– Он сказал нам обоим, что после патруля пойдет отдыхать. Мы поверили ему на слово, и перед тем, как вы схватите меня за яйца, скажу, что я оставался в своей комнате все это время, потому что был уверен, что он находится в своей. Как только я понял, что его там нет, мы отправились на поиски.
Роф выругался, а затем прервал извинения Куина:
– Все нормально, сынок. Ты же не знал, и ничего не мог поделать. Где он, черт побери?
Тор не слышал ответа из-за рева в голове. Джон где-то в Колдвелле, совсем один? Ушел, не сказав никому ни слова? Что, если с ним что-то случилось?
Он вклинился в разговор.
– Подождите, и где он сейчас?
Куин поднял вверх свой телефон.
– Он не говорит. Просто прислал сообщение, что где бы он ни был, он в безопасности, и встретится с нами завтра ночью.
– Когда он возвращается домой? – задал вопрос Тор.
– Я думаю, – Куин пожал плечами, – Он не собирается этого делать.

Глава 36
Мать Ривенджа отошла в Забвение в одиннадцать часов одиннадцать минут утра.
В это время с ней были ее сын, дочь, спящая внучка, свирепый зять и любимый доджен.
Это была хорошая смерть. Очень спокойная. Она закрыла глаза, и спустя час пару раз судорожно втянула воздух, затем испустила один длинный выдох, и ее тело как будто вздохнуло с облегчением, когда душа покинула свою телесную клетку. И что странно... В тот самый момента Налла проснулась, но посмотрела не на свою бабушку, ее взгляд остановился где-то над кроватью. Ее маленькие пухлые ручки потянулись вверх, она улыбнулась и что-то проворковала, как будто кто-то только что погладил ее по щеке.
Рив смотрел на тело. Его мать всегда верила, что в Забвении она переродится, и корни этой веры были взращены в богатой почве ее воспитания Избранной. Он надеялся, что так и будет. Ему хотелось верить, что она снова обретет жизнь где-нибудь в другом месте.
Лишь эти мысли, пусть и на самую малость, облегчали боль в его груди.
Доджен тихо заплакала, Бэлла обняла дочь и Зейдиста. Рив оставался в стороне, сидя в одиночестве на краю кровати и наблюдая, как краски сходят с лица матери.
Затем он почувствовал как, загудели конечности, напоминая, что наследие его отца, как и его матери, всегда с ним.
Он встал, поклонился всем и, извинившись, вышел. В ванной комнате он заглянул под раковину и поблагодарил Деву-Летописецу, что ему хватило ума спрятать там пару флаконов дофамина. Включив теплое освещение, он снял соболиную шубу и сорвал с плеч пиджак от Гуччи. Красноватый свет с потолка испугал его до чертиков, потому что он подумал, что стресс от смерти матери снова вытащил наружу его плохую сторону – он погасил его и, включив душ, принялся ждать, пока пар наполнит комнату.
Топнув ногой, он проглотил еще две таблетки пенициллина.
Когда стало легче, Рив засучил рукав, старательно игнорируя свое отражение в зеркале. Наполнив шприц, он обернул бицепс ремнем от Луи Виттона, потянув черную кожу и зафиксировав на уровне ребер.
Стальная игла скользнула в одну из его зараженных вен, и он надавил на поршень…
– Что ты делаешь?
Голос сестры заставил его поднять голову. В зеркале он увидел, как она уставилась на шприц в его руке и на его красные, воспаленные вены.
Первой мыслью было наорать на нее, чтобы она вышла отсюда к чертовой матери. Он не хотел, чтобы Бэлла видела это безобразие, и не только потому, что это влекло за собой очередную ложь. Происходящее с ним сейчас было глубоко личным.
Вместо этого он спокойно вытащил шприц, надел на иглу наконечник, и выбросил ее в мусорное ведро. Под шум воды он стянул рукав вниз, затем надел пиджак и соболиную шубу.
Выключил воду.
– Я диабетик, – сказал он. Черт, а Элене он сказал, что у него Паркинсон. Проклятье.
Ну, хотя вряд ли эти двое в ближайшее время пересекутся.
Бэлла прикрыла рот рукой.
– И как давно? Ты в порядке?
– Я в норме, – он заставил себя улыбнуться. – А у тебя все хорошо?
– Подожди, как давно у тебя это?
– Я колюсь уже около двух лет. – По крайней мере, это не было ложью. – И я регулярно бываю у Хэйверса. – Пабабабам! Еще одна правда. – Все под контролем.
Бэлла посмотрела на его руку.
– Поэтому ты все время мерзнешь?
– Плохая циркуляция. Вот почему я хожу с тростью. Проблемы с равновесием.
– Я думала… ты говорил, что это из-за травмы?
– Диабет влияет на мою способность исцеляться.
– А, верно, – Бэлла печально кивнула. – Жаль, что я не знала.
Когда она посмотрела на него своими большими голубыми глазами, Рив возненавидел себя за ложь, но в тот момент мог думать лишь об умиротворенном лице матери.
Он обнял сестру и вывел ее из ванной.
– Ничего серьезного. Я справляюсь.
В спальне воздух был прохладнее, но Рив понял это только потому, что Бэлла сжалась и обняла себя руками.
– Когда мы должны провести церемонию? – спросила она.
– Я позвоню в клинику и попрошу Хэйверса придти сюда с наступлением ночи, и завернуть ее тело. Затем нам нужно определиться, где мы ее похороним.
– Во владении Братства. Я хочу, чтобы ее похоронили там.
– Если Роф позволит мне и доджену присутствовать, то я согласен.
– Конечно. Зи сейчас говорит с Королем по телефону.
– Не думаю, что в городе остался кто-то из Глимеры, кто захотел бы придти попрощаться с ней.
– Я принесу с первого этажа ее адресную книгу и составлю некролог.
Такая сухая, практичная беседа, демонстрирующая, что смерть действительно была частью жизни.
Бэлла тихо всхлипнула, и Рив притянул ее к своей груди.
– Иди ко мне, сестра моя.
Они так и стояли вместе, Бэлла положила голову ему на грудь, а он думал о том, сколько раз пытался спасти ее от этого мира. Жизнь, однако же, диктовала свои условия.
Боже, когда она была маленькая, еще до ее перехода, Рив был абсолютно уверен, что сможет защитить ее и позаботиться о ней. Когда она была голодна, он делал так, чтобы у нее была еда. Когда ей нужна была одежда, он ее покупал. Когда она не могла заснуть, он оставался с ней, пока ее глаза не закрывались. Теперь же, когда Бэлла выросла, Рив чувствовал, что мог дать ей лишь успокоение. Хотя, наверное, так и должно быть. Ребенку нужна просто хорошая колыбельная, чтобы избавиться от волнений и почувствовать себя в безопасности.
Держа ее в объятьях, он жалел, что нельзя также быстро решить проблемы, став взрослым.
– Я буду так скучать по ней, – сказал Бэлла. – Мы были разные, но я всегда любила ее.
– Ты была для нее большой радостью. Всегда.
Бэлла подняла на него взгляд.
– И ты тоже.
Он заправил ей за ухо выбившуюся прядь.
– Ты и твоя семья останетесь здесь?
Бэлла кивнула.
– Где бы ты хотел, чтобы мы остановились?
– Спроси у доджена матери.
– Так и сделаю. – Бэлла сжала его руку, хотя он не почувствовал прикосновения, и покинула комнату.
Оставшись один, он подошел к кровати и достал сотовый телефон. Элена так и не написала ему этой ночью, и пока он искал номер клиники в адресной книге, то старался не волноваться. Может быть, она осталась на дневную смену. Боже, он надеялся, что так и было.
Вероятность того, что произошло нечто плохое, была мала. Ничтожно мала.
Но вот он уже набирал номер.
– Здравствуйте, больница, – ответил голос на Древнем Языке.
– Это Ривендж, сын Ремпуна. Моя мать только что отошла в Забвение, и мне нужно, чтобы о ее теле позаботились, как это необходимо.
Женщина на другом конце ахнула. Медсестры не любят его, но все как один обожают его мать. Все ее любят…
Любили, подумал он.
Он провел рукой по своему ирокезу.
– Может ли Хэйверс приехать к нам домой с наступлением темноты?
– Да, конечно, и я хотела бы сказать от имени всех нас, что мы глубоко скорбим о том, что ваша мать умерла, и желаем ей спокойного перехода в Забвение.
– Спасибо.
– Подождите минутку. – Вернувшись, женщина сказала: – Врач придет сразу после захода солнца. С вашего разрешения, с ним будет помощник…
– Кто? – Он не был уверен, как почувствует себя, если это будет Элена. Он не хотел, чтобы она снова имела дело еще с одним мертвым телом так скоро, и то, что это была его мать, могло еще больше все усложнить. – Это Элена?
Медсестра замешкалась.
– А, нет, не Элена.
Он нахмурился, его инстинкты симпата очнулись, услышав тон женщины.
– Элена была на работе прошлой ночью? – Еще одна пауза. – Была?
– Прошу прощения, я не могу обсуждать…
Его голос превратился в рычание.
– Она приходила на работу или нет? Простой вопрос. Приходила. Или нет.
Медсестра заволновалась.
– Да, да, она приходила…
– И?
– Ничего. Она…
– Так в чем проблема?
– Никакой проблемы не было. – Раздражение в ее голосе сказало ему, что именно подобное приятное общение и было отчасти причиной, по которой его так не любили.
Он попытался сделать свой голос более ровным.
– Очевидно, что проблема существует, и вы расскажете мне о ней, или же я продолжу названивать, пока хоть кто-нибудь не ответит на мои вопросы. А если таковых не найдется, я заявлюсь к вашей стойке регистрации и сведу с ума каждого из вас, пока какой-нибудь сотрудник не расколется и не поговорит со мной.
Последовала пауза, которая практически кричала «какой-же-ты-урод».
– Хорошо. Она здесь больше не работает.
Рив с шипением выдохнул, и его рука быстрым движением легла на пластиковый мешочек полный пенициллина, который он хранил в нагрудном кармане своего костюма.
– Почему?
– Этого я вам рассказывать не собираюсь, независимо от того, что вы сделаете.
Послышался щелчок – она повесила трубку.
***
Элена сидела наверху за обшарпанным кухонным столом, рукопись ее отца лежала прямо перед ней. Она прочла ее дважды – сначала за своим рабочим столом, потом, уложив мужчину спать, пришла сюда, где снова перечитала весь текст.
Рукопись называлась «В дождливых дебрях помешательства».
Дражайшая Дева-Летописеца, если раньше Элена думала, что она чувствует сострадание к отцу, то теперь она на самом деле сочувствовала ему. Триста рукописных страниц были экскурсией по его психическому заболеванию, ярким описание от первого лица того, как и когда началась его болезнь, и куда она привела его.
Элена посмотрела на алюминиевую фольгу, закрывавшую окна. Голоса в голове, мучившие его, возникали из различных источников, и одним из них были радиоволны, излучаемые спутниками, которые вращались вокруг Земли.
Все это она знала.
Но в своей книге, ее отец описал Рейнольдса Рэпа[129] как реального представителя своего психоза: и фольга, и шизофрения держали его подальше от реального мира, изолировали его... с ними он чувствовал себя в большей безопасности, чем без них. Правда заключалась в том, что он любил свою болезнь настолько сильно, насколько же и боялся ее.
Много-много лет назад, когда семья обманула его в бизнесе и разрушила репутацию в глазах Глимеры, он перестал доверять своей способности считывать намерения и мотивы других людей. Он поверил не тем людям... и это стоило ему жизни шеллан.
Оказалось, Элена имела неверное представление о смерти своей матери. Сразу после падения их семьи, ее мать пристрастилась к опиуму, чтобы помочь себе справиться с навалившимися проблемами. Но временное облегчение, которое дарил наркотик, переросло в ее опору, так как жизнь, известная ей, рухнула... деньги, положение, дома, имущество, все куда-то разлетелось, словно прекрасные голуби, которые покидают свои насиженные места в поисках более безопасного места.
А затем неудавшаяся помолвка Элены: мужчина исчез, предварительно публично заявив, что он положил конец их отношениям, потому что Элена соблазнила его, намериваясь женить на себе.
Для матери это стало последней каплей.
То, что было совместным решением Элены и ее жениха, предстало так, будто она была женщиной недостойной, блудницей, развращающей мужчин, которые имели насчет нее лишь самые честные намерения. С такой репутацией в Глимере Элена никогда не выйдет замуж, даже если ее семья вернет себе все, что потеряла.
В ту ночь, когда разразился скандал, мать Элены пошла к себе в спальню и спустя несколько часов ее нашли мертвой. Элена всегда думала, что причиной послужила передозировка опиума, но нет. Рукопись гласила, что она перерезала себе запястья и истекла кровью.
Ее отец начал слышать голоса, как только увидел мертвую жену на супружеском ложе, ее бледное тело, обрамленное темно-красным ореолом пролитой жизни.
Его психическое заболевание прогрессировало, он все больше и больше впадал в паранойю, но странным образом, чувствовал себя в ней более защищенным. Реальная жизнь была, по его мнению, опасна, окружающие в любой момент могли предать его. Голоса в голове изо всех сил старались взять над ним верх. Они, будто сумасшедшие обезьянки, бегали и прыгали среди зарослей его безумия, бросаясь в его мысли палками и жесткими фруктами. Но он знал своих врагов. Он мог видеть и чувствовать, знать их такими, какими они были на самом деле, и его оружием для борьбы стали холодильник, который содержался в идеальном порядке, олово на окнах и слова в его рукописи.
А реальный мир? В нем он был беспомощным и потерянным, во власти других людей, без какой-либо защиты. Он не способен был судить, что опасно для него, а что нет. Болезнь, с другой стороны, стала тем местом, где он хотел быть, потому что знал, как он выразился, границы этого леса, все его тайные тропы между деревьями и то, что можно ожидать от обезьянок.
Здесь его компас указывал истинный север.
Что же удивило Элену? Болезнь приносила не только страдания. Перед тем, как он заболел, отец служил адвокатом по вопросам Древнего Права, человеком, хорошо известным своей жаждой к дискуссиям и любовью к сильным противникам. В своей болезни, он как раз нашел тот тип конфликта, который так нравился ему, когда он был здравом уме. Голоса в его голове, как он иронично выражался, были так же ловки и умны в дебатах, как и он сам. По его словам, эти жестокие моменты были не чем иным, как психическим эквивалентом хорошего боксерского раунда, а поскольку он всегда держался до конца, то каждый раз чувствовал себя победителем.
Он также знал, что никогда уже не выберется из этого леса. Дебри, как он написал в последних строках своей книги, были его последним пристанищем, до того самого момента, пока он не отойдет в Забвение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84