул Король Розвите.— И поскорее!
Флемминг пил кофе, жевал пирожное.
— Да успокойся же,— по-отечески уговаривал он Короля, который, стоя, взял чашку, глянул на часы, но уже забыл, почему старик сидел у него.
— Рассказывай дальше,— рассеянно попросил он и зашагал взад-вперед по комнате, еще раз подсчитывая строчки, складывая, бормоча себе под нос какие-то цифры.— Я слушаю тебя,— уверял он Флемминга, когда тот замолчал, поднялся и на цыпочках хотел уйти.
— Дружище!
Они стояли рядом, Король обнял старика за плечи и сказал:
— Ты прав, уже конец рабочего дня. Мне нужно домой, непременно. Но как все было, симпатичной показалась тебе та женщина или нет?
Вечно получалось так, что актуальную колонку в последнюю минуту приходилось менять. Но сейчас в редакции работа еще не кончилась, оснований для паники не было. Смываться втихомолку никому нужды не будет, разыгрывать что-то, на кого-то оглядываться. Никогда между ними этого не было, они все говорили друг другу напрямик.
— Можешь меня на куски разорвать, старик,— сказал в конце концов Король.— Для меня все это загадка. Сын не раз знакомил меня кое с кем из своих красавиц, но твое описание и все прочее не подходит ни к одной.
— Франкенберг говорит, что у нее был платок на голове,— резко вставил старик, допил остатки холодного кофе, встряхнулся.— Какое ко всему этому имеет отношение твой сын?
У него сложилось весьма неблагоприятное мнение об этом молодом человеке, который едва словечко ронял, приходя в редакцию, и, даже поднимаясь по лестнице, читал газету — как Франкенберг.
— Гоп-ля! — подбадривал таких людей Флемминг, когда они спотыкались.— Лучше, чтоб статья слетела, чем ты с лестницы.
А последний раз под Новый год он советовал кое-кому из сотрудников ползком ползти по лестнице к Королю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37