Соня дала ее малышу, прежде перепеленав его, и рада была, что он с таким аппетитом пил, сосал, глотал, да еще энергично размахивал ручонками, широко открывал темные глазенки и довольно на нее поглядывал.
— Ну, точно мой младший братишка,— вздохнула Соня и рассказала, что ей нередко приходилось возиться с малышом, потому что мать работала и по вечерам часто уходила, даже во время отпуска у нее не находилось ни времени для семьи, ни интереса к семье.
— Мои родители хотят развестись, что было бы лучше, а то говорят, будто остались вместе только из-за нас, детей.
Она ласкала младенца, прижимала к себе и тихонько, детским голоском уговаривала его.
— Если бы не маленький Олаф,— сказала она и продолжала, возвращаясь к своим бедам. — Ему сейчас три года, мне хотелось бы взять его да уехать с ним далеко-далеко, где можно жить, как хочешь.
— И как же? — поинтересовалась Маргот, которая наконец села и успокоилась.
Ловкость девушки, се материнская забота о младенце поразили Маргот, но, улыбнувшись, она прервала ее сумбурные речи и планы:
— Оставайся-ка пока здесь, с младенцем, принесешь пользу, во всяком случае, больше пользы, чем повторяя вздор, какой все городят. Думаешь, я когда-то не хотела уехать куда-нибудь далеко-далеко, как раз, когда привязалась к детям и влюбилась в их отца, который обещал достать мне луну с неба? Как же горько бывает, когда ты образумишься, но оказывается, что уже взвалила на себя тяжкое бремя — да, дети — это ведь и тяжкое бремя,— в итоге и руки остаются пустые, и голова пуста.
Соня склонилась над ребенком, прижала его еще сильнее к себе и взволнованно возразила:
— Нет, он не л же г, он во всем меня поддерживает, потому что хочет семью, а не беспорядок, вечную суету и руготню, как у всех. Мы договорились, что никогда не будем врать, обманывать друг друга и все неприятное станем говорить прямо в глаза. Если бы я думала, что не смогу на него положиться, все было бы кончено.
Маргот кивнула, успокоила девушку:
— Да, когда все хорошо, так хорошо.
Больше ей ничего в голову не пришло, она шагнула к двери, услышав, что по коридору идет шеф, и очень огорчилась, что он не зашел к ним. Она слышала, как он говорит что-то водителю, торопит его. В последнее время шеф был, замечала Маргот, в вечной спешке, разговаривал только о делах, держался сугубо официально. И все-таки она сейчас надеялась, что он найдет минутку, ^чтобы зайти, получше рассмотреть ребенка и обсудить с ней, что теперь делать. Но шаги быстро удалились. Король, казалось, считал, что того беглого взгляда на ребенка достаточно, чтобы быть уверенным, что он прав.
-— Положи его в коляску,— сказала Маргот, поворачиваясь к Соне.
На нее как-то сразу обрушилась усталость и ощуще-
ние, что она уже бог знает как давно барахтается одна среди чужих людей, обременяющих ее своими проблемами. Она присела, не сводя глаз с ребенка, уже не совсем ей чужого, мучительно напоминавшего ей собственных детей — и десяток, а то и полсотни других ребят.
— Какие щечки, какая беззаботность, даже улыбается в полусне, во сне,— пробормотала она и покачала головой.— Но для той женщины, видимо, нестерпимо тяжкое бремя, и она подкинула его, оттолкнула, сбыла с рук. Может, эту женщину тоже кто-то кинул, оттолкнул, сбыл с рук. А ты как объясняешь все это, Соня? Ты хоть задумалась над этим?
6
— В Зандберг,— сказал Король Фреду, своему водителю.
Он сел в машину и показал — что было вовсе не нужно— на окутанный дымом мост и заводы у протоки, за которой прятались холмы и озера на окраине города. И хотя пейзаж вокруг был индустриальный, существовал здесь еще и уголок природы. Луга и поля на скудной песчаной почве, аллеи, долины вдоль старых русел и затопленные гравийные карьеры, на дне которых будто бы лет сто назад нашли могилу рельсы, вагонетки, локомотивы и великое множество людей.
Летом Зандберг и окружающие реки и озера были вожделенной целью экскурсантов и отпускников, настоящий парк отдыха, смотровая площадка, а в последнее время и кемпинг. Пруды, озера и карьеры превратились в зеленые оазисы и шумные места купания, зимой — в катки, а гора — в горку для катанья на лыжах и санях. Но сейчас, в начале марта, повсюду царила тишина, а из-за оттепели дороги стали почти непроходимыми.
— Попробуем, не знаю, что получится,— ответил Фред скептически и тронулся в путь.
В городе крыши еще там и сям были белые, с них капало, на тротуарах люди утопали в серой грязи, снежной слякоти и лужах да шарахались от машин, хотя быстро почти никто и не екал. Королю пришлось, несмотря на нетерпение, смириться с черепашьим темпом и заторами на каждом перекрестке, он попросил Фреда свернуть в боковую улицу, затормозил, вышел, огляделся, словно выискивал кого-то среди прохожих, и поспешил в конце концов за какой-то молодой женщиной, которая даже не оглянулась, хотя он несколько раз крикнул: «Вера!» С тех пор как он узнал историю с ребенком, он думал о Вере, хотел позвонить ей, съездить, выяснить, хотя Флемминг категорически отверг это подозрение, его поистине безумную надежду.
В новом жилом районе вблизи Зандберга, куда они приехали, мучительно и отчаянно пробиваясь сквозь грязь и потоки воды, Фред прямехонько направился к дому, куда он, бывало, заезжал за Королем.
— Мне подождать? — спросил Фред и затормозил перед ребятней, швырявшей камни в лужи.
— А как же? — ответил Король и вышел из машины.
Прежде подобная игра в вопросы-ответы не требовалась, им достаточно было взгляда, тайн между ними не было; жизнь они вели — после того как Король развелся, а Катя была еще где-то в дальней дали — свободную, сумбурную и порой даже беспорядочную.
Кроме того, Король находился «в центре внимания общественности», он часто выступал здесь на собраниях, превозносил этот район новостройки, расценивая его как успех и большую удачу. Он отвечал и за статьи в газете, в которых журналист, писавший по заданию его, Короля, или Янины, умилялся: как прекрасно расположены дома, как хорошо здесь детям, какой отсюда открывается вид, как близко отсюда места отдыха и превосходные учреждения бытового обслуживания — настоящий рай! Да, когда на Бергштрассе было всего три-четыре дома и Вера с его помощью получила эту квартиру, он чувствовал себя здесь как в раю. Он тогда приехал сюда секретарем районного комитета партии. Вера устроилась работать на большой завод на окраине города, изучала технические науки, каждое утро целый час ехала автобусом, проезжала мимо дома районного комитета, вечером возвращалась домой, не находя ни минуты для свидания.
Ребятня подглядывала за ним: в лужу у двери дома, когда он открыл ее, плюхнулся камень.
— Хулиганье! — ругнулся Король и стер с лица брызги.— Что, заняться нечем, только старика злить?
Король сам удивился тому, что говорит, и, войдя в дом, зашагал через две ступеньки. Полтора года назад, летом, он был здесь в последний раз, он помнил всю эту кучу детей — здесь жили только молодые семьи; перед
всеми дверьми стояли резиновые сапоги, детские ботинки. В присутствии Веры он казался себе молодым, развеселым, дерзким и бесстрашным до безответственности. На третьем этаже он увидел пестро раскрашенную скамью у коридорного окна, которую частенько уставлял цветами, кульками с фруктами и бутылками вина. Он нашел и хорошо ему знакомую табличку: «Вера Н.», мексиканский коврик у двери и красные мокасины, которые привез ей как-то из поездки. Ему казалось, будто он ушел отсюда только вчера, вот они, эти вазы, и кактусы, и цветущие растения, только филодендрон пышно разросся и обвил коридорное окно до верха.
Король звонил, стучал, звал, но все напрасно, да он и сам это знал. Такая женщина, как Вера, не сидит в это время дня дома, ничто не могло удержать ее в четырех стенах — человека честолюбивого, страстно жаждущего успеха в работе и в учебе, путешествий, многочасовых разговоров где-нибудь и с кем-нибудь. Люди, суета, спешка, развлечения, малая толика приключений, постоянные разъезды — такой была ее жизнь. Чудо, что табличка на двери все еще висит и оставляет надежду найти потерянный след, навести справки, чтобы наконец-то получить достоверные сведения.
Спускавшаяся по лестнице женщина поздоровалась с Королем, остановилась. Она, видимо, помнила его и с удивлением теперь разглядывала.
— Если хотите застать кого-нибудь в этой квартире, так приходите вечером,— сказала она и еще несколько раз обернулась, сходя вниз по лестнице.— Около половины шестого, она сначала еще берет ребенка из яслей.
— Мальчика? — спросил Король, когда женщина уже давно прошла, и прислонился к двери, не в силах бежать за ней, чтобы выспросить ее.
Он потер глаза и увидел, что табличка расплывается. Он пошатнулся, ему казалось, что рее вокруг кружится, что пол словно бы ускользает из-под ног, пол и все, что его окружало, даже годы его жизни, дни и ночи с Верой в этом доме и в других местах. Только ту, постороннюю женщину, вслед которой он глядел не отрываясь сквозь филодендрон, видел он четко, ее слова доносились до него снизу, из подъезда или уже с улицы. Она сказала:
— Мальчика, да.
Когда Король уезжал из редакции, Розвите приходилось позаботиться, чтобы Манке, Франкенберг или Янина заняли места в «святая святых» и исполняли шефские обязанности.
— У меня нет ни времени, ни охоты разыгрывать из себя шефа, я делаю газету,— прокричал в телефон Манке, хотя обычно был человеком добродушным, флегматичным и более чем покладистым.
От Франкенберга она вообще ответа не получила, когда позвонила к нему, а один из младших редакторов позволил себе двусмысленную остроту:
— Можно и другого кого найти, кто последит, чтоб с водой не выплеснули и ребенка.
А вот Янина примчалась сама, спокойно отнеслась к тому, что шеф обратился в бегство, а ребенка поместил в лекционной комнате.
Вместе с двумя-тремя сотрудницами она забежала к Маргот Кнопф, но та позволила им только глянуть разок в щелку.
Красивенький малыш, полненький и здоровый — на этом женщины сошлись.
Все остальное было смутным, спорным, но, видимо, скандальным, а главное, мать ребенка исчезла, не давала о себе знать, да и вообще посмела так поступить у них в редакции, и, как нарочно, именно с шефом.
— А как он реагировал?
Такими вопросами одолевали сотрудницы Янину и Розвиту, вдоволь наговорившись в коридоре, обсудив все догадки и слухи, ходившие по редакции, даже проникшие за ее пределы. Кое-кто считал, что необходимо срочно дать в завтрашнем номере объявление с описанием найденыша, чтобы, возможно, получить какие-нибудь разъяснения от населения. Мальчик, примерно трех месяцев, голубая вязаная кофточка, ползунки в голубую и желтую полоску, белое белье и пеленки, несколько бутылочек с молоком, укутанные в шерстяные лоскутки, все это — в коляске, обтянутой изнутри материей в фиолетовый цветочек, все аккуратно сложено, все чистое, да, спектакль разыгран умело и потому особенно недостойный.
— Какая подлость, какая низость,— возмутилась и Япппа, но была категорически против того, чтобы все это публиковать.
Она считала, что и без того слишком много смакуется преступлений в длиннющих статьях.
— Карманнику в последнее время уделяют тридцать строк, а симфоническому концерту — три!
Она говорила, что все это отдает бульварщиной и желтой прессой, из-за этого-то на виду оказываются самые гнусные субъекты.
— Женщина, подкинувшая ребенка, ничего другого и не хочет.
Надо сообщить в Комиссию по охране прав детей, требовала Янина. Комиссия должна срочно принять меры и позаботиться о ребенке согласно правилам, не поднимая по этому поводу трезвона.
— Эта особа, в чем я совершенно уверена, просто хочет напустить на себя важность, посеять сплетню, пытается кого-то самым подлым образом шантажировать. В это дело должна вмешаться полиция, слишком оно черное даже для черной типографской краски.
Большинство женщин, собравшихся в приемной, не разделяли этого однобокого приговора. И когда Янина села в «святая святых» к письменному столу Короля, отодвинула его бумажки в сторону и потянулась к телефону, какая-то репортерша спросила в открытую дверь:
— А письмо, говорят же еще о каком-то письме?
Розвита, правда, отвергла эту мысль как неуместную шутку и глупую остроту, но другие будто бы видели собственными глазами, что старик Флемминг пошел к Королю с письмом.
— Он наверняка знает, откуда ветер дует.
Кое-кто предположил, что шеф поэтому-то и обратился в бегство, не отдав даже необходимых распоряжений, что было его обязанностью.
— Да это же смешно! — воскликнула Розвита.
Сама, однако, едва не плакала, так напугали и озадачили ее слухи, которые распускали за спиной Короля. Молчание Янины она истолковала по-своему, резко покачала головой и села за машинку.
— Ну и ну,— возмущалась она,— шеф вообще не имеет к этому делу никакого отношения.
Энергично стуча по клавишам, она напечатала несколько строчек, какую-то бессмыслицу, пока женщины не оставили приемцую. Тогда она поспешила к Янине;
ie решалась Т^И
Янина держала в руках трубку, но никак не набрать номер, который хотела.
— Про письмо — правда? — спросила она Розвиту, положила трубку и отодвинула далеко от себя аппарат.— Нам по крайней мере он мог бы словечко сказать, прежде чем дать тягу.
Вошел курьер, принес макет первой полосы, которую подписывал только сам Король.
— Сказал он, когда вернется? — спросила Янина, но, заметив, в каком состоянии Розвита, обняла ее за плечи и шепнула: — Будь это его ребенок, он был бы здесь.
Ее слова совершили чудо, белокурая головка поднялась, ни следа не осталось от разочарования и уныния.
— Нет, ребенок ничуть на него не похож,—подтвердила Розвита и даже улыбнулась.— К тому же его возраст...
Но тут Янина энергично покачала головой, сняла руку с плеч Розвиты и возразила:
— Нет, нет.
Углубившись в чтение первой полосы, она нашла две-три ошибки, которые ее рассердили.
— Черт-те что! — ругнулась Янина.
Схватив трубку, она вызвала Франкенберга. Но еще до того, как он пришел, она выпроводила Розвиту, сказав ей вслед:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37