! Нора скоро расширилась, в сером мраке можно было разглядеть ступеньки. Наверху кто-то топал, под тяжёлыми шагами осыпалась земля. Здесь он! Недалеко ушёл!
Но что будет дальше, Попов уже догадывался. Фрол вылезет наружу, где ход наверняка прикрыт дверцей. Мужик он умный, сообразит придавить люк чем-нибудь, чтоб преследователь не мог выбраться. Вот и попадёшься, как мышь в мышеловку. Не то страшно, что сзади сено горит. Догорит – погаснет. Страшно, что Бык, конечно, лестницу колодезную обрежет. И тогда торчать Лешке в этой могиле, пока не околеет от жажды и голода. Потому что разыскивать его тут никто не догадается…
От страшных этих мыслей рванул он вверх по ступенькам со всей прыти. Уж и свет стал поярче, и воздухом свежим потянуло, а всё равно успеть было никак невозможно.
Скрипнули петли, в проход пролились солнечные лучи. Но басистый голос глумливо крикнул:
– Жрать захочешь – толстяка своего грызи!
Что-то сочно шмякнуло, загрохотало. Алёшка думал – дверца, но нет, свет не померк, а значит, люк остался открытым.
Вниз по лестнице сползало нечто тяжёлое, вроде мешка с песком.
Несколькими скачками Попов поднялся ещё на несколько ступенек и остановился.
Перед ним головой вниз, откинув руки и занимая своим могучим телом весь проём, лежал Бык. Глаза у него закатились под лоб, а вместо носа багрянилась и булькала какая-то смятая лепёха.
Сверху донёсся заливистый собачий лай. Потемнело – это кто-то спускался по ступенькам, заслонив солнце. Спокойный голос сказал:
– Замолкни, Кочерыжка. Тово-етова, надоела.
Ильша?!
Измученный разум гвардии прапорщика не вместил сей новый поворот фортунного колеса. Лёшка обессиленно привалился к земляной стене.
Глава 8
Друзья-соперники
Сын цитерския богини,
О Эрот, Эрот прекрасный!
Я твои вспеваю стрелы…
М.М. Херасков
– …А бегать я, тово-етова, не гораздый. С двадцатилетней-то отвычки. Ну и закручинился. Сбежал, думаю, Фролка, ищи ветра в поле. Потом говорю себе: погоди, говорю, Илюха. Тут думать надо. Ноги плохо носят – пущай голова выручает. А Кочерыжка, собачонка, рядом крутится, лает. Я её гнать. Уйди, брехливая, не мешай. И вдруг смикитил: она не брешет, она мне, дураку, подсказывает. Ннно! Пошали у меня!
Илья щёлкнул кнутом над спиной у коренника, пытавшегося укусить соседнюю лошадь за ухо. Друзья сидели рядышком на козлах английской кареты, катившей прочь от сожжённого хутора.
– Что же тебе дворняжка подсказала?
– А то. Фролка, когда мы с ним дрались, рассол огуречный на себя пролил. Рассол, он духовитый. Собака – тварь нюхастая. А Бык, когда от меня вырывался, рукав оставил. Соображаешь?
Гвардии прапорщик ахнул:
– И ты рукав псине дал нюхать?
– Ну. Улишные собаки умные, не то что дворовые. Кочерыжка по следу припустила – не угонишься. Уморила меня совсем. Несколько разов, тово-етова, думал – сдохну. Сяду, отдышусь, а она всё скачет вокруг – бежим, мол, дале… По дороге, правда, хотела меня в кабак затащить. Оттуда тож рассолом и квашеной капустой несло. Но я ей в морду Фролкин рукав сунул – выправилась… Ох, долгонько сюда добирались. Я уж боялся, сбились. Ни домов, ни людей. Привела меня на какое-то пепелище, села на кочку и лает. Я осерчал. Ах ты, говорю, сукина дочь! Пошто ж ты меня даром полдня прогоняла. Вдруг трава на кочке как зашевелится, как целым куском подымется! Там, вишь ты, под дёрном дверка деревянная. И вылазит мой бегун. Ну я долго думать не стал. Двинул ему, тово-етова, чтоб изумился. А он возьми и сквозь землю провались. Я за ним – и тебя встретил. Ты-то в дыре этой откудова взялся?
Только Попов начал рассказывать про свои приключения, из кареты донёсся тревожный лай.
– Придержи-ка!
Соскочив прямо на ходу, Лёшка так же ловко вскочил на подножку, заглянул внутрь.
Собачонка сторожила пленников, которые лежали на полу связанные, друг рядом с дружкой. Штрозак постанывал, ещё не очнувшись. Пятидесятник же пришёл в себя и пытался дотянуться зубами до пут – Алёшка обмотал его верёвочной лестницей от плечей чуть не до колен. Рана у Быка была лёгкая, пуля едва скользнула по ляжке. Силы от этой царапины у него меньше не стало.
– Внутри поеду! – крикнул гвардии прапорщик, распахивая дверцу. – Так оно надёжней выйдет. А ты, Ильша, давай, гони.
С настоящим кучером, посольским, вышло вот что.
Когда друзья, закончив возню в подземелье, вернулись к роще, карета их уже ждала.
Однако, увидев здоровенного мужичину, который нёс, перекинув через плечо, другого великана, связанного (это Илья тащил на себе Фрола), англичанин перепугался. Стал разворачивать повозку, а когда лошади запутались в постромках, спрыгнул с козел и дал дёру. Сколь Алёшка ни кричал ему вслед, остановить не сумел.
Ошибка вышла. Нужно было не Штрозака сторожить, а самому первым идти. Но только управились и без кучера. Погрузились, поехали в Преображёнку.
Переместившись внутрь кареты, Попов приставил пятидесятнику к горлу шпагу, чтоб не ворочался. Ганноверца на всякий случай придавил ногой, хотя тот лежал смирно.
На душе у гвардии прапорщика было радостно, и он запел песню собственного сочинения:

Дева красная, дева пригожая,
На румяную зорьку похожая,
Погляди на меня да на молодца,
Пожалей ты мово бедного сердца.
Уж то ли к тебе не клонюся,
Уж то я ли слезами не льюся.
Лишь взглянула б на мое умиленье,
И то было бы мне в награжденье!

Та, о которой он пел, не была похожа на румяную зарю. В остальном же песня была правдивая.
***
Хлопотный день тоже уже клонился к заре, когда Попов закончил длинный репорт гехаймрату о собственных и об Ильшиных свершениях.
Пока дожидались Зеркалова (тот отдыхал у себя в ермитаже), Алёша предложил:
– Илейка, давай я за нас обоих доложу. У меня выйдет краснее, а ты со своим «тово-етова» только ефект попортишь.
Что такое «ефект» Илья не знал, но, будучи человеком неречистым, на Лёшкино предложение охотно согласился и во время всей продолжительной беседы помалкивал, раскрывая рот, лишь если Автоном Львович его о чём-то спрашивал.
Всегда сдержанный и хладнокровный, начальник сегодня был не похож на себя. Его бурые с искрой глаза так и сверкали, он то и дело вскакивал из-за стола и принимался ходить по кабинету. Было от чего взволноваться!
Хоть глава полуприказа внутренних дел был тёрт и многоопытен, но, видно, и его потрясли размеры и тщательность заговора.
Гиштория выходила страшная, тайная, всеевропейского охвата, поэтому гехаймрат сразу же повелел арестантов развести по самым секретным каморам, надевши обоим на лица мешки, а к репорту из всех своих помощников допустил только главного шпига Юлу. Тот весь искрутился от зависти. Как это столь великое дело могло без него раскрыться? Красуясь перед начальником, Попов время от времени бросал на вертлявого насмешливые взгляды, а Юла кисло вздыхал.
– Сейчас главное, чтобы о сем злодействе слух не прошёл, – сказал Автоном Львович, дослушав репорт и получив ответ на все свои спросы. – Даже средь наших, Преображенских. Громадной важности казус. Ежели с умом действовать, можно из него для державы небывалый профит извлечь. Но прознай до времени кто лишний – всё дело рухнет. Тебе поручаю, Юла: слушай, нюхай, гляди в оба. Чуть кто из наших станет о секретных арестантах болтать, сажай болтунов в яму.
– Сделаю, батюшка. Комар не чихнёт, – поклонился главный шпиг.
– Людей, кто Фролку с Штрозаком из кареты вынимал и в каморы отводил, немедля запри безвыходно в караульне.
– Исполню, батюшка.
– Ну так исполняй! Головой ответишь, если что.
Юла проворно выкатился за дверь. Гехаймрат продолжил:
– Без Журавлёва не обойтись. Как вернётся, ему всё расскажу. А боле, до князь-кесарева решения, никого посвящать не будем. Сколько нас есть, в столько рук и будем управляться. Но допреж доклада Фёдору Юрьевичу я должен потолковать с дорогими гостями. Пощупаем, много ль от них ждать проку. Ступайте за мной.
Побывали в обеих каморах – сначала у Штрозака, потом у Быка.
Караульные и тут и там стояли новые, прежних расторопный Юла успел самих упрятать под замок, так что содержались узники в надлежащей тайности.
Пользы от первого допроса Зеркалов, однако же, не получил никакой.
Ганноверец уже очнулся и был изрядно перепуган, но дело говорить не хотел. Враз разучившись понимать и говорить по-русски, он твердил лишь, что является подданным британской короны и дипломатическим агентом, коих арестовывать невозможно. Автоном Львович подступался к нему по-немецки и так и этак, да и Алексей, свидетель англицкого вероломства, Штрозака стыдил, но толстяк всё повторял своё.
С Фролом было ещё хуже. Когда с него сдёрнули мешок, пятидесятник скривил свою разбитую рожу и плюнул гехаймрