Илья вернулся к Зеркалову и Юле, поджидавшим по соседству, сказал: так, мол, и так, рвануть рванёт, но терема не обрушит, ибо там основа белокаменная, на яичном растворе, устоит.
– Так негоже, – объявил начальник. – Не рухнет терем – плохо. Воры, которые будут приставлены наблюдать, подумают, что князь остался жив. Могут всему делу отбой дать. А можешь поправить мину, чтоб дом обвалился? В назначенный час Фёдор Юрьевич потихоньку из терема выйдет, никто того не заметит. А палат своих ему не жалко. Государь ему взамен старого дворца новый подарит, краше прежнего.
Что Ромодановский не прогадает, это Илье было и так понятно. Преображенские, они никогда и ни в чём себе убытка не сделают.
– Как скажешь, боярин. Ломать не строить.
Чем поправить дело, Илья уже придумал. Задачка нехитрая.
С утра отправился к знакомому кузнецу, изготовил широкую медную полосу в два аршина шириной, а длиной – в четыре с половиной. Приготовил всё прочее, что было нужно. Погрузил в свою тележку, повёз. А по дороге завернул к Василисе. Во-первых, спросить про ключ – не давал ему покоя скрип в замке. А во-вторых… Ну, про то уже было сказано.
Хотел навсегда попрощаться, а увяз хуже прежнего. Колесо в колею, а твоя душа в мою…
Церковь Архангела Михаила, небольшая, белокаменного строения, некогда принадлежала Стремянному полку, но после вывода из Москвы стрелецких войск пришла в ветхость и неглядение. В этот вечерний час внутри было пусто, у икон горело по одной, много по две свечки. Запустение некогда славного храма объяснялось ещё и небезопасным соседством с палатами грозного правителя, поезд которого проносился по Никитской улице смерчем во всякое время, и конные охранники нещадно лупили плётками любого, кто попадался на пути – пади, пади! Конь у Ильши был умный, такого можно было не привязывать. Уйти не уйдёт, а если лихой человек попробует увести, то пожалеет. Кованые копыта у Брюхана тяжёлые, а зубы крепкие.
В церкви Ильша уже освоился. Сразу прошёл за алтарь, где томился, ломал пальцы отец Савва, приходский поп. Вошедшему он очень обрадовался.
– Слава Господу! Сижу сам не свой. Давеча двое слуг Ромодановских заходили. У меня сердце так и сожалось! А они свечку поставить… – Священник семенил за Ильёй по стёртым ступеням, ведшим в подвал. – Только-только ушли – Фрол Протасьич сам-второй. При нём мужичок такой, юркий, не назвался, как по имени. Может, знаешь такого?
– Знаю.
Эге, Бык с Юлой уже здесь, понял Ильша, стоя перед входом в подземелье и прикидывая, как лучше заносить медный лист. Щель была узкая.
Пришлось сворачивать наподобие свитка. Когда медь зазвенела в могучих руках богатыря и скрутилась, будто пергамент, поп перекрестился.
– Ну и силу ниспослал тебе Боже, сыне! Мне с тобой идти, или как?
– На что ты мне? Там и без того тесно. – Илья повесил себе на шею мешок с инструментом и заготовками. – Сказано тебе, где быть – вот и жди.
В галарее через каждые десять шагов стояло по фонарю, свод был укреплён свежесрубленными опорами. Бог весть, когда и для каких нужд был прорыт в московской земле этот потаённый ход. Может, ради татарского или польского сидения – ведь Кремль близко. А может, при царе Иоанне Грозном, у которого тут рядышком стоял Опричный дворец. Мало ли на Москве в разные времена водилось любителей таинственности?
Там, где рытьё было недавнее, под ногами хлюпала жижа. Долго этот проход не продержится, подмоют его почвенные воды, подумал Ильша. Ну да долго и не нужно. Сегодня ночью всё окончится.
