https://wodolei.ru/catalog/mebel/nedorogo/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Встревать со своими соображениями Алексей более не стал – понял по лицу начальника, что всё уже соображено и решено.
– Приказывай, господин гехаймрат. Что надо, всё исполню.
Зеркалов хладнокровно заметил:
– Ещё бы. Не исполнишь – придётся за всё разом ответить… А действовать будем вот как. – Он развернулся на каблуке, прошёлся по салону. – Сегодня вечером по всему Кукую – в аустериях, в кирхе, в больших лавках – развесят бумагу. Найден-де на улице близ Преображенского дворца человек в немецком платье, который, видно, пал с коня и расшибся. В имеющемся при нём пашпорте сказано, что се вюртембержец Иеронимус фон Мюльбах, прибывший в Москву из литовских краёв. Человек этот лежит в гошпитале, беспамятен. Буде он кому из слобожан ведом, пускай его заберут. Вот и поглядим, кто объявится… Гвардии прапорщик гримасой изобразил сомнение. – Что ёрзаешь лицом? Говори!
– Чай, не дураки они. Сначала подошлют кого-нибудь посмотреть, точно ль это Мюльбах.
– А кто его видел? Ты сам слышал, как он мажордому говорил, что говорил со слугой в воротах, с коня не спускался. Время было тёмное. Навряд ли слуга что разглядел, кроме больших усов. Шляпу с белым пером и плащ, который слуга мог запомнить, ты с собой забрал, у нас они. Трупа, правда, в указанном тобою месте не сыскано. Течением снесло. Но труп нам и не надобен.
– Как так?
– Я же сказал: лейтенант жив, лежит в беспамятстве. – В глазах гехаймрата мелькнули искорки мрачного веселья. – Догадываешься, к чему клоню? Ты немца порешил, ты и оживишь. Усишки свои галантские сбреешь, наклеем тебе вот такущие.
Гвардии прапорщик заморгал, охватывая рассудком, какую ловкую комбинацию сочинили хитроумные начальники Преображёнки. Ох, изрядно придумано!
– А царевичев мажордом? – спохватился он. – Он ведь Мюльбаха в лицо видел, разговаривал. Может прочесть объявленное и явиться. Или позднее опознает.
– Нет его больше на Москве. Мажордома Шлегера уже везут в Санкт-Петербурх, где ему велено быть в новом дворце.
Некоторое время гехаймрат и подчиненный обсуждали подробности затеваемой охоты. Напоследок же начальник сказал вот что:
– Известно нам пока немногое. Кто-то из иностранных посланников состоит в тайных сношениях с шведским лагерем. И не просто переписывается, а имеет некий план, который ему дозволяется свершить в любое удобное время. Что за план, нам неведомо, однако ясно: замыслен он во вред и погубление Российскому отечеству, которое ныне и так обретается в лютой опасности. Если мы тому злодейскому плану не воспрепятствуем, не только тебя – всех нас должно смертию казнить. За дурость, безделье и небдение государству. Пока же князь-кесарь повелел расставить по городу летучие отряды, как предписано диспозицией «Пожар». Об этой диспозиции, разработанной князь-кесарем ещё в годину Стрелецкого мятежа, Попов знал. Конные команды Преображенских ярыг скрытно размещаются в двенадцати точках города так, чтобы любого места столицы достичь самое большее в пять минут галопной скачки. Чуть где шум иль смута – всадники тут как тут. Кого надо порубят, кого надо повяжут. В самом начале пожара одно ведро воды даст больше, чем потом сто бочек.
– Взвод, что со мной пришёл, будет стоять у Овчины-Козельского, – пояснил гехаймрат, помянув имя сосланного боярина, чей заколоченный двор был в соседнем переулке. – За тобой же скоро прибудет карета. Переоденешься, положат тебя на носилки и в гошпиталь отнесут, в Немецкую Слободу. Гляди же, не подведи меня и себя…
Никитин с Ильёй тем временем томились в сенях. Оба тревожились за Лёшку. Но перекинуться словом было невозможно, ибо здесь же торчала начальникова охрана.
Дмитрий-то ждал терпеливо, Ильша же на месте удержаться не мог. Насиделся за девятнадцать лет. Походил немного по сеням, поскрипел половицами. Вышел на крыльцо. Поднялся, спустился, снова поднялся. Хорошо! Решил обойти вкруг дома, всё одно делать нечего.
А когда был с обратной стороны, где сад, из окна вдруг окликнула Василиса.
– Илюша! Я хотела тебя искать!
Вид у неё был задумчивый. Или даже растерянный. Неважно – ему нравилось на неё всякую глядеть.
– Пошто?
Она спросила неожиданное:
– Помнишь, у тебя на мельне икона висела, в углу? Спас, с глазами такими, сияющими? Где он теперь?
– У меня. Я к нему привык.
– Где «у меня»?
– Дома. Как ране, в углу, за ставенками. В Рождество и на Пасху открываю, лампадку зажигаю. Ещё на Покров, иногда и на Преображение, если не забуду.
Княжна обрадовалась:
– Неужто? А покажешь? Я Спас твой часто вспоминала.
Он почесал загривок. Рад бы услужить, да не велено отлучаться. И не похоже, чтоб скоро отпустили.
– Тово-етова, нельзя мне сейчас. Или после съездим, или, коль хочешь, дам тебе ключ, наведайся сама.
Сказал – самому понравилось. Если Василиса у него в избе побывает, там потом и житься станет радостней.
– А что? Поеду! – сказала Василиса.
Тогда Ильша объяснил, где в Доброй Слободе найти дом, растолковал, как поворачивать ключ – хитрый, с шестерным поворотом.
Хотела она ему ещё сказать про что-то, но появился Никитин, и княжна умолкла. Дмитрий без слов поклонился ей, избегая смотреть в глаза. Коротко сообщил Илье, что вышел начальник, который велел ехать в Преображенское.
Сели друзья в тележку, поехали за Зеркаловым и его телохранителями. Выбора, ехать или нет, не было.

* * *
В приказной избе (по-новому – язык сломаешь – «ордонансгаузе») начальник поставил перед собою обоих и долго рассматривал тяжёлым, прилипчивым взглядом.
Ильша стоял спокойно, ибо был в Преображёике впервые. Никитин попал в это чёртово место уже в третий раз, а не своей охотой – во второй, и потому ёжился, всё поглядывал на потолок, откуда торчало колесо для дыбы. Очевидно в особых случаях комната использовалась и для допроса.
– Ну, голуби, – молвил, наконец, Зеркалов, – скажите мне, будет от вас делу прок али нет?
Ответил ему не новоиспеченный прапорщик, как следовало бы, а мужик. Причём безо всякой боязни и почтительности.
– Коли надо Алексею пособить – пособим. Не то прощевай, боярин.
Всякий другой начальник тут бы осерчал, в крик пустился, грозить начал. Этот же был не глуп. Подумал немножко и сказал:
– Что ж, пособите своему товарищу. Ему помощь ох как нужна. Не исполнит, что доверено – голова с плеч.
С Ильёй гехаймрату, кажется, теперь было ясно, что он за человек. Поэтому обратился он к Дмитрию:
– Вот ты, прапорщик, с Поповым на колокольне был. Слышал, как воры-стрельцы на изменническое дело сговариваются. Ныне сдаётся нам, что заглавный вор Фролка Бык не бахвалился, когда сулил десятникам иноземную подмогу. Князь-кесарь уверен: кто-то из посланников заодно со стрельцами. Даёт Быку деньги, а план, о котором сказано в тайном письме, это и есть заговор стрелецкий. Попов вам, поди, то письмо читал?
И опять было, чему удивиться: прапорщик покачал головой, а мужик кивнул. Несколько озадачившись, начальник перевёл взгляд на Илью.
– Ты что за человек? Какого рода-звания? Не сбежишь?
