https://wodolei.ru/catalog/accessories/
как следовало ему
поступить, если бы вправду что-то случилось? Сам того не желая, он украдкой бросил взгляд назад, но увидел, что мальчик, веселый и бодрый, едва ли не вприпрыжку идет своей дорогой. И, вздохнув с облегчением, сказал себе: нет, ничего серьезного, напротив!
Солнце опять сияло, гроза прошла. Дождя почти и не было, только от лесов поднимался туман, обволакивая озеро голубой пеленой. И все же воздух оставался прозрачным в этот день, полный неожиданностей.
Птицы уже улетали, вороны, громко каркая, опускались на сжатые поля. Подобрав два-три колоса, Ганс вылущил зерна и сунул их в раковину, а раковину протянул самым громогласным крикуньям. Маленькая взъерошенная ворона, подпрыгивая, описывала вокруг мальчика круги, но приблизилась только тогда, когда мальчик застыл на месте, не смея дохнуть, тут птица стала зерно за зерном выклевывать из раковины.
С тех пор Ганс знал: силой воображения и притворством можно достичь многого, что кажется несбыточным. Он всю жизнь с благодарностью вспоминал учителя и взъерошенную ворону, ведь они навели его на эту мысль. И краденой раковиной очень дорожил, ставил ее на стол, когда впоследствии демонстрировал свои фокусы.
— Это она мне нашептала,— говорил он нам, детям, и показывал всегда одни и те же фокусы с игральными картами, шелковыми платками и шариками, которых мы не могли разгадать.
— Смотрите внимательно, слушайте,— кричал он нам неизменно.— Все люди хотят самого прекрасного, самого лучшего, нет, самого наилучшего! Самое-самое лучшее нам как раз подходит, а тут нам поможет только волшебство. Может, кто-нибудь знает, как иначе превратить трефового валета в туза червей?
Точно подброшенные чьей-то невидимой рукой, проплывали перед нашими глазами раскинутые веером карты, одна прилипала к стене, туз червей, и мы, завороженные, подхватывали за дядей магическое заклинание:
— Фокус-покус, бумбарлах!
4
Два или три года назад я поехал в Лагов, что в сорока километрах восточнее Франкфурта-на-Одере. Вдоль границы и реки по ту и по эту сторону — сосновые леса.
поля, луга, озера, деревни и несколько городков, названия которых я не запомнил. Куда я ехал, я осознал уже в пути, то ли глянув на дорожный указатель, то ли на карту автомобильных дорог. Однако же совсем не случайно оказался я на берегу того приветливого озера, которое было столь романтично преображено дядей Гансом.
Стояла солнечная погода, весна только начиналась, еще не толклись всюду туристы, на озере лишь единичные яхтсмены и байдарочники, кругом тишина, Мальчишки, на которых с удивлением таращилась стайка девчонок, босиком шлепали по холодной воде, плескались, брызгались. Мне показалось, что они вот-вот бросятся вплавь, нырнут и подерутся из-за трофея, который один из них достанет со дна озера. Раковину?
На заднем плане я, правда, видел не остров Изола Белла и не дворцы Борромео, а средневековый замок, выстроенный на косе, окруженный полуразвалившимися стенами и невысокими домишками, рядом колокольню и, возможно, школу, пестро раскрашенный фахверковый дом с резьбой по фронтону и на заборах, перед которыми толпились ребятишки. На рынке напротив — открытые прилавки под яркими навесами, плетеные корзины, глиняные горшки, блузки, платья и вышитые платки, и тут же рядом — яйца, капуста и отмытая до блеска морковь, жареное и печеное, и все — в облаке аппетитных ароматов. Я чуть не стал жертвой собственного воображения, представив себе, что время здесь остановилось и среди этой гущи телег, ярмарочной толпы, шныряющих под ногами кошек, собак, кур и голубей дядя Ганс — самый счастливый человек, как внушал он мне еще с детских лет. Скорее же всего, он ни разу не возвращался в этот городок, в который лишь к обеду, когда я уже осмотрелся в древних стенах, прибыли колонны автотуристов, нарушившие идиллическую тишину замка. Сам замок давно превратили в музей, а старинное здание с крестовым сводом, принадлежавшее рыцарям мальтийского ордена,— в роскошный отель с рестораном и кафе.