Идти было порядком, да с тяжёлым мешком на шее и шестипудовой медной скаткой. Руки-то ничего, а вот ноги устали.
Ввалившись в прямоугольную камору, которой заканчивалась галерея, Илья шумно вздохнул, а лист бросил. Тот распрямился, заскакал по земле. От оглушительного звона заложило в ушах.
– Чтоб тебе повылазило, дубина! – Прикованный к стене Фрол перекрыл грохот своим зычным голосом. – Раньше времени свод обвалишь!
Главарь заговора, хоть и передался Преображёнке, а всё же доверия к нему не было. В обхват туловища держал пятидесятника железный пояс, от которого к кольцу в стене тянулась толстая цепь. Её Илья сам давеча укрепил и проверил, надежна ли.
У другой стены сторожил Юла с двумя пистолями за поясом. Его дело было присматривать за Быком.
А понадобился Фрол вот зачем. По замыслу Ильи, чтоб ударная сила не рассеивалась, вокруг пороховой бочки следовало поставить медный раструб. Тогда взрыв весь пойдёт вверх, прямо под княжий терем. Бочка – она широкая. Одному Илье вокруг неё обернуть лист не хватит рук. Нужно, чтобы с другой стороны кто-то крепко-накрепко придерживал. Обычных мужиков на такое дело потребно трое, если не четверо. А где их взять при такой секретности? Но даже если и сыскались бы, всё равно им вокруг бочки не разместиться – тесно. Использовать Фрола предложил хитроумный Зеркалов, а Бык только рад: выслуживать вину, так уж выслуживать. Для того и доставлен сюда – вольно, без оков и стражи. Бежать ему некуда и незачем, поздно. А что близ пороховой бочки он будет скованный, это Зеркалов, знаток душ, тоже правильно придумал. Волчина, даже и прикормленный, всё одно – волчина. Вдруг бешеному пятидесятнику взбредёт в голову подорвать князь-кесаря вместе с собою? На этот случай и приставлен главный шпиг – человек проверенный, хладнокровный, и отменный стрелок. Ничего не упустил Автоном Львович, всё рассчитал до мелочи.
– Будешь дурить, стукну, – предупредил Илья, прежде чем расстегнуть на пленнике пояс. – Ставь эту штуку вот этак… Держи крепко, чтоб не шелохнулась.
Юла встал у Быка за спиной, в трёх шагах, взвёл на обоих пистолях курки.
– Держишь, что ль?
У Фрола на лбу выступила жила, зубы заскрипели, из груди вырвался натужный рык, но не подкачал пятидесятник, дал Илье согнуть нетонкий лист, как следовало.
Быстро вставив в заранее просверленные дырки несколько стальных скреп, Илья предупредил:
– Отпускаю. А ты оба конца держи. Соскочат – убить могут.
И пошёл колотить молотком, заклёпывать – сам оглох и остальных оглушил. Зато управился быстро. Раструб встал, будто влитой. С одной стороны – круглое отверстие, куда Ильша всунул долото, просверлил в бочке дыру для фитиля.
Дальше пустяки: вставить снур, смочить его маслом, отсчитать длину, чтоб хватило на четверть часа горения. Переход до церкви долгий, а бегать Илья не свычен.
Бык с любопытством наблюдал, как ловко и красиво работает мастер.
– Жалко, ты мне раньше не встретился. Может, столковались бы, – вздохнул пятидесятник. – Глядишь, по-иному бы у нас всё вышло.
Шпиг прикрикнул на него:
– Ну ты гляди, вор! Всё Автоному Львовичу доложу!
Но прикрикнул не грозно, больше по обязанности. По дёрганому лицу Юлы было видно, что очень ему всё это не нравится – и подземелье, и близость пороха, и подопечный.
– Приковал бы ты его обратно, что ли, – попросил преображенец, а когда увидел, что Илья, занятый фитилём, не торопится, пробормотал. – Ну, тогда я сам. Смотри, вор! У меня рука твёрдая.
