У Никитина в руках остались два ботфорта вместе с торчащими из них ногами.
Наверное, он тут же и сомлел бы от такого жуткого наваждения, но в это время с верхушки Беклемишевской башни донёсся крик:
– Гори-ит! На Ильинке гори-ит! И в Пыжах! В Пыжа-ах!
Некогда было лишаться чувств. Гадливо кинув оторванные ноги, Митя побежал к пожарным.

* * *
Фитиль он загасил, когда тому оставалось гореть не больше вершка. Теперь впору бы и дух перевести, а нельзя. Фрол с Юлой и сотоварищи ихние, кто на улице сторожит, не дождутся взрыва – назад прибегут. Надо было подготовиться к встрече дорогих гостей. Постоял Илья, поскрёб в затылке. Придумал.
Штука была немудрёная, на что-нибудь более затейное не имелось времени. Зато быстро.
Только закончил, только лампу задул – слышит, шум шагов в переходе. Бегут, топочут, родимые. Выглянул – факелы приближаются. Этак с полдюжины. Ну-тко, кто там у вас?
Впереди, конечно, Фрол Протасьич, предводитель. За ним вертлявой тенью Юла, потом поп Савва и ещё трое мужичков. Должно, стрельцы, которые снаружи в дозоре стояли.
Илья отступил за угол, зажал в руке цепь, которую перед тем отклепал от стены долотом.
Если эти сдуру так в пороховую камору и вломятся, первого нужно непременно Быка по башке угостить, как он есть из них самый опасный. Потом Юлу, у которого пистоли. Ну а с остальными, коли сами не сбегут, управиться будет нетрудно. Только Фролка оказался не из дурных. Он остановился, не дойдя десяти шагов. Размахнулся, кинул факел. Тот упал внутри каморы, осветив помещение. Затоптать бы, да нельзя. Высунешься – Юла подстрелит.
– Ты, мил человек, за стеночку не прячься, выходи добром, – ласково позвал пятидесятник. – Не то докинем огнём до бочки – подорвёшься.
– Тогда и вы со мной ухнете, – ответил Илья, чуть-чуть, краешком лица высунувшись.
Так и есть: шпиг держал пистоль наготове. Фрол в задумчивости потирал бороду. Увидев, что Илья на него смотрит, заулыбался.
Но такой спокойный был он один. У Юлы оружие в руке ходило ходуном, а поп и двое из мужичков после Ильшиных слов попятились. Третий стрелец остался на месте – видно, был посмелей остальных.
– Давай вот как, – обратился к Илье пятидесятник. – Подпалишь фитиль сызнова и айда с нами. Крест целую, не тронем. На кой тебе пропадать из-за Ромодановского, паука кровавого?
Мастер вздохнул. Пропадать из-за князь-кесаря, конечно, было жалко. Да разве тут в князе дело?
– Не-е. Я, вишь, сдаваться не приучен. Как потом жить, тово-етова, с переломанной хребтиной? Ты сам, поди, тоже не сдался бы.
Сказал – и снова спрятался, чтоб Юла с перепугу не выпалил. Вдруг попадёт?
– Пожалуй, что и так… – Бык тоже завздыхал. И ему, видно, помирать не хотелось. – Ну, товарищи, – оборотился он к своим, – бегите, кому жизнь дорога. Незачем нам всем вместе на распыл идти… Погодь, Юла! Пистоли-то оставь. Без них мне с этим багамотом не справиться.
По галарее, прочь от каморы, зашумели быстрые шаги. Когда Ильша снова подглядел, Юлы и двух стрельцов уже не было. Но третий, отчаянный, остался. Не сбежал и отец Савва. Он хоть и дрожал всем телом, часто осеняя себя крестом, но трусить посовестился. Что ж, это достойно священнослужителя – Илья отнёсся к поповскому поступку с уважением. Так или иначе, при драке Савву в расчёт можно было не брать.
Присмотревшись к оставшемуся стрельцу, мастер понял, что и он тоже не боец. Это был старый, сильно жёваный дядька с лицом землистого цвета. Он стоял на ногах нетвёрдо, держался рукой за грудь. Может, и не от храбрости остался, а просто сердце прихватило. Не бойся, старинушка, Илья хилого не обидит.
Все факелы Фрол оставил при себе, воткнув их в землю.
В левой руке пятидесятник держал оружие, правой бросал горящие палки в камору, хотел добросить до бочки.
Первый факел не долетел. Второй ударился о низкий потолок и упал. Третий тоже. Не хватало свода, чтоб описать дугу потребной высоты, а узость прохода мешала как следует размахнуться сбоку.
Метальщику надо было подойти ближе, иначе никак не выходило.
Сообразив это, Бык осторожно сделал шаг, другой, третий. Щёлкнул взведённый курок. Сдавленное дыхание противника слышалось совсем близко. «Ну-ка, ещё шажок», – мысленно попросил его Илья.
Под тяжёлым сапогом хрустнула слюда из разбитого фонаря, её мастер нарочно рассыпал на нужном месте. Пора! Ильша потянул за проволоку.
В переходе затрещало, загрохотало. Одна из досок, которыми был обшит потолок, переломилась пополам, сверху посыпались комья земли. Поп завизжал:
– Ой, матушка Богородица!
А Фролка должен был вперёд скакнуть, потому что подпиленная доска приходилась как раз над слюдяными осколками, а у него, стало быть, над макушкой.
Из этого Ильша и вывел свой расчёт. Шагнул из-за угла, заранее размахнувшись тяжёлой цепью, да и полоснул куда придётся. Если б ошибся, Бык успел бы выпалить. Но ошибки в Ильшиных расчётах случались редко.
Пятидесятник сам летел навстречу удару – переносицей. А замах был мощный, наверняка. Хоть и жалко было Илье убивать недюжинного человека, но и послабки допустить он не мог. Если бычину этого сразу насмерть не уложить, влепит пулю – рука не дрогнет.
Звенья железной цепи глубоко вошли в череп, выбив оба глаза. Фролка Бык опрокинулся, далее не охнув и, наверное, не успев заметить, как дух отлетел из его могучего тела.
Вдаль по галарее, придерживая рясу, улепётывал поп Савва. За ним, шатаясь, ковылял старый стрелец. Даже Илья на своих несильных ногах такого бы догнал, да только чего для? Пускай уходит подобру-поздорову.
Старательно затоптав все факелы, кроме одного, Илья присел передохнуть.
Потолок подпиливать да железной цепью махать – это ладно. Большого ума не надо. А вот как теперь самое трудное исполнить? Нужно ведь к Ромодановскому прорваться. Через ворота, через часовых-караульных.
И это бы полбеды. Ворота можно плечом высадить. Караульных, как на грохот сбегутся, лбами столкнуть. И потом закричать «Слово да дело государево!» – чтоб немедля вели к князь-кесарю. Не проведут – им же хуже, Ильша сам войдёт.
Но дальше придётся старому чудищу, да ещё перепуганному спросонья, всю эту змеиную хитропакость растолковывать. А Ильша про себя знал, что на объяснения он не горазд. Охо-хонюшки…

* * *
Услышав дальний раскат, Автоном Львович благодарно перекрестился на икону и медленно, торжественно поднялся с колен.
– Ну, Петюша, свершилось. Теперь весь мир к нашим ногам ляжет, – сказал он сыну.
Но тот будто не слышал. Сидел, согнувшись, яростно тёр виски. Потом вскочил, бросился к своим склянкам с красками, начал там что-то перемешивать.
С растроганной улыбкой Зеркалов-старший вышел из ермитажа. Пускай небесный житель витает в своих ефирах, тятя позаботится, чтоб сей полёт не омрачался земными бурями. Навстречу бежал начальник ночного караула.
– Алярм, господин гехаймрат! – кричал он. – Это с князь-кесарева двора тревожная пушка ударила!
– Нет, капитан. Это взрыв, – озабоченно ответил Автоном. – Не беда ли какая с Фёдор Юрьичем. Подымай людей в ружьё.
Офицер удивился.
– Что я, взрывов не слыхивал? Пушка это, двенадцати фунтовая, она у князь-кесаря пред крыльцом стоит. А выпалено пустым порохом, оттого и гулко. По артикулу, заслышав сигнальный выстрел, должны палить караулы у нас, и в Измайлове, и в Семёновском.
Не объяснять же ему, что взрыв подземный, отчего и звук вышел глуше, чем от обычного взрыва.
– Должен, так пали.
Через некоторое время, действительно, выстрелили в Измайлове, потом в Семёновском. У казарм Преображенского полка, где по походному времени сейчас квартировала всего одна рота, затрубил горн.
Заспанные ярыги, на бегу поправляя кафтаны, строились на плацу. Пылали огни, бряцали мушкеты, ржали лошади.
Автоном Львович поднялся на вал. Ночь над Москвой в двух местах алела сполохами, пока ещё не обширными. Зажгли. Сейчас и набат ударит. За Преображенской ротой послан скороход. Сейчас подойдёт, и можно выступать в сторону дворца. Наследник, поди, уже весь лоб себе расшиб, молясь да отбивая земные поклоны. От Яузы бешеным скоком несся верховой.
– Где гехаймрат? – закричал он часовым. Юла.
Зеркалов сверху махнул шпигу, чтоб ступал в кабинет, и тоже спустился.
Пять минут спустя, дослушав сбивчивый, со слезой рассказ, Автоном Львович стоял с зажмуренными глазами и стискивал зубы, чтоб не завыть. Фортуна, стерва, махнула подолом и не далась!
Карточный домик зеркаловской судьбы рухнул бесповоротно. Суждено было Автоному сгинуть под сими руинами. Погубил он, безумный честолюбец, и себя, и ни в чём не повинного сына.
Думай, голова, думай. Когда предаёт удача, кроме как на себя надеяться не на кого. Он открыл глаза, улыбнулся трясущемуся шпигу.
– Успокойся. Что ты, будто баба. Выпей воды. Держись за меня крепче и не трусь, выплывем.
Всхлипнув, Юла налил себе из кувшина, стал пить. Тогда Автоном выдернул из ножен шпагу и воткнул её сообщнику между рёбрами – глубоко, по самую чашку.
Дело повернулось скверно, однако сдаваться было еще рано. Сдаваться всегда рано.
Пускай Ромодановский жив. Это значит, что проклятый мастер до него добрался и всё рассказал. Заговор провалился.
Князь не глуп. Вмиг сообразит, что без начальника внутреннего полуприказа тут не обошлось. Однако им Зеркалова ещё взять надо.
Выскочив из ордонансгауза, Автоном Львович на бегу крикнул капитану:
– Выводи всех, кто есть, за ворота! А мне вели запрячь двух коней, самых лучших!
Всё отняла у него Фортуна, но трёх главных сокровищ лишить не сумела. Их-то он отсюда и увезёт. Во-первых, Петю. Во-вторых, священную икону.
В-третьих, грамотку, которая Алексеем Петровичем собственноручно писана и выдаёт его с головой. На неё, спасительницу, у Зеркалова сейчас и была главная надежда.
Пускай князь-кесарь перекрывает все дороги и рассылает догоняльщиков за беглым гехаймратом. Мы далеко бегать не станем. Спрячемся с Петей по соседству, во дворце у цесаревича. А чтоб осторожный гофф-оберкамергерр Кирьяков не прикончил опасного свидетеля, грамотку с собою не возьмём – спрячем в верное место.
У Зеркалова на такой случай и тайничок был заготовлен. Хорошая сухая норка близ ермитажа, изнутри известью скреплённая и даже обштукатуренная. Там, в сундучке, уже лежали кое-какие полезные бумажечки, припасённые в прежние времена.
Хоть и совсем мало оставалось времени, но первым делом Автоиом упрятал обережную грамоту. Землю над схроном разровнял тщательно, без поспешания. С неба закапало, начинался дождь. Это было кстати. Почва размокнет – не видно будет, что копали.
Старательно утоптав заветное место, он побежал в ермитаж.
– Бросай всё! – крикнул сыну. – Икону только возьми!
Удивительно, но Петя стоял уже в плаще и шляпе, полностью собранный. Под мышкой – обёрнутый холстиной прямоугольник.
– Провидец ты мой! – восхитился Зеркалов. – Единственная моя отрада! Бежим! Теперь нужно было успеть за ворота выбраться, и спасены.
Успели.
Караульный начальник суетился, выстраивая ярыг и солдат. Ему Автоном крикнул:
– Мы с сыном к Фёдору Юрьевичу!
– Опасно! – донеслось вслед. – Господин гехаймрат, конных прихвати!
– Моя охрана в Кривоколенном осталась! Ништо, как-нибудь!
Отмахнулся, запустил рысью. Петя, молодец, не отставал. У перекрёстка, где надо было сворачивать к дворцу, из темноты навстречу вынесся всадник. Нельзя было при нём сворачивать – донесёт. Чертыхнувшись, Автоном осадил коня. Неужто гонец от Ромодановского, с приказом об аресте? Рука легла на рукоятку пистолета.
Но то был хуже, чем просто гонец – то был Попов, которому к сему часу полагалось уже обретаться в преисподней.
Однако о перевороте в зеркаловской судьбе бывший италианец ещё не прознал. Завидев Автоиома Львовича, он закричал:
– Господин гехаймрат, измена! Штрозак тебя обманул! Насилу я от них живым ушёл!
И пришла тут в голову Зеркалову быстрая мысль, очень хорошая. А не убить ли Попова? Во-первых, слишком много знает. Во-вторых, на гвардии прапорщика можно много чего свалить, даже и в главные изменники произвести. Мёртвый не заспорит. Юлы уже нет. Микитенку зарезал Яха. Из свидетелей остается один мастер Илья, но много ль веры мужику сиволапому?
– Ты в своём ли уме?! – закричал Автоном, двигаясь на встречу Попову и отводя за спину руку с пистолетом. – Не мог Штрозак обмануть! Он мне повинную грамотку писал!
Вдруг сзади раздался голос Пети – тихий, но явственный:
– Не тронь его.
Вздрогнул Зеркалов, сунул оружие в седельную кобуру. Не мог он против сына пойти.
Да уж и поздно было. Попов подъехал вплотную, а в руке у него была обнажённая, перепачканная кровью шпага.
– С боем до лошади пробивался, – взволнованно стал он рассказывать. – Челяди англицкой положил человек пять, не то шесть. Воротник мне прострелили, шляпу сшибли, ножны с пояса оборвали. Да не в том дело! Зря всё! Не написал Витворт донесения!
Слушать его Автоному Львовичу было некогда. С минуты на минуту должны были от Ромодановского нагрянуть.
– Что Витворт! – перебил он Попова. – Тут дела пострашнее! Кругом измена. Никому верить нельзя! Юла, и тот иуда! Будь в ермитаже, жди меня. Я к князь-кесарю!
Разъехались.
Едва стих топот поповской лошади, отец с сыном спешились. Автоном хлестнул обоих коней, чтоб умчались подальше в ночь, сам повернул в сторону Преображенского дворца.
А по яузской дороге, шагах в трехстах, приближались огни, много. Уж это точно по зеркаловскую душу. И всадники там были, и знакомая колымага с фонарями.
Затаившись под кустом, гехаймрат проводил взглядом князь-кесарев поезд. Самого Ромодановского за тёмными стёклами кареты было не разглядеть, но на козлах, рядом с кучером восседал огромный Илейка Иванов, всему великому делу погубитель. Быстро ж они поспели.
А только за Автономом Зеркаловым всё равно не угнались.
– Идем, Петюша, спешить надо.

* * *
Когда прискакали всей шумной ордой в Преображёнку, князь-кесарь, даром что старик, выпрыгнул из колымаги на ходу и, тряся пузом, побежал к приказной избе. Притом кричал хрипло:
– Где он?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62