— Все тут изменилось,— сказал пожилой поляк, хорошо говоривший по-немецки, показывая мне гору Шпигельберг, где дядя пас овец.— Там теперь кемпинг, и он с каждым годом разрастается, занимает все больше и больше места.
Поляк посмеялся над толпами туристов, без неприязни говорил о прошлом — о войне и послевоенном периоде, о немцах, стариках, женщинах и детях, со всем своим скарбом покинувших некогда эти места.
— Теперь они иной раз приезжают со своими внуками, останавливаются перед домами, которые едва узнают, вглядываются, хотят увидеть, что из всего этого получилось.
Когда я назвал фамилию стариков, воспитавших Ганса, он пожал плечами.
— Король? Здесь не было королей, одни крестьяне.— Он показал на стену перед городской стеной, на голые кусты, надгробные камни.— Гляньте-ка там, а у нас никто не знает такой фамилии.
Но сохранились и документы — церковный реестр и полицейские акты, в них были точно занесены даты всех рождений, свадеб и смертей и, конечно же, даты семейства Королей, которые были бедными крестьянами. Я нашел даже даты регистрации их родителей, их дедов и бабок и более отдаленных предков, барщинных крестьян, что столетия назад построили у озера, на скалистой косе, которую то и дело заливало водой, укрепления и хижины, а позже и замок Поколение за поколением должны были они нести службу у бранденбургских рыцарей, позже — у мальтийских рыцарей, в чьи руки попал замок вместе с окружающими его деревнями, знатных, с головы до ног вооруженных членов духовно-рыцарского ордена, в длинных черных мантиях, с белыми крестами, на которых красовались орлы, рыцарей, каких можно было видеть на старинных, потемневших от времени картинах в музее замка Последний Король, упомянутый в документах, выполнял в дворянском поместье Лагов случайные работы: штукатурил стены, вставлял стекла, пока его не уволили и с помощью полиции не выдворили из города — он будто бы предумышленно бил дорогие стекла оранжереи в саду замка. И было это точно в том самом году, когда дядя Ганс покинул рай своего детства.
5
Прочитанная запись напомнила мне странную историю, которую дядя Ганс частенько рассказывал.
— Это не сказка для детей, а горькая правда,— серьезно и важно уверял он всех, но обращался в семейном кругу не к старшим, а к моим двоюродным братьям
и сестрам, к моему брату и ко мне, в последнее время еще к моим детям, его лучшим слушателям. И начинал всегда с описания природы вокруг легендарного Лаго-Маджоре, а также раковины, которую якобы выдул волшебник из прозрачного стекла.
— Из стекла выдул? Волшебник? — переспрашивали его.
Никто не хотел вот так вдруг поверить в чудеса, то и дело случавшиеся в дни его детства. Поэтому он ошеломлял своих слушателей для начала «доказательством»: распускал немного мыла в воде, дул в соломинку, и перед глазами слушателей плыли отливающие всеми цветами радуги мыльные пузыри.
— Точно так же выдувают стекло, этот жидкий песок, его можно окрасить, можно придать ему определенную форму или спрессовать, как ты того желаешь, подучить зеркала или оконные стекла, вообще всякие сокровища. Глядите!
Большой палец его, искривленный, точно серп молодого месяца, взлетал вверх, а кончик был белый, сплющенный, покрытый ороговевшей кожей и едва ли не прозрачный.
— С помощью этого пальца я вставил бесчисленное множество стекол в окопные рамы, только этим пальцем, без шпателя или ножа, с точностью до миллиметра, а держались стекла как влитые. Я выбирал себе самые лучшие заказы, самые большие окна, витрины, целые галереи и крыши из стекла. Люди называли меня «Лунный стекольщик», ведь я и по ночам умел работать со стеклом, хотя большинство людей даже днем не видят, что такое хорошее, чистое стекло.— Он протягивал нам обе руки и тихо, таинственно говорил: — Вот оно — самое лучшее стекло.
И тут уж никто из окружающих не сомневался больше, что у него в руках стекло, что он примеряет его в рамы, стеклит крыши и вдали от семейной суеты и всего мира возводит стеклянный дом, в котором мы сидим, слушаем его и удивляемся.
Да, стекло в те времена было очень дорогим, вообще самым дорогим из всего, что дядя Ганс, если не считать раковины, встречал на берегу озера.
— Стекла трогать не смей, парнишка,— грозил ему дед, старый Король, отсылавший мальчика то к овцам, то в школу — смотря по погоде.
Но висячий замок на сарае, где хранилось стекло, можно было при известной ловкости открыть и без ключа. Гансу удалось отыскать между дранками и стружками несколько обломков стекла, которые он вставил в оконце лачуги на опушке, чтобы иметь хороший обзор, когда приходилось прятаться в ней во время дождя. Мало-помалу он пробил окна на каждой стороне лачуги, внизу и вверху стен, так что и лежа видел озеро, городок, овец на лугу и даже небо. Когда бушевала буря, по небу тянулись темные тучи и дождевые капли или градины стучали по стеклу, он прижимался лбом к окну и дивился, что находится сразу и в лачуге и на улице. Как только солнце опять прорывалось сквозь тучи, он с нетерпением ждал радуги, и порой лачуга, казалось, превращается в сверкающий стеклянный дом. Ганс пытался руками удержать на оконных стеклах пестромерцающие блики, но только протянет он руку, и чудо развеивается, а сырость каплями стекает ему на лицо. Овцы блеяли, старик Король звал-звал мальчика и ругался:
— Только приди домой, паршивец!
Оконца в лачуге, работа со стеклорезом и с замазкой — ничто не укрылось от старика, только о мечтаниях мальчика он понятия не имел. Тот получил хорошую взбучку, новую порцию поучений, на дверь сарая дед повесил новый замок и с ворчаньем приказал Гансу взяться лучше за полезное дело.
Так Ганс стал возить тележку, груженную стеклом, и чистить стекла, которые дед вставлял в оконные рамы, а однажды ему позволено было большим пальцем притереть замазку и за эту работу, выполненную ловко и тщательно, его впервые в жизни похвалили.
— Глянь-ка, стекло принесет ему счастье! — говорили люди.
Скоро старик Король разрешил ему работать одному, а сам чесал язык с любопытными, удивляясь, как это его «ученик» в мгновение ока нарезал и вставлял в рамы натертые до блеска оконные стекла. В кабачке, потягивая пиво и водку, он хвастал:
— Да, стекло принесет ему счастье!
Мальчонке с такими золотыми руками нечего было терять время на овец и школьную премудрость. И не лучше ли теперь мастеру Королю держать в своих трясущихся руках пивную кружку, если Ганс куда вернее управляется с оконным стеклом?
Недостатка в стекле и замазке не было, равно как в усердии и речистости, дабы все жители городка обзавелись в своих домах приличными окнами. Но намерениям этим имелись пределы: хибары с крошечными оконцами, нужда и бедность безземельных и неимущих крестьян и рыбаков. Никто здесь не проявлял желания обзавестись такой роскошью, как стекло. Там, где хлеба в обрез, хватает слепого света мутных окон. А разобьется окно, так в трухлявые рамы вставляли кусок картона или заклеивали трещину полоской бумаги. Редко кто вставлял целиком новое стекло, а тем более заменял всю раму — самое большее, если уж ветер слишком зло свистел в клетушке, так, вставят обрезок или укрепят окно куском замазки. Даже более состоятельные жители Лагова избегали крупных затрат на хрупкий товар, пока не наступала крайняя нужда. Подобно родителям и прародителям, они сиднем сидели в своих мрачных комнатушках, а по вечерам все равно захлопывали и запирали ставни на засов; времена были неспокойные, назойливые взгляды — нежелательны. Даже владельцы лавок — булочники, мясники и мелочные торговцы — не поддавались на уговоры увеличить свои витрины или обновить их, чтобы привлечь больше покупателей. Они сокрушались и плакались, клеймили расточительность и чванство. С какой стати позволять, чтобы за ними следили, к тому же через стекла Короля, вставленные за сумасшедшие деньги?
Только помещик проявил щедрость:
— Я всегда плачу за хороший свет хорошие деньги.