– Куды ж мне бежать? – всё так же спокойно ответил мужичина. – У меня на беготню ноги не сноровисты. А человек я сам по себе. Мастер всякой работы из Доброй Слободы. Спроси у Журавлёва.
Этот ответ, показавшийся Дмитрию странным, Зеркалова тем не менее удовлетворил. Он крикнул за дверь, чтоб позвали сержанта, и продолжил своё начальственное напутствие:
– Помочь отечеству и своему товарищу вы можете вот как. Ты, Микитенко, как я понимаю, Фролку глазами не видел, но голос его слышал. Слыхал ты и прочих заговорщиков. Это, конечно, немного, но лучше, чем ничего. Идите по стрелецким слободам, слушайте, ищите. Вражеский заговор можно с двух сторон раскрыть. Попов с головы попробует, а вы попытайтесь с хвоста. Я думаю, гвардии прапорщик вас в помощники не за одни бороды взял? Вот и старайтесь… Вижу, что на узде вас водить не нужно, ребята вы самостоятельные, – продолжал начальник, слегка усмехаясь. – А толковы ли, поглядим. Вот вам полезная вещица для вспоможения. – Он вынул из выдвижного ящика короткую медную трубочку вроде напёрстка, с одного конца сплюснутую. – Это чрезвычайная свистулька, германской работы. Пищит тонко, однако слыхать версты за полторы. Если что – дуйте. Не долее, чем в пять минут, прискачет подмога, летучий отряд.
Илья с любопытством рассмотрел чужеземное изобретение. Хотел дунуть на пробу, но Зеркалов погрозил ему пальцем: не смей.
– Всё, бородачи, ступайте. Без вас забот много. Ныне уже поздно, заночуйте в караульне. А утром беритесь за дело.
Дмитрий вышел первым, а Илье начальник велел задержаться. Указал на скамью:
– Посиди-ка тут.
И уткнулся в бумаги. Илья стал ждать, что будет дальше.
Через малое время в дверь постучали. Вошёл Журавлёв – узкий, нескладный – ступая длинными, будто ходули, ногами в ботфортах. Встал перед столом.
– Знаешь сего молодца? – спросил его гехаймрат.
– Знаю, – коротко ответил сержант своим скрипучим голосишкой, с удивлением глядя на мастера, который – вот диво – стоял на собственных ногах.
– Ну ладно… Скажешь в канцелярии, чтоб твоего знакомца в приказной реестр вписали. На какое жалованье, укажу после, смотря по радению.
Начальник остался в кабинете, сержант же повёл Илью в соседнее помещение, здесь же, в ордонансгаузе. По дороге меж ними приключился короткий разговор, постороннему уху нисколько не понятный.
– Смотри у меня, Илейка, – свистящим шёпотом пригрозил Журавлёв. – Про мои с тобой дела никому ни болтай, иначе пожалеешь. Ты тут про меня порасспрашивай, узнаешь, что со мной ссориться не надо.
Ильша ему в ответ спокойно:
– Попусту ссориться, Яшка, никому ни с кем не надо. Много ль я с тебя за работу денег брал? То-то. Пожалел тебя, потому что ты калека, и я калека… Что крепленья-то, держат? Ну-тко, дай погляжу…
Он присел на корточки, отогнул книзу раструбы журав-лёвских ботфорт, задрал полы кафтана.
Там, где полагалось находиться коленям, у сержанта были ступни – неестественно маленькие, прочно утопленные в кожаных гнёздах невиданной конструкции.
– Подвигай-ка… Вроде неплохо. Верхом научился ездить?
– Плохо. Придумал бы что-нибудь вместо шпор.
– Ладно, тово-етова, посмотрим… Тьфу, ну и дух от тебя! Поди, отродясь в бане не был. – За поворотом коридора раздались шаги. Оттолкнув мастера, Журавлёв поправил сапоги и кафтан.
– У нас мало кто про меня прежнего знает, только старые. Я их добром попросил – молчат, – быстро шепнул инвалид. – И ты меня не выдавай.
Поскольку уже не грозился, а человечно просил, Илья ему ответил попросту:
– Не скажу.

* * *
Назавтра чуть свет, вооружённые Преображенской свистулькой, а более ничем, Дмитрий с Ильёй отправились пособлять товарищу.
С чего начать, ни тот, ни другой не знали. Сыщицкое дело, как известно, криво да извилисто, а люди они были прямые, бесхитростные.
Сели на бережку реки Яузы, стали думать. Ночь они спали мало – не от жесткости казённых лавок, а от разбережённых чувств. Поговорить возможности не было, потому что здесь же ночевали всякие-разные шпиги с ярыгами, у кого ночная смена. Рожи у этого люда были такие, что не пооткровенничаешь.
Даже и не будь рядом преображенцев, вряд ли старые друзья стали бы пускаться в душеизлияния. Ибо думы у обоих были сокровенные, всё время сами собой сворачивавшие к одному и тому же предмету (если лучшую на свете особу можно обозвать этим низменным словом). Говорить о нём – то есть о ней – вслух было невообразимо.
Вот и теперь товарищи помалкивали, вздыхали, да смотрели на текучую воду, которая ничего путного подсказать не умела.
– Тово-етова, звонаря бы сыскать, – неуверенно сказал Илья. – Которого ты давеча отпустил. Может, указал бы, где десятников искать…
– Что толку-то?
– Не скажет?
– Прикинусь своим – наверно, скажет. – Никитин мрачно жевал травинку. – А только совестно к человеку в доверие влезть да обмануть.
Илья закряхтел.
– Оно конечно… Но и Лёшку-блошку жалко. Пропадёт он с этими иродами.
– Жалко…
Спор, впрочем, был сослагательный, ибо звонаря давно след простыл. Ноги у парня были молодые, а Русь широкая. Поди-ка сыщи. Время уходило, солнце поднималось всё выше.
Поняв, что от Митьши озарения не дождешься, Илья заставил себя отнестись к задачке, будто это некий механизмус, сиречь замысловатое устройство, который нужно разобрать и снова собрать, чтобы понять его работу.
Здесь как надо? Открутил винтик – положил. Сообразил, в чём его назначение. Потом взялся за следующий. И так дальше по порядку.
Достал Илья из кармана кусок сахару – от сладкого у него голова варила лучше, это было им давно замечено.
– Сахарку хошь?
– Не люблю, – отказался Митя.
Стал Илья грызть лакомство, а сам мысленно крутил-вертел заковыристую штуковину. Наконец, угадал, какой штырёк в ней ключевой – за что можно уцепиться. Ушло на эту трудную мозговую работу, наверное, не меньше часа.
– Тово-етова, – нарушил затянувшееся молчание Илья, – а не припомнишь ли, как десятники один другого называли?
Митя удивился.
– Как-как. По кличке. Дуля, Косой, ещё как-то… Хотя погоди, двоих полным именем называли. Зиновий Шкура и… постой-ка… Конон Крюков, мастер фитильного дела. А что?
– Ну вот по именам мы этих двоих и сыщем, – удовлетворенно объявил более сообразительный из сыщиков.
– Они же по норам попрятались. Им Фрол велел.
Илья хитро прищурился.
– Спрятаться-то спрятались, да глубоко ли? Они же не знают, что вы их подслушивали. Русский человек, тово-етова, в потаённых делах не горазд. Пойдём-ка по стрелецким слободам, повыспрашиваем, где Зиновий Шкура с Кононом Крюковым живут. Раз товарищи их десятниками над собой поставили, знать, мужики уважаемые, известные.
Обрадовался Дмитрий, просветлел.
– Ох и голова у тебя, Ильша! Прямо дума боярская!
Илья такой хвалой не ульстился – боярская дума у крестьянина была не в чести.
– Сам ты дума! Вставай, дворянский сын, неча рассиживать!
Старых стрелецких слобод на Москве было не одна и не две, а больше двадцати, по числу полков, ныне уже не существующих. Все обойти – не одна неделя понадобится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62


А-П

П-Я