— Тут уж терпенье у человека лопнет,— горячился молодой фотокорреспондент, который тоже искал квартиру.— Может, она десяток заявлений подала, каждую неделю бегала в жилищное управление, часами ждала в коридоре, потом — обещания, волокита, а дома — пятна сырости на стенах, испорченное отопление и засор в уборной, ванны нет, электропроводка сгнила. Я бы показал вам фото, которые наверняка не попадут в газету. Да поглядите-ка вокруг, прежде чем осуждать ее.
Никто не желал, чтобы ему ставили в вину, будто он не знает положения с жильем в городе и в стране, а рас-
писывает и приукрашивает, не выходя из редакции, действительность. Таких жутких историй у всех полно в запасе. Как раз в общежитиях и бараках было много скандалов, некоторые молодые рабочие уходили со строек в городе только потому, что после десяти вечера к ним никто не имел права зайти; это были восемнадцатилетние, двадцатилетние молодые люди, редко кому из них удавалось получить двухместные комнаты.
— Ясно, это сложнейшая проблема, но можем ли мы, как по мановению волшебной палочки, настроить квартир больше, чем в этом году, в прошлом году?
Сотрудник из возглавляемого Манке отдела экономики назвал цифры жилищного строительства, всем хорошо известные, и накричал на фотографа:
— Так ведь у нас нет и магазина самообслуживания, который можно бы ловко сфотографировать.
На это кто-то насмешливо возразил:
— Но ведь мы и не Бюро находок прекрасных отпрысков, младенец, к слову, совсем не безобразный.
Итак, положение вещей: галдеж в зале, Розвита появляется в коридоре, словно ничего не произошло и она ничего не слышала, Франкенберг мчится в кабинет шефа и дописывает от руки две-три фразы к передовой о Международном женском дне, которую Король охаял и наполовину исчеркал красным карандашом.
— Ох уж мы, женщины,— заметила Янина, когда прочла корректуру статей по своему отделу и свои дополнения,— мы можем поставить на голову то, что мужчины якобы поставили на ноги. И это будет нечто реальное.
11
В театре, помпезном здании периода грюндерства, с лабиринтом коридоров и репетиционной сценой в подвальном этаже, Король появился слишком поздно, он был не в духе, не хотелось ему снова молча смотреть пьесу, а потом пускаться в длиннющие дискуссии.
— Я пьесу читал, не беспокойтесь,— сказал он Вереске, художественному руководителю театра, и молодому бородатому режиссеру.— Мне пьеса не понравилась, не могу объяснить почему, да я и не занимаюсь драматургией, это же компетенция Янины, она открыла этого автора.
Принесли кофе, и последнюю сцену повторили на репетиционной сцене, хотя часть актеров уже надела свои обычные костюмы и была на пути в столовую.
— Скажи хоть словечко, ведь завтра премьера,— попросил Вереска.
Режиссер стал объяснять, как он решил затруднительную сцену — самопознание и смерть вечно хворого профессора литературы, который сбежал на один из болгарских островов и там встретился со своей разведенной женой.
— Я понимаю эту сцену как назревший расчет с половинчатостью, приспособленчеством и конформизмом, это жгучая проблема, ибо ныне она касается многих, так
,я думаю и могу это доказать.
— Так думаешь? — грубо переспросил Король и пошел с Береской, который упорно следовал за ним по пятам, в самый дальний угол подвала, ближе к двери.— И даже можешь доказать?
Проблем, действительно не терпящих отлагательства, было предостаточно, Король мог бы часами говорить о них. Даже те проблемы, что в этот день мучили его, заставили колесить по всей округе — их нужно было еще уладить и довести до конца,— мешали терпеливо слушать горестный монолог на сцене: герой, который всю жизнь вел подлую игру с друзьями и женщинами, с самой жизнью и с политикой. Теперь он громогласно раскаивается, кричит, просит у жены прощения и желает умереть в ее объятиях.
— Ему только власяницы не хватает,— саркастически заметил Король и встал еще до того, как занавес опустился.— Грешник кается, получает прощение и спасается в небытие. Тьфу, черт! Почему бы ему сразу не исчезнуть на небесах или в аду?
Он хотел было идти, но актеры сошли со сцены и бурно его атаковали. Они защищали пьесу и резко отметали все возражения Короля.
— Пьесу надо рассматривать в целом, без шор,— заявил режиссер.— Смерть — такая же законная тема, как рождение, любовь, мир или война, мы ни от чего не должны отмежевываться!
Все горячились, доказывая, что кругом якобы царят узколобость и невежество, что требуется-де медовый оптимизм, а правда никому не нужна: этим можно только отпугнуть публику.
— Хреновый оптимизм! — воскликнула молоденькая дерзкая актриса.— Вам бы только оперетки, все еще розовые очки носите!
А какой-то остряк под хохот остальных заявил:
— Будь наш герой крупным функционером, так наверняка был бы другой конец, он не держал бы речей об ошибках.
— На таком острове во всяком случае,— возразил Король и прислонился к железной двери, ведущей на улицу, которую охотно распахнул бы и захлопнул за собой.— Вместо того чтобы что-то изменить, сваливают всю вину на других,— рассердился он.— Кто спотыкается, пусть убирает камни с дороги, а не целует их, если брякнулся.
Король с раздражением оглядел собравшихся и пожалел, что увлекся и высказал свое мнение в столь грубой форме. По сути дела, его это вообще не касалось, подобные споры ни к чему не вели, публика должна составить себе собственное мнение. Он пришел сюда ради Верески, они были давным-давно знакомы, еще с послевоенных времен в Дрездене. И Янина пробудила его любопытство, она считала автора крупным талантом, восхваляя его до небес, подготовила полполосы для послезавтрашнего номера.
— Я нахожу пьесу скучной, безысходной, ты уж извини,— сказал он Вереске, возвращая рукопись.— Я бы этому жалкому типу в горло вцепился и спросил: чего ты плачешься? Почему не глянул прежде в зеркало? И что, в конце концов, значит эта мышиная возня, если мы всего-навсего присутствовали при осмотре трупа, соборовании и бальзамировании нечистой совести?
Король рывком открыл дверь, хотел глотнуть свежего воздуха. Редко ему было что-то так омерзительно, как эта жалостливость, которую проявил человек, ровесник его сына, ребенок еще, когда кончилась война; он вырос в хаосе переломного периода, когда все начиналось заново, брошен был в водоворот наших бурный дней, которым, надо надеяться, конца не будет, даже если одна-единственная детская коляска вносит некоторое замешательство.
Что пришло бы в голову мне на каком-нибудь острове Черного моря? — спросил себя Король и, достав из кармана трубку, закурил. Или в Монголии, одному в песках пустыни? Воздух, трубка и тишина во дворе подействовали на него благотворно, только Вереска все еще был с ним, поэтому Король заявил ему без обиняков:
— Дружище, мы же не затем работаем до седьмого пота, чтобы эти чокнутые поганили лучшие годы нашей жизни. Играйте пьесу, пусть ее освищут, тогда ты получишь урок, который кое-кому очень нужен.
Король махнул Фреду, тот тут же подъехал и открыл дверцу машины.
— Завтра, на премьере, я никак не смогу быть, да я бы и не вынес этого,— сказал Король, рассеянно глянув на часы, мысленно уже где-то далеко отсюда.
— А сегодня вечером? — спросил Вереска.— Нам нужно еще раз обо всем поговорить, ты обронил два-три критических замечания, пустил в ход тяжелую артиллерию...
— Нет, есть дела поважнее! — крикнул ему Король, окутал себя клубами дыма, покачал головой.
Он и так уже слишком долго задержался, день ведь не растянешь, год — может быть, а жизнь — вообще бесконечна, и начинается она все снова и снова: какой же силой обладала одна только мысль о ребенке или о ребенке твоего ребенка в этот напряженно прожитый день! Жизнь побеждает смерть!
12
Толстый энергичный Ганс Манке, ведающий вопросами экономики, позвонил Розвите и резко спросил:
— Что случилось, где пропадает шеф? Торговля овощами— все еще задача номер один!
У Манке сидел Кулль, директор крытого рынка, который условился с Королем о встрече. Все упирается в транспорт, и прессе следовало им помочь, уже несколько дней бились над этой проблемой корреспонденты и репортеры, настолько серьезным было положение. Наступила оттепель, грузовики с картофелем и овощами увязали в грязи. На прошлой неделе ночью сотни килограммов картофеля замерзли, а грузовики с южными фруктами застряли в придорожных канавах, опрокинулись— поломанные оси, поврежденные моторы, а запасных деталей к старым грузовикам не было.
— Он мне не верит, увиливает, уже сколько дней я чуть не на коленях стою, а он не хочет больше браться за рискованные темы,— ругался Кулль.— Пусть на эти драндулеты, они же не заводятся, все, а колдовать я не умею. Мне нужна помощь, факты
и выступления газеты, черным по белому!
— Но не в черном свете,— добавил Манке и положил трубку.
Он не понял, что ответила ему Розвита, очевидно, шум вокруг ребенка взволновал се сверх всякой меры.
— В конце концов, есть и другие проблемы,— сказал он Куллю и достал из письменного стола сигары.— Ты же эти любишь? Или лучше рюмочку водки? Шеф уехал, на худой коней сами что-нибудь придумаем, вполне рациональное.
— Да что же? — воскликнул Кулль и отрицательно качнул головой — он не хотел сигар, не хотел водки, он хотел только выступления газеты.— Рынок пустует. Я стал посмешищем, в отчетах «ура-да-здравствует», а овощей нет, фруктов и картофеля совсем мало. Мне нужны грузовики!
Одна из сотрудниц проскользнула в дверь и выпалила:
— Извини, по Инги Диц нет на месте.— Она подошла вплотную к Манке и понизила голос.— А у нее ребенок, ему примерно столько же месяцев. Вот, фотография с ее стола, глянь-ка сам!
Она протянула ему через стол цветное фото — ничем не примечательное личико младенца.
— Очень может быть, что тут не все в порядке: никто ее не видел, она не звонила, не объясняла, почему не пришла. Нет ли тут связи?
— Нет,— не очень-то вежливо отверг ее предположения Манке.— Милочка! — Он подымил сигарой, вспомнил, что Инга Диц, сотрудник надежный, говорила вчера о своей больной дочери.— Дочь у нее! Девочка, а нам подбросили мальчика, вы же это знаете.— Со злостью отодвинул он от себя фотографию.— Сумасшедший дом! Образумьтесь, наконец, и не преувеличивайте беды!
Молодая женщина взяла фото и выскользнула из комнаты, едва не столкнувшись с Куллем, который, качая головой, ходил взад-вперед по комнате. Зазвонил телефон, говорил работник рынка: Короля только что видели, он сделал большой крюк, чтобы объехать унылую шеренгу грузовиков.
— Что ж вы его за волосы не притащили? — обрушился Кулль на говорившего, вырвав трубку из рук Манке.— Черт побери, я ему выдам, я доберусь до него, я остаюсь, поймаю его, закачу ему скандал, не опомнится.
Расставив ноги, уперев руки в бока, стоял Кулль у стола и, тяжело дыша, отмахивался от сигарного дыма.
— Сумасшедший дом,— повторил и он, высоко вскинув брови.— Ребенка вам кто-то подбросил? И неизвестно кто? — Он сел, уставившись куда-то в пустоту, а потом, покачав головой, спросил:—Разве такое бывает? Младенец в редакции?
— Да, в редакции,— подтвердил Манке, кивнув. Проглядев статью о транспортном парке торговые
организаций, Манке понял, что парк этот выглядит далеко не лучшим образом, никакой надежды не подает.
— Тебе, полагаю, нужны грузовики, а не детские коляски.— Манке порылся в отчетах о тех предприятиях, которые обычно помогали с транспортом, бормоча: — На линии, на капитальном ремонте, полиция задержала, откомандированы по особому заданию, лимит на горючее.
Сигара потухла, Манке бросил ее в пепельницу, хлоп-пул рукой по столу.
— У нас нет резервов. Их даже самый ловкий газетчик не наколдует! — Он откинулся на спинку кресла, раздосадованный, потому что пришлось признаться в собственном бессилии.— Можешь ждать чуда, а по мне — так Короля.
— Король увиливает от встречи,— заявил Кулль и, попросив отчеты, стал бегло их просматривать: номера машин, маршруты, отметки предприятий и мастерских, у каждой строчки галочки, но машин для фруктов и овощей нет, другие задачи важнее.— А там что случилось? Слышишь? — Толстяк откашлялся, уставился на дверь. В коридоре слышен был детский плач.— Ну и ну! И как ему такое удается? Нашему младшему был годик, так он чуть не лопнул от крика, когда мы его раз соседям оставили. Больше никогда не оставляли!
Манке покашлял, достал новую сигару, неторопливо ее закурил.
— Этих забот мы не знали, но нам бы очень хотелось малыша.— Минуту он сидел молча, задумавшись, смущенно улыбаясь.— Представляешь, как это действует на нервы многим здесь, в редакции?
Трудности с грузовиками были, казалось, забыты, даже Кулль, который поднялся и, тяжело дыша, ходил по комнате, спросил только:
— А кто с ним? Куда вы его сунули? Что же будет дальше? — Он подошел к телефону, предложил вызвать жену.— Наши уже большие, она сейчас же приедет.
— Сперва пусть появится Король,— ответил Манке, потушил сигару и вышел из-за стола.— Ты ведь ждешь его из-за грузовиков? Но я покажу тебе ребенка, он в зале, у Маргот Кнопф, там он в хороших руках, этот ребятенок!
13
На берегу реки стоял старый завод, где Король работал два года монтером, когда после болезни и еще кое-каких обстоятельств ему осточертели канцелярщина и бумажки. Его, партийного работника, обвинили в экстремистских тенденциях и псевдореволюционных действиях, все это приписали его трудному прошлому, тюремному заключению и фанатичной ненависти ко всему вчерашнему, но ведь все это — как он и сам должен понять — не преодолеть одним махом. Эх, как же давно это было!
От испарений, клубов дыма и копоти, пробивавшейся из всех щелей, у него перехватило дыхание. Он едва ориентировался на территории завода, расширенной за счет трасс трубопроводов, бензохранилищ и заводских зданий. В последнее время, приезжая на завод, он ограничивался короткими официальными визитами в главное здание у ворот, другие сотрудники газеты бывали здесь очень часто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37