Он приказал остеклить заново не только окна по фасаду старинного барского дома, но конюшни, теплицы и оранжерею во дворе замка. Даже рамы они с дедом покрасили заново, а стекла отполировали до блеска, так что Гансу одно удовольствие было смотреться в них и гримасничать.
-- Эй, кривляка, пошел прочь! — ругал его помещик, который то и дело являлся, чтобы проверить их работу.— Вот тут я вижу пылинки.
Своею тростью он вдребезги разбивал стекла, не вычищенные, по его мнению, до блеска. Каждый раз он был чем-то недоволен; в хлеву же и в оранжерее так разбушевался, что осколки летели, словно началось светопреставление, а старик Король от страха и злости едва не выпал в последнее целое окно.
По для маленького Ганса эта расправа над стеклами, эта груда осколков была хорошим уроком. Он притащил новые стекла, снова нарезал и примерил, укрепил замазкой, притер и понял, что, пока будут осколки, у него будет и работа. Он своими глазами видел, что достаточно просто удара палки, чтобы для окна, которое отстояло бы годы и десятилетия, потребовалось новое стекло.
Л так как Ганс от своей работы получал удовольствие, он скоро решил, что может таким способом всегда добывать себе работу. Днем он выискивал себе будущие рабочие места, а по ночам ударом палки доказывал свою необходимость Особенно возбуждали его рвение кичливые виллы с огромными окнами, а также стеклянные оазисы садоводств с их оранжереями. У него вошло в привычку внимательно осматриваться по сторонам во время своих странствий и между делом подбирать подходящую палку и еще более действенные камни. Вскоре по вечерам в его карманах гремело так много метательных снарядов, что он, швыряясь ими, терял всякое чувство меры и на следующий день не справлялся с навалившейся работой. Но, чтобы создавать, он был вынужден разрушать и потому учился сдерживать себя и ограничивать, притворно выражать сочувствие и ужас, хотя ему, скорее, хотелось ликовать и прыгать от радости. Он высказывал самые невероятные предположения, поскольку потерпевшие, не приметив ни града, ни палящей жары, ни птичьих стай и, уж конечно, умышленных налетов стекольщика, грешили на сверхъестественные силы, что везде и всюду с таким упорством крушат оконные стекла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
поступить, если бы вправду что-то случилось? Сам того не желая, он украдкой бросил взгляд назад, но увидел, что мальчик, веселый и бодрый, едва ли не вприпрыжку идет своей дорогой. И, вздохнув с облегчением, сказал себе: нет, ничего серьезного, напротив!
Солнце опять сияло, гроза прошла. Дождя почти и не было, только от лесов поднимался туман, обволакивая озеро голубой пеленой. И все же воздух оставался прозрачным в этот день, полный неожиданностей.
Птицы уже улетали, вороны, громко каркая, опускались на сжатые поля. Подобрав два-три колоса, Ганс вылущил зерна и сунул их в раковину, а раковину протянул самым громогласным крикуньям. Маленькая взъерошенная ворона, подпрыгивая, описывала вокруг мальчика круги, но приблизилась только тогда, когда мальчик застыл на месте, не смея дохнуть, тут птица стала зерно за зерном выклевывать из раковины.
С тех пор Ганс знал: силой воображения и притворством можно достичь многого, что кажется несбыточным. Он всю жизнь с благодарностью вспоминал учителя и взъерошенную ворону, ведь они навели его на эту мысль. И краденой раковиной очень дорожил, ставил ее на стол, когда впоследствии демонстрировал свои фокусы.
— Это она мне нашептала,— говорил он нам, детям, и показывал всегда одни и те же фокусы с игральными картами, шелковыми платками и шариками, которых мы не могли разгадать.
— Смотрите внимательно, слушайте,— кричал он нам неизменно.— Все люди хотят самого прекрасного, самого лучшего, нет, самого наилучшего! Самое-самое лучшее нам как раз подходит, а тут нам поможет только волшебство. Может, кто-нибудь знает, как иначе превратить трефового валета в туза червей?
Точно подброшенные чьей-то невидимой рукой, проплывали перед нашими глазами раскинутые веером карты, одна прилипала к стене, туз червей, и мы, завороженные, подхватывали за дядей магическое заклинание:
— Фокус-покус, бумбарлах!
4
Два или три года назад я поехал в Лагов, что в сорока километрах восточнее Франкфурта-на-Одере. Вдоль границы и реки по ту и по эту сторону — сосновые леса.
поля, луга, озера, деревни и несколько городков, названия которых я не запомнил. Куда я ехал, я осознал уже в пути, то ли глянув на дорожный указатель, то ли на карту автомобильных дорог. Однако же совсем не случайно оказался я на берегу того приветливого озера, которое было столь романтично преображено дядей Гансом.
Стояла солнечная погода, весна только начиналась, еще не толклись всюду туристы, на озере лишь единичные яхтсмены и байдарочники, кругом тишина, Мальчишки, на которых с удивлением таращилась стайка девчонок, босиком шлепали по холодной воде, плескались, брызгались. Мне показалось, что они вот-вот бросятся вплавь, нырнут и подерутся из-за трофея, который один из них достанет со дна озера. Раковину?
На заднем плане я, правда, видел не остров Изола Белла и не дворцы Борромео, а средневековый замок, выстроенный на косе, окруженный полуразвалившимися стенами и невысокими домишками, рядом колокольню и, возможно, школу, пестро раскрашенный фахверковый дом с резьбой по фронтону и на заборах, перед которыми толпились ребятишки. На рынке напротив — открытые прилавки под яркими навесами, плетеные корзины, глиняные горшки, блузки, платья и вышитые платки, и тут же рядом — яйца, капуста и отмытая до блеска морковь, жареное и печеное, и все — в облаке аппетитных ароматов. Я чуть не стал жертвой собственного воображения, представив себе, что время здесь остановилось и среди этой гущи телег, ярмарочной толпы, шныряющих под ногами кошек, собак, кур и голубей дядя Ганс — самый счастливый человек, как внушал он мне еще с детских лет. Скорее же всего, он ни разу не возвращался в этот городок, в который лишь к обеду, когда я уже осмотрелся в древних стенах, прибыли колонны автотуристов, нарушившие идиллическую тишину замка. Сам замок давно превратили в музей, а старинное здание с крестовым сводом, принадлежавшее рыцарям мальтийского ордена,— в роскошный отель с рестораном и кафе.
— Все тут изменилось,— сказал пожилой поляк, хорошо говоривший по-немецки, показывая мне гору Шпигельберг, где дядя пас овец.— Там теперь кемпинг, и он с каждым годом разрастается, занимает все больше и больше места.
Поляк посмеялся над толпами туристов, без неприязни говорил о прошлом — о войне и послевоенном периоде, о немцах, стариках, женщинах и детях, со всем своим скарбом покинувших некогда эти места.
— Теперь они иной раз приезжают со своими внуками, останавливаются перед домами, которые едва узнают, вглядываются, хотят увидеть, что из всего этого получилось.
Когда я назвал фамилию стариков, воспитавших Ганса, он пожал плечами.
— Король? Здесь не было королей, одни крестьяне.— Он показал на стену перед городской стеной, на голые кусты, надгробные камни.— Гляньте-ка там, а у нас никто не знает такой фамилии.
Но сохранились и документы — церковный реестр и полицейские акты, в них были точно занесены даты всех рождений, свадеб и смертей и, конечно же, даты семейства Королей, которые были бедными крестьянами. Я нашел даже даты регистрации их родителей, их дедов и бабок и более отдаленных предков, барщинных крестьян, что столетия назад построили у озера, на скалистой косе, которую то и дело заливало водой, укрепления и хижины, а позже и замок Поколение за поколением должны были они нести службу у бранденбургских рыцарей, позже — у мальтийских рыцарей, в чьи руки попал замок вместе с окружающими его деревнями, знатных, с головы до ног вооруженных членов духовно-рыцарского ордена, в длинных черных мантиях, с белыми крестами, на которых красовались орлы, рыцарей, каких можно было видеть на старинных, потемневших от времени картинах в музее замка Последний Король, упомянутый в документах, выполнял в дворянском поместье Лагов случайные работы: штукатурил стены, вставлял стекла, пока его не уволили и с помощью полиции не выдворили из города — он будто бы предумышленно бил дорогие стекла оранжереи в саду замка. И было это точно в том самом году, когда дядя Ганс покинул рай своего детства.
