– Эх, сколько я за упокой твоей души свеч пережёг…Ты что, не рад мне?
Вместо ответа Илья раздвинул свои великанские объятья, в которые Алексей погрузился не без опаски.
– Ноги у меня, тово-етова, не ходят. С того ещё раза. Помнишь, как с плотины-то падали?
– Такое забудешь…
Заглянув под стол, Алексей увидел, что ноги у Ильи ровно, не по-живому стоят на дощечке, приделанной к ножкам кресла. Ох, беда какая…
Наконец, Слава Тебе, Господи, и обнялись, и поцеловались троекратно. Кости у Алёши хрустнули, но выдержали. Обнимать Ильшу было все равно что обхватывать трехсотлетний дуб.
Расцепились. У Алексея глаза были мокрые. У Ильи, хоть и сухие, но быстро помаргивающие.
Говорить вот только – удивительное дело – было вроде как не о чем. Чего ж, с иной стороны, удивительного? За долгие годы разлуки у обоих, считай, вся жизнь на свой лад прошла. Попов спохватился:
– А знаешь, Митьша наш тоже здесь! Не дале как вчера его встретил! Статный, гладкий, и собою раскрасавец!
– Да ну? Где же он?
– У меня, в Огородной Слободе. Тут недалеко. Я сейчас должен по срочной надобности в Кривоколенный переулок бежать. Вернусь – пойдём вместе к Митьше. То-то удивится, то-то обрадуется! – Он запнулся, вспомнив, что ходить Илья не может. – Повозку найду, доедем.
– Повозка у меня своя есть. – Илыпа посопел, будто из-за чего-то заколебался. – А что там, в Кривоколенном?
– Начальника моего дом. Ежели задержусь, ищи Митьку в доме аптекарши Штубовой, там знают.
– Где в Кривоколенном? – не отставал Илья. Дался ему этот переулок!
– На углу. Забор зелёный, с острыми концами. Над ним дом виден, штукатуренный. С балконом. Знаешь, что такое «балкон»?
Что-то переменилось в Ильшииом лице. Не сразу, а покашляв, богатырь сипловато сказал:
– Знаю. Вислое крыльцо… Как же ты туда, пешком, что ли? Неблизко. Давай отвезу. И потом, тово-етова, захочет твой начальник сызнова шкатулку закрыть. Без меня у него не выйдет.
А ведь дело говорил Илья! Алёша хлопнул его по плечу – чуть ладонь не отшиб:
– Верно! Золотая у тебя голова! Только на чем же ты меня повезёшь? У тебя тележка не докончена, вместо сиденья – дыра.
– Сам ты дыра.
И пошли чудеса.
Ильша нажал рычаг справа на подлокотнике, и кресло, в котором он сидел, само собой отъехало от стола спинкой вперёд. Нажал еще раз, слева, и кресло повернулось. Оно оказалось на маленьких, обшитых сталью колёсах.
На этом троне мастер пересёк горницу, оказался прямо над кормой повозки. Примерился – и спустился колесиками по желобам так, что края седалища вошли в пазы тележки, щёлкнули. Получилось, что кресло-самоход и есть сиденье диковинного экипажа.
– А ну, Брюхан, вставай! – приказал Ильша коню.
Вороной – будто в сказке – впятился огромным крупом между оглоблями. Илья повернул какой-то крюк, с левой оглобли на правую перекинулось дышло.
– Живу я бирюком, катать мне некого, поэтому посадить тебя не могу. Вставай, тово-етова, поназади, держись мне за плечи. Брюхан на разбег не скорый, но как разойдётся, идёт шибко. Думать надо, быстро домчим.
Восхищенный, Алёша встал на запятки, взялся за чугунные плечищи друга. Конь легко вытянул возок за ворота, которые сами захлопнулись.
– Живые они у тебя, что ли? – оглянулся Попов.
– Не-е. Когда колёса через порог проезжают, они на давило жмут. От давила идёт жила такая, особенная, к вороту. Ворот начинает пружину отпускать. Пружина… Долго рассказывать. Я те, тово-етова, после покажу…
– Погоди-ка. – Алексей подумал. – Давай сразу за Митьшей заедем. Потеря времени небольшая. Повидаетесь. А мне он может для дела снадобиться.
Обязательно нужно было гехаймрату нового помощника показать. Вчера на колокольне, когда Фрола упустили, они ведь вдвоём были. А у начальника обычай: если случилась какая оплошка, всех причастных расспрашивать по одиночке. Значит, всё равно велит Дмитрия доставить.
Была и еще одна мыслишка: показать Митьке (а получится, так и Илье) избранницу своей души. Пусть посмотрят, каких богинь рождает Натура и восхитятся.

* * *
В скором времени диво-экипаж, наведавшись в Огородники, уже мчал обратно в сторону Белого города, но вёз не двоих человек, а троих. Прохожие оглядывались на необычное зрелище.
Огромный, словно сошедший со сказочного лубка конь с развевающейся гривой гнал во всю прыть, без труда таща за собой нарядную, как игрушка, коляску. Правил лихобородый великан в простой рубахе и сдвинутой на затылок шапке. За его спиной, обнявшись, стояли Преображенский офицер в зелёном кафтане и казак с кривой саблей. Все трое говорили наперебой, а верней орали, ибо грохоту от гонки было много.
Перекрикивались меж собой больше Дмитрий с Ильёй, так что Алёша даже заревновал. Это ведь он свёл всех вместе, а они ему никакого внимания, и переговариваются о непонятном: про девчонку какую-то, про лесное житьё.
– А сома-то, сома помнишь, какого ты из реки выудил? – ни к селу ни к городу вспоминал вдруг Митьша, стуча возницу по плечу и заходясь смехом. – И мне: «Подцепляй, то-во-етова, подцепляй!» А у меня руки не держат!
Илья крякал, ухал, тряс головой, но басил маловнятное:
– Да-а, сом… Помню… Ушёл сом… Я его на следующий год… Погоди, ты лучше… Как ты тогда, тово-етова, добрался-то? До Сечи-то?
Митя вместо ответа:
– А с ложки меня кормил, помнишь? Будто дитя малое?
Надоело Попову это несмысленное суеорание. Надо бы ло брать кормило беседы в свои руки.
– Ты ноги свои хорошему лекарю показывал? – спросил он Илью.
– Э-э-э… – Тот махнул ручищей. – Лекарь не вылечит.
Дмитрий участливо завздыхал:
– Выходит, за все эти годы так ничего и не напугался по-настоящему?
– Выходит. Нет у жизни такого страху, чтоб меня в трепет вогнать.
И опять Алексей не понял. При чём тут страх? И отчего Ильша так печально ответил? Не ведаешь страха – счастливый человек.
– Почему ты в Москве? – спросил, наконец, дело Никитин. – Ты ведь многолюдства не любил, никуда съезжать с мельни не думал.
Близ Покровской башни, где шли и ехали многие, скорость пришлось сбавить. Коляска теперь катилась гладко, без шума. Стал возможен связный разговор.
Жаль только, рассказчик из Ильи был не ахти. Он начал не с начала, а с середины, пропустив какое-то событие, известное Митьше.
– А как мне было оттуда не съехать? Воротился с охоты – полон дом синих кафтанов. Начальный человек на меня коршуном: тя, говорит, как звать? Ну, Илья. Он ладоши потёр. Илья? Ты-то нам и нужон. С нами поедешь, тать. Расскажешь, как княжну похищал.
«Какую княжну?» – хотел спросить Алёша, однако Никитин толкнул его – не встревай.
– Я ему: «Может, я вам и нужон, да только вы мне ни на что не сдались».
– И что?
– Что-что… Тово-етова, порешил всех. – Ильша сокрушенно поскрёб затылок и, словно оправдываясь, прибавил. – Они тебе плечи ломали, кожу драли, а я с ними обниматься буду? И потом, я вначале по-хорошему попросил: уйдите, пока не осерчал. Не вняли. За сабли свои схватились…
Попов слушал и не верил.
– Ты… порешил служилых Преображенских людей?! Много?
– Не-е… С начальником восьмерых. Главного – последним. Даже спросить поспел, прежде чем душу из него вынуть: проснулась ли княжна? Проснулась, говорит, и на Илью некого показала… Ну и ладно, думаю…
Рассказчик умолк, погрузившись не то в думы, не то в воспоминания.
– Расскажите, парни, что за княжна? – воскликнул изнывающий от неведения Алёша. – Раз проснулась, стало быть, спала? С кем спала-то, с тобой иль с тобой?
Двое остальных взглянули на него осуждающе и ничего объяснять не удосужились.
– А дале что? – спросил Никитин.
– Да ничаво… Упокойников, тово-етова, в воду положил, речка унесла. Кой-никакой струмент прихватил, да и покатился прочь. Мельню спалил, чтоб им не оставлять. Раз одни дорожку нашли, думать надо, и другие сыщут… А многолюдства я не люблю, это ты правду сказал. Когда людей что муравьев, – Ильша обвёл рукой всю шумную улицу Покровку и повернул с неё в переулок, – никакой человеку цены нет. Однако тут затеряться легче… Сначала перебивался худовато, но голова-руки есть. Ныне хорошо живу, неча Бога ругать… Вон он, Кривое Колено, начинается.

* * *
Места здесь были знатные, из лучших на Москве. Коляска проехала мимо каменных голицынских палат, но это было не диво – мало ль на Москве князей да бояр? А вот в небольшом отдалении, высоко-превысоко над крышами, высунулась колокольня с невиданным на Руси завитушечным куполом и прегордыми колоннами. Была она в деревянных лесах, не до конца ещё отстроена.
– Самого Меншикова владение, Александра Даниловича, – важно объяснил Алёша залюбовавшемуся на этакую красу Никитину. – А вон и гехаймратово проживание.
Илья, очевидно, и вправду знал этот дом, потому что без Алёшкиных слов уже повернул к зелёному забору. Ворота были нараспашку. Сразу видно, что хозяину сего владения опасаться некого.
– Въезжать, что ли? – спросил Илья с необычной для него робостью.
– Давай, кати. Мы, чай, не праздно.
Сам Попов был в доме у начальника всего второй раз, однако держал себя уверенно, будто здесь дневал и ночевал.
– Палаты не шибко богатые, ибо на Преображенской службе сильно не забогатеешь, однако с большим уменьем перестроены. Поди угадай, что прежде тут стоял деревянный терем. Двор этот был на казну отписан от одного стрелецкого полковника, за измену. А моему начальнику пожалован в награждение… Штукатурка итальянская. Колонны и фигуры по ней прорисованы, издали же посмотреть – будто настоящие. За домом сад, в нём какие только цветы-плоды не произрастают! Но краше всего балкон.
Он показал на мраморную площадку, торчавшую из второго этажа и кое-как прикреплённую к стене деревянными, ещё не оштукатуренными опорами.
– Перильца хлипковаты, – со знанием дела заметил Илья, показав на ажурную оградку. – Не обопрёшься.
– Не для того поставлены, чтоб обпираться, – для красоты… Сейчас спрошу, прибыл ли хозяин.
По напрягшемуся Алёшиному лицу было видно, что начальника своего он опасается. Перекрестился малым знамением, взбежал на крыльцо, почти сразу же вернулся, чем-то взволнованный и раскрасневшийся.
– Его пока нет. Но велено идти в салон, это горница постарому. К нам выйдет сама!
Митя удивлённо спросил:
– Хозяйка?
Не в московском обычае, чтобы жена к гостям выходила, да ещё в отсутствие мужа.
– Вдовый он. Дочь у него за хозяйку. Сейчас увидишь, – шепнул Попов. Он оглянулся на Илью.
– Ты тоже поднимайся. Посмотришь, какую я себе невесту присмотрел. Это ничего, что ты одет попросту.
Опустив голову, Ильша молчал. Потом глухо ответил:
– Не-е. Я тут. Понадоблюсь – кликните.
Митьша укоризненно показал Алёше на ноги калеки: как-де прикажешь ему по ступенькам карабкаться, ползком что ли?
– Ладно, – придумал Попов (очень уж ему хотелось, чтоб Илья тоже на его избранницу полюбовался). – Я с ней на балкон выйду, будто бы гуляючись. Увидишь и снизу.
Пока они вдвоем поднимались на крыльцо, с двух сторон украшенное новыми гипсовыми львами, Алексей наскоро напутствовал друга:
– С гехаймратом, когда явится, держись опасно. Он – волчище презубастый. Если кого невзлюбит – со свету сживёт, однако человека полезного не обидит.
Дмитрий поморщился. Ещё вопрос, желает ли он быть полезным какому-то приказному дьяку, пускай даже немецкого чина-звания.
Внутри бывшего терема всё, что возможно, было переустроено на европейский лад. Сени расширены, из них наверх, в вышнее жильё, по-нынешнему «бельетаж», поднималась свежепоставленная лестница. Достигнув верхней площадки, Попов остановился у окна и, схватив Митю за руку, вскричал:
– Вон она, зри!
Окно выходило в сад, устроенный не по-русскому обычаю: дорожки все прямые, пересекающиеся под углами, деревья неестественно остриженные, а вместо кустов малины да смородины – прямоугольники цветов.
На ближней к дому дорожке, спиной к наблюдающим, стояли двое: юноша в серо-голубом камзоле и стройная девица, тоже одетая по-немецки. Её стянутая в талии фигура и гордая посадка головы Дмитрию сразу понравились. Понравилась и необычная причёска: коса уложена округ макушки венцом.
– Моднейшая средь дев куафюра, «Богиня Диана», – похвастал Алексей. – Во всей Москве столь просвещённых девиц поискать – не найти…
Он говорил ещё, но здесь девушка обернулась, и Никитин перестал что-либо слышать. И ведь не сказать, чтобы она была раскрасавицей – вот уж нисколько. Не дородна, не грудаста, а, напротив, совсем тоща; щеки не пухлы и не румяны, губы не сердечком, лоб слишком высок, глаза продолговаты (раскрасавице положены круглые). Но когда Дмитрий увидел это скуластое, рассерженное чем-то лицо, его будто толкнула некая сила – не назад, а вперед, так что бывший запорожский казак поневоле схватился за подоконник. Кто-то тряс его за рукав.
– Эй, очнись! Ты что, видал её раньше?
Алёшка смотрел на друга с подозрением и чуть ли не испугом. У Никитина едва нашлись силы отрицательно покачать головой.
– …Если б видал, запомнил бы. Такую-то.., – прошептал он и тем выдал себя с головой.
Попов побледнел.
– Кто это с ней? – нахмурился Дмитрий на юношу. Наглец мало того что отворачивался, когда чудесная дева ему что-то выговаривала, но ещё имел дерзость кривить свою белую, неприятную физиономию. То есть, лицо-то у него было очень даже красивое, но именно это обстоятельство Никитину и показалось неприятным.
– Не бось, этот тебе не соперник. Брат её, недоросль.
Сказано было зло, враждебно. Спохватившись, Митя посмотрел на товарища. Тот ответил тяжелым взглядом. Помолчали. Наконец, Дмитрий опустил глаза и тихо молвил:
– Ты прав. Лучше девы на свете нет. Но я твоему счастью не помеха. Я был бы пёс бесчестный, коли бы встрял. Ты первый её нашёл, ты жених…
Тяжело дались ему эти слова, но были они окончательными. Алёша это сразу почувствовал и успокоился.
– Ну то-то.
Разговор меж братом и сестрой закончился тем, что невежа вовсе от неё отвернулся, а прекрасная дева, гневно топнув ножкой, пошла в дом.
– Кровь сильно видно? – спросил Попов, оглядывая пе ред кафтана, весь в тёмных высохших пятнах. – Эх, нехорошо…
Никитин тоже наскоро поправил свой кунтуш, отряхнул рукавом пыль с сапог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62