Положив один пистоль на землю, а второй наставив Быку прямо в грудь, он кое-как замкнул на поясе арестанта пояс и с облегчением убрался к противоположной стене.
Теперь оставалось только ждать ночи. У Ильши были часы собственного изготовления, лучше немецких: с половину райского яблочка, на каждый час вылазит своя картинка, на полчаса бой, на четверть часа звон, а минут не было вовсе, ибо минуты – суетная чужеземная выдумка и русскому человеку ни к чему, у нас в языке и слова такого нет.
Зеркалов сказал, что князь-кесарь вернётся со службы поздно, не ранее третьего часа пополуночи. Дозорные стрельцы, едва увидев приметную карету, по цепочке дадут знак отцу Савве. Тот спустится в подкоп, ударит половником в оловянный таз – то и другое поп принёс из дому, окропил святой водой и посулился хранить в почёте, внукам показывать: вот, мол, чада, чем на Руси пала власть сатанинская.
Услышав оловянный стук, Ильша запалит фитиль. И пойдёт всё, покатится, как обвал с горы – не остановишь. За взрывом на Большой Никитской вспыхнут пожары и ударит набат. Англицкий посланник отправит Алёшку сообщить, что князь-кесарь взорван и в Москве началась смута. Стрельцы, что засели в засаде у Преображёнки, будут схвачены солдатами и ярыгами. Митьша погасит пожары. Ромодановский объявится жив и здоров. И объегорят наши бесы чужеземных чертей. Загрызли бы они друг дружку и провалились все вместе в преисподнюю, то-то человечеству бы радость…
Словно в ответ на невесёлые Ильшины мысли, Фрол заворочался, завздыхал. Ему, думать надо, было много тяжелей. Сначала своё отечество врагу продал, потом продал собственных товарищей. А по виду мужик сильный, не ломкий.
– Не пойму я, детинушка, что ты за человек, – сказал вдруг Бык. Значит, и он про Илью думал.
– Обыкновенный человек, русский.
– Так и я русский.
– Какой же ты русский, если ради шведа стараешься?
Ильша поглядел на часы. В цифирном окошке вылез двурогий месяц – два пополуночи. Скоро уже.
Пятидесятник грохотнул цепью.
– А чем наши каты из Преображёнки лучше шведов с англичанами? Те хоть невинных на дыбу не подвешивают, не лезут табашными пальцами в русскую душу, не выворачивают её наизнанку!
Так же красно Илья ответить не умел и пробурчал:
– А тем наши каты лучше, что за Русь и русскую веру стараются.
– Вроде не глупый ты мужик, мастер, а дурное говоришь. Какая Богу разница, швед ли, русский ли. Господу враг не швед, а Сатана. Пётра-царь самый Сатана и есть, а Карла против него бес невеликий, да чужой, к тому же.
Зря он это при шпиге, подумал Ильша, примечая, как Юла постреливает туда-сюда своими острыми глазками. Ишь, притих. Может, прибить ирода от греха, пока не донес?
Слова пятидесятником были, однако, сказаны веские, не отмахнёшься. Подумал Илья, подумал, и ответил так:
– Господу, тово-етова, может, разницы и нету, швед или русский, а вот чтоб всяк за свое отечество стоял, как сын стоит за отца, это по-божески.
– Какой тебе Пётра отец?
– Тьфу ты! – рассердился Илья, не привыкший к долгим беседам. – Я ему про Фому, он мне про Ерёму! Сегодня Пётр, завтра еще кто, а Русь была, есть и будет. Если только иуды вроде тебя её чужим бесам не продадут!
На этом спор закончился – из галареи донёсся частый, гулкий грохот. Это отец Савва, возволновавшись, подавал условный знак и от усердия колотил в свой оловянный таз, будто в бубен.
– Пора! Поджигай! – сказал Юла, мелко перекрестившись, и вынул свои пистоли.
Запалил Ильша трут. Промасленный фитиль взялся сразу, по нему пополз весёлый огонёк. – Встань-ка, отомкну, – сказал Илья, подходя к Быку. Тот поднялся с земли, расставил руки.
– Ну спасибо. Честно сказать, боялся, вы меня тут оставите. Своё дело я сделал, более не нужен.
И так расчувствовался, что крепко обнял своего освободителя поперек туловища.
– Ладно, ладно, чай, не на Пасху – обниматься-то, – проворчал Ильша. Ему так было несподручно – никак не мог нащупать на Фроле железный пояс.
Пятидесятник сказал:
– Есть. Давай!
– Чего давать-то? – удивился Илья. – Пусти-ко, времени мало. Не то бежать придётся, я не люблю…
Внизу, за его спиной что-то звякнуло.
Обернулся – сзади на корточках сидел Юла. Фрол вдруг расцепил объятья и проворно отскочил. Отпрыгнул и Юла.
Хотел Илья повернуться – зазвенела цепь, не пустила. Пояс-то, оказывается, был теперь на нём, и запор замкнут! Вот чего Бык обниматься полез! А шпиг сзади ключом закрыл! Что за чудеса?
– Не пристрелить ли для верности? – спросил Юла, поднимая пистоль.
– Незачем, – остановил его пятидесятник. – Оставь человеку время помолиться. Ну, прощай, мастер. Скоро сам у Господа спросишь – всё равно ль ему, русский ты али нет.
С этими словами Фрол нырнул в галарею, шпиг вприпрыжку за ним.
Ещё не придя в себя, Ильша рванул цепь. Она сидела прочно – сам делал. Пожалуй, и Брюхан это кольцо из стены не выдрал бы.
Мешок с инструментами остался лежать около пороховой бочки, не дотянуться.
Фитиль неторопливо, но неостановимо тлел, красная искра ползла к заряду.
Схватился Ильша за голову. Что за недолга такая? Как? Почему?
Почесал макуху, призадумался. И всё ему вдруг открылось. Жалко, поздно. Русский человек задним умом крепок.
Глава 9
К солнцу
Орёл, по высоте паря,
Уж солнце зрит в лучах полдневных…
Г.Р. Державин
Впервые за все последние заполошные дни у Автонома Львовича выдался миг отдыха. Не отдыха – затишья перед последним решительным прыжком, коим либо достигнешь супротивного края пропасти и тогда сам чёрт тебе не брат, либо сверзнешься в бездну – навеки, окончательно.
Но страха в начальнике внутреннего полуприказа не было нисколько. Бояться нужно, когда чего-то не предусмотрел или чего-то не доделал, он же подготовился к прыжку, а верней к взлёту, безо всякой оплошности. Так что если всё-таки падение и гибель, то это уж воля Божья. На неё пенять-сетовать бессмысленно.
Собственно, полёт уже начался, крылья расправлены, обратной дороги нет. Или орлом к златому солнцу, или камнем в смрадную пропасть.
Князь-кесарь только что укатил из Преображёнки домой. Скоро на Большой Никитской грянет взрыв, который будет слышен и здесь, за городом. То будет первый удар курантов. (Эту ночь Автоном назвал про себя «курантной», а почему – о том сказ впереди.)
Как ни суди, а был Зеркалов человеком особенного покроя. Другой бы на его месте метался по комнате, а то и выпил бы водки для укрепления сил и духа. Он же был сосредоточен, но совершенно спокоен.
По давней уже привычке в такие переломные миги своей судьбы любил Автоном Львович смотреться на себя в зеркало. Словно искал там ответа иль тайного знака – что готовит ему завтрашний день.
Судя по золотистому отсвету, окаймлявшему вороновый парик гехаймрата, грядущее ему сулилось самое блистательное.
За два десятка лет, прошедших с давней ночи, когда ближний стольник правительницы Софьи точно так же выпытывал у зеркала судьбу, многое, очень многое вокруг переменилось. Но Автоном Львович будто двигался поперёк времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62