5
Прочитанная запись напомнила мне странную историю, которую дядя Ганс частенько рассказывал.
— Это не сказка для детей, а горькая правда,— серьезно и важно уверял он всех, но обращался в семейном кругу не к старшим, а к моим двоюродным братьям
и сестрам, к моему брату и ко мне, в последнее время еще к моим детям, его лучшим слушателям. И начинал всегда с описания природы вокруг легендарного Лаго-Маджоре, а также раковины, которую якобы выдул волшебник из прозрачного стекла.
— Из стекла выдул? Волшебник? — переспрашивали его.
Никто не хотел вот так вдруг поверить в чудеса, то и дело случавшиеся в дни его детства. Поэтому он ошеломлял своих слушателей для начала «доказательством»: распускал немного мыла в воде, дул в соломинку, и перед глазами слушателей плыли отливающие всеми цветами радуги мыльные пузыри.
— Точно так же выдувают стекло, этот жидкий песок, его можно окрасить, можно придать ему определенную форму или спрессовать, как ты того желаешь, подучить зеркала или оконные стекла, вообще всякие сокровища. Глядите!
Большой палец его, искривленный, точно серп молодого месяца, взлетал вверх, а кончик был белый, сплющенный, покрытый ороговевшей кожей и едва ли не прозрачный.
— С помощью этого пальца я вставил бесчисленное множество стекол в окопные рамы, только этим пальцем, без шпателя или ножа, с точностью до миллиметра, а держались стекла как влитые. Я выбирал себе самые лучшие заказы, самые большие окна, витрины, целые галереи и крыши из стекла. Люди называли меня «Лунный стекольщик», ведь я и по ночам умел работать со стеклом, хотя большинство людей даже днем не видят, что такое хорошее, чистое стекло.— Он протягивал нам обе руки и тихо, таинственно говорил: — Вот оно — самое лучшее стекло.
И тут уж никто из окружающих не сомневался больше, что у него в руках стекло, что он примеряет его в рамы, стеклит крыши и вдали от семейной суеты и всего мира возводит стеклянный дом, в котором мы сидим, слушаем его и удивляемся.
Да, стекло в те времена было очень дорогим, вообще самым дорогим из всего, что дядя Ганс, если не считать раковины, встречал на берегу озера.
— Стекла трогать не смей, парнишка,— грозил ему дед, старый Король, отсылавший мальчика то к овцам, то в школу — смотря по погоде.
Но висячий замок на сарае, где хранилось стекло, можно было при известной ловкости открыть и без ключа. Гансу удалось отыскать между дранками и стружками несколько обломков стекла, которые он вставил в оконце лачуги на опушке, чтобы иметь хороший обзор, когда приходилось прятаться в ней во время дождя. Мало-помалу он пробил окна на каждой стороне лачуги, внизу и вверху стен, так что и лежа видел озеро, городок, овец на лугу и даже небо. Когда бушевала буря, по небу тянулись темные тучи и дождевые капли или градины стучали по стеклу, он прижимался лбом к окну и дивился, что находится сразу и в лачуге и на улице. Как только солнце опять прорывалось сквозь тучи, он с нетерпением ждал радуги, и порой лачуга, казалось, превращается в сверкающий стеклянный дом. Ганс пытался руками удержать на оконных стеклах пестромерцающие блики, но только протянет он руку, и чудо развеивается, а сырость каплями стекает ему на лицо. Овцы блеяли, старик Король звал-звал мальчика и ругался:
— Только приди домой, паршивец!
Оконца в лачуге, работа со стеклорезом и с замазкой — ничто не укрылось от старика, только о мечтаниях мальчика он понятия не имел. Тот получил хорошую взбучку, новую порцию поучений, на дверь сарая дед повесил новый замок и с ворчаньем приказал Гансу взяться лучше за полезное дело.
Так Ганс стал возить тележку, груженную стеклом, и чистить стекла, которые дед вставлял в оконные рамы, а однажды ему позволено было большим пальцем притереть замазку и за эту работу, выполненную ловко и тщательно, его впервые в жизни похвалили.
— Глянь-ка, стекло принесет ему счастье! — говорили люди.
