Копию гехаймрат думал отдать государю, подлинник же припрятать – для будущих прожектов, смутно прорисовавшихся в дальнем уме Автонома Львовича.
Дело это требовало неукоснительной таинственности. Вот почему в Кривоколенный был отправлен не обычный курьер, а прапорщик Микитенко, которого гехаймрат своим опытным взором безошибочно определил как человека, прямого до дурости. Редко, очень редко встретишь чудака, у которого дело ни на вершок не расходится со словом; Микитенко был из этой породы. В сыскном деле от неё один вред, но умный начальник и такому камнеупорному дурню найдёт полезное применение. Посланец уехал, едва разминувшись с Журавлевым.
У себя в ермитаже, вдали от лишних взглядов, Зеркалов осмотрел икону и убедился – она, та самая! Прав Петюша, очи у Спаса смотрят светоносно, нерукотворно. Терпеть их взор усталым после бессонной ночи глазам было больно, гехаймрат поскорей затворил ставенки и задумался. Получится ли воссоздать похожее сияние? Но Автоном в сына верил. Сверяясь по подлиннику, как-нибудь исхитрится. Петя, он ведь и сам по себе чудо, не хуже Филаретова Спаса.
Объяснил Зеркалов помощнику свой дальновидный замысел, а Яха вместо того чтоб восхититься, стал хозяина корить. Зачем, мол, послал за Петром Автономовичем чужого человека. Прямые люди глупы. Не по намерению, так по простоте где-иито проболтается. Что тогда? Из-за этой неосторожности может рухнуть всё превеликое дело.
Пришлось признать, что оплошал. От многого волнения и усталости.
Но Яшка, как в сказке, успокоил забеспокоившегося господина:
– Не тревожься, боярин, не мучай свою головушку. Всё исправлю. Поеду в Кривоколенный за казаком, а на обратном пути закрою ему роток, навсегда. Никто и не прознает.
– А если тебя Василиса узнает?
– Вот и проверим, – спокойно ответил Журавлёв. – Не вечно же мне от неё прятаться? Впереди много больших дел, мне много в чём тебе послужить придётся, лучше этот узел сразу развязать. Узнает – скажешь, что я брат тому припадошному карле. Только навряд она меня вспомнит. Вишь, какой я ныне стал?
Он гордо распрямился во весь свой ходульный рост: ботфорты каблуками вместе, носками врозь, ручонки упёрты в бока, подбородок задран, усы торчат двумя щётками. Чучело, да и только.

* * *
Не получилось у Яхи казака убить, опять они разминулись. Но и это вышло к лучшему – Фортуна старалась для Зеркалова даже вопреки его воле.
События разогнались на такую скорость, что планы приходилось менять прямо на ходу. От этой бешеной скачки захватывало дух.
Казалось бы, добыл икону, недостижимый завет многолетних мечтаний. Чего ещё желать?
Но колесо Фортуны прокрутилось дальше, и перед Автономом раскрылись першпективы, подле которых померкло и сияние Девятного Спаса.
В тот же судьбовершительный день, когда Петя уже сидел и богомазничал в ермитаже, прибыли в Преображёнку гвардии прапорщик Попов с мастером Ильёй, доставили двух важных арестантов.
Вражеский заговор наконец раскрылся во всем своем головокружительном размахе, и Зеркалов внутренне содрогнулся. Вот кто, выходит, стоит за Фролкой и его смутьянами! Британская и австрийская короны, да шведский король! Экая силища!
Мало того, Попову невдомёк, откуда ему знать, а гехаймрат сразу понял, что это за дом, откуда к Штрозаку вышел одноглазый Агриппа.
За воротами, где на резных столбах Марс с Юноной, живёт гвардии майор Александр Васильич Кирьяков, бывший царский денщик, а ныне гофф-оберкамергерр его высочества наследника. Одноглазный при Кирьякове доверенный слуга, как Яшка при Автономе Львовиче.
А это может значить лишь одно. Слух, в который не поверил князь-кесарь, правдив: царевич заодно с заговорщиками. От этой мысли закружилась голова. Но лишь в первую минуту. Затем гехаймрат сообразил, что у него в руках новый дар Фортуны, и нужно лишь уразуметь, как выгоднее использовать открывшиеся обстоятельства. Ошибиться тут было нельзя.
Самый естественный поступок, который положен и по долгу службы, – выдать весь заговор сверху донизу князю-кесарю и получить от власти заслуженную награду. Вопрос только, обрадуется ли Пётр Алексеевич этакой вести? Единственный сын и наследник у него, выходит, повинен в измене и злоумышлении на отцовский живот. Весь жизненный опыт говорил Зеркалову, что лицо, доставившее столь ужасную весть, на особливую благодарность рассчитывать не смеет.
Опять же положение у царского величества ныне весьма шаткое. В Москве заговор, на Украине измена, на Дону мятеж, Англия с Австрией отступились, Карл шведский идёт походом. А ещё про Петра Алексеевича шепчутся, что здоровьем стал некрепок. Судороги у него, припадки. То носится целыми сутками, как ошпаренный, то неделю с постели не встаёт.
Не надёжней ли будет поставить на царевича? Сегодня в его, зеркаловской власти и погубить Алексея Петровича, и возвеличить…
Ещё ничего окончательно не решив, гехаймрат отправился к Кирьякову, благо недалеко.
Не стал ходить вокруг да около, выложил царевичеву дядьке всю правду: крепко, мол, вас обоих держу. И доказательства есть, и свидетели. Запираться незачем.
Александр Васильевич был мужчина умный. Запираться и не подумал. Лицом побелел, желваками заиграл, но эта слабость, учитывая положение, была простительной. Ответ гвардии майора был вот каков:
– Смотри сам, Автоном, ты головаст, не мне тебя учить. Можешь, конечно, погубить и меня, и Алексея Петровича. Я на колу издохну, в мучениях. Его как государева сына на плаху вряд ли повлекут, удавят по-тихому. Получишь ты за то чин, да деревеньку, да вечную Петрову нелюбовь. Смотреть ему на тебя будет тошно, даже имя твоё слышать. В скором времени по малой какой-нибудь вине, а то и вовсе без вины ушлют тебя в ссылку, долой из глаз и из памяти… – Кирьяков посмотрел в лицо собеседнику, чтобы убедиться, согласен ли тот с этим предсказанием. Убедился, что согласен – двинулся дальше. – А то давай лучше с нами. Помоги отечеству от лютого зверя избавиться. Новый царь Алексей Второй не то что Пётр – век тебе благодарен будет. В твоём положении можешь требовать у него, что захочешь. Ни в чём тебе отказа не будет… Более же к сему ничего не присовокуплю. Думай, Автоном.
И руки на груди сложил, стоическим манером. Но глаза помаргивали, выдавали страх. Хоть и недюжинный человек, а на кол кому охота?
Не выдержав молчания, Кирьяков заговорил снова, и теперь уже более пространно. Толковал о европейской политик, о Гишпанской войне, о неминуемой от шведов конфузии и многом другом, что Зеркалову и так было ведомо. Всё было правдой. Весы гиштории склонялись не в пользу Петра. А главная гиря, от которой теперь всё зависело, была в руках у Автонома Львовича.
– Желаю с самим цесаревичем говорить, – медленно произнёс он. Лицо гофф-оберкамергерра осветилось надеждой.
Решение Зеркалов принял во время беседы с наследником. Не из-за щедрых посулов, которых понадавал ему трясущийся от страха Алексей, а из-за самой жалкости царственного отпрыска. Для собственного обережения следовало прямо нынче, пока горячо железо, взять с царевича письменное обязательство, где всё будет напрямую прописано. Чтоб в последний миг не струсил и не побежал к князь-кесарю каяться. Будет эта грамотка хорошими вожжами и для наследника, и для Кирьякова.
Это были дела сегодняшние, заговорные, но Автоном мыслил уже и про завтра – о грядущем царствовании.
Хоть в жилах Алексея и течёт кровь Петра, но государем он будет слабым. Кто его окружает, те им и станут вертеть. А значит, кому быть истинным правителем державы?
Человеку, который спасёт этому слизню жизнь и возведёт его на престол. Что до Кирьякова, то ему придётся оттесниться. Он, похоже, это уже понял и согласен – по манере видно.
В голове у Автонома Львовича вмиг выстроилась целая цепочка, которой он опутает слабого и суеверного властителя крепко, навсегда.
Алексей набожен и богомолен, не то что родитель. Для Петра возвращение Девятного Спаса – событие невеликое. Царевич же усмотрит в обретении иконы, да ещё в столь роковой миг, чудесное знамение. А тот, кто вручит ему заветный образ, станет для мальчишки посланцем Божьим. Это первое. Второе – Василиса…
«Эх, голубь, к Зеркалову в силок попадёшь – не выпорхнешь», – с улыбкой подумал гехаймрат, покровительственно похлопывая Алексея по плечу, чтоб не рыдал и успокоился.
– Всё исполню, твоё царское величество, – торжественно сказал он, преклонив колена. – Ибо ныне зрю над твоею главой осиянный нимб истинного помазанника Божия. Доверься мне, государь. Твоё дело – молиться, моё – уберечь тебя от беды. Сим победиши!
Главным препятствием на пути к успеху, конечно, был князь-кесарь. Попробуй-ка обведи такого лиса вокруг пальца. Нужно ему три четверти правды говорить, а одну четверть, в которой самая соль, утаивать. Притом Ромодановский подозрителен, ни к кому доверия не имеет. Но и здесь Автоному помог счастливый случай.
Кроме заговора была у кесаря ещё одна докука, хоть и менее опасная, но столь же неотложная. Истекал срок, в который он обещался послать государю триста тысяч на зимнее содержание армии. За просрочку Пётр грозился гневом и опалой, а взять такие большущие деньги в разорённой Москве было совсем негде.
Поэтому собрался Фёдор Юрьевич в объезд больших подмосковных монастырей: в Троицу, в Саввино-Сторожевскую обитель, в Новый Иерусалим. В каждом из них казна давно уже была вытрясена допуста, но князь всё же надеялся, что страшным своим пугательством понудит архимандритов тряхнуть потаённой мошной. А больше рассчитывать всё равно было не на кого. Купцы гостиной сотни позакрывали дворы-лавки и разъехались кто куда, пошлин ниоткуда не шло, посадская голь только и ждала набата. Война и флотское строительство, а паче того возведение далёкого болотного города высосали из страны всю кровь до капельки.
С гехаймратом Ромодановский разговаривал, уже сидя в дорожной карете, в которой ему предстояло за полтора дня преодолеть больше двухсот вёрст. Вернуться он собирался завтра, поздней ночью. Автоном Львович сказал, что к тому времени как раз добьётся от Штрозака и Быка полного признания и представит кесарю на усмотрение: как дальше быть. Уехал Фёдор Юрьевич, и остался Зеркалов полновластным распорядителем розыска и всей Преображёнки.
Времени у него, стало быть, на всё про всё было – день да полдня. Мало. Но Автоном управился, поспел.

* * *
Проводив начальника, он сразу пошёл в тюрьму, где тайно, без свидетелей, поговорил с обоими арестантами.
Штрозак и Бык слушали гехаймрата недоверчиво. Чтоб один из главных царских палачей желал соединиться с заговорщиками? Не может того быть! Тут какая-то Преображенская каверза.
Пришлось послать за Агриппой. Тогда ганноверец с пятидесятником, наконец, поверили.
Каждому Зеркалов растолковал, что от него требуется. Указания были ясные, подробные, дельные. Перечить и спорить никто из внимающих не пытался. Всем было понятно, кто теперь в заговоре главный.
Автоном Львович прикинул, на скольких помощников он может рассчитывать. Штрозак с Фролом чужие, их использовать нужно с осторожностью. Журавлёв свой, но ему не разорваться. Придётся вовлечь в комплот главного шпига.
Этого долго уговаривать ие понадобилось. Человечишко сметливый и алчный, Юла враз сообразил, какой стороны надо держаться. Тысячу рублей серебром посулил ему Зеркалов, для шпига деньги невообразимые, для будущего первого министра – пустяк. Войско у Автонома Львовича составилось в итоге такое.
Двое агентов со своим интересом: Бык и посольский секретарь.
Двое «зрячих» помощников, кому известна суть: Яха с Юлой.
Трое помощников «слепых»: Попов, мастер Илья Иванов и Микитенко.
Обращение с сими последними требовало особенной тщательности. Они могли принести много пользы, но – чутье подсказывало – здесь таилась и опасность для всего великого замысла.
Всех живущих на свете, кроме сына (который, может, и не человек вовсе, а ниспосланный ангел) Зеркалов делил на две породы: кого мог под себя подломить и кого не мог. Особи второго вида ему встречались всё реже, ибо мало кто умел устоять против силы, которая с годами созрела в Автономе Львовиче.
Троица, которой предстояло стать орудием в затеянной гехаймратом игре, составилась из людей очень разных, однако в каждом из них гехаймрат чувствовал тревожную неподатливость.
Гвардии прапорщик Попов, перекрещённый фрязин, казался ему слишком ушлым и удачливым, такой из всякой воды сухим вылезет. Опасное качество.
Бывший казак, а ныне прапорщик Микитенко был несгибаемо прям, под себя не подломишь.
А наибольшое беспокойство вызывал посадский мастер, самый непонятный из всех. Откуда взялся? Как завладел иконой? Человеческого ли происхождения богатырская силища, что чувствуется в каждом его движении?
От всех них следовало избавиться – быстро и чисто. Но перед тем использовать на потребу делу.
Важно было поскорей развести приятелей поврозь, потому что втроём они являли собою трудносокрушимое единство. Почему это так, Автоном Львович объяснить не мог, но своему острому нюху привык доверяться.
Исходя из этих соображений и построил всю диспозицию.
Попова отправил к англичанам, уже предупреждённым Штрозаком, что и как надо делать. Живым оттуда ушлеца не выпустят.
С Микитенкой тоже получилось по задуманному. Как и думал гехаймрат, от арестного задания бесхитростный прапорщик отказался и был приставлен начальствовать над пожарной командой. Там-то Яха его и упокоит. Главный же расчёт, самый тонкий, Зеркалов строил на мастере. Не было у Автонома Львовича большой веры в стрелецких пороховщиков. И правильно, что не было. Илейка, слазив в подкоп, сказал, что взрыв приготовлен негоже, терем может устоять. Этого допустить было никак нельзя. Вот пускай, раз такой умный, сам Ромодановского и подорвёт, а из-под земли мастеру не выйти, об этом позаботятся Юла с Быком.
Под искусным руководством Зеркалова всё устроение заговора обрело совершенство и надёжность часового механизма, звонко отбивающего полночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62