Скоро старик Король разрешил ему работать одному, а сам чесал язык с любопытными, удивляясь, как это его «ученик» в мгновение ока нарезал и вставлял в рамы натертые до блеска оконные стекла. В кабачке, потягивая пиво и водку, он хвастал:
— Да, стекло принесет ему счастье!
Мальчонке с такими золотыми руками нечего было терять время на овец и школьную премудрость. И не лучше ли теперь мастеру Королю держать в своих трясущихся руках пивную кружку, если Ганс куда вернее управляется с оконным стеклом?
Недостатка в стекле и замазке не было, равно как в усердии и речистости, дабы все жители городка обзавелись в своих домах приличными окнами. Но намерениям этим имелись пределы: хибары с крошечными оконцами, нужда и бедность безземельных и неимущих крестьян и рыбаков. Никто здесь не проявлял желания обзавестись такой роскошью, как стекло. Там, где хлеба в обрез, хватает слепого света мутных окон. А разобьется окно, так в трухлявые рамы вставляли кусок картона или заклеивали трещину полоской бумаги. Редко кто вставлял целиком новое стекло, а тем более заменял всю раму — самое большее, если уж ветер слишком зло свистел в клетушке, так, вставят обрезок или укрепят окно куском замазки. Даже более состоятельные жители Лагова избегали крупных затрат на хрупкий товар, пока не наступала крайняя нужда. Подобно родителям и прародителям, они сиднем сидели в своих мрачных комнатушках, а по вечерам все равно захлопывали и запирали ставни на засов; времена были неспокойные, назойливые взгляды — нежелательны. Даже владельцы лавок — булочники, мясники и мелочные торговцы — не поддавались на уговоры увеличить свои витрины или обновить их, чтобы привлечь больше покупателей. Они сокрушались и плакались, клеймили расточительность и чванство. С какой стати позволять, чтобы за ними следили, к тому же через стекла Короля, вставленные за сумасшедшие деньги?
Только помещик проявил щедрость:
— Я всегда плачу за хороший свет хорошие деньги.
Он приказал остеклить заново не только окна по фасаду старинного барского дома, но конюшни, теплицы и оранжерею во дворе замка. Даже рамы они с дедом покрасили заново, а стекла отполировали до блеска, так что Гансу одно удовольствие было смотреться в них и гримасничать.
-- Эй, кривляка, пошел прочь! — ругал его помещик, который то и дело являлся, чтобы проверить их работу.— Вот тут я вижу пылинки.
Своею тростью он вдребезги разбивал стекла, не вычищенные, по его мнению, до блеска. Каждый раз он был чем-то недоволен; в хлеву же и в оранжерее так разбушевался, что осколки летели, словно началось светопреставление, а старик Король от страха и злости едва не выпал в последнее целое окно.
По для маленького Ганса эта расправа над стеклами, эта груда осколков была хорошим уроком. Он притащил новые стекла, снова нарезал и примерил, укрепил замазкой, притер и понял, что, пока будут осколки, у него будет и работа. Он своими глазами видел, что достаточно просто удара палки, чтобы для окна, которое отстояло бы годы и десятилетия, потребовалось новое стекло.
Л так как Ганс от своей работы получал удовольствие, он скоро решил, что может таким способом всегда добывать себе работу. Днем он выискивал себе будущие рабочие места, а по ночам ударом палки доказывал свою необходимость Особенно возбуждали его рвение кичливые виллы с огромными окнами, а также стеклянные оазисы садоводств с их оранжереями. У него вошло в привычку внимательно осматриваться по сторонам во время своих странствий и между делом подбирать подходящую палку и еще более действенные камни. Вскоре по вечерам в его карманах гремело так много метательных снарядов, что он, швыряясь ими, терял всякое чувство меры и на следующий день не справлялся с навалившейся работой. Но, чтобы создавать, он был вынужден разрушать и потому учился сдерживать себя и ограничивать, притворно выражать сочувствие и ужас, хотя ему, скорее, хотелось ликовать и прыгать от радости. Он высказывал самые невероятные предположения, поскольку потерпевшие, не приметив ни града, ни палящей жары, ни птичьих стай и, уж конечно, умышленных налетов стекольщика, грешили на сверхъестественные силы, что везде и всюду с таким упорством крушат оконные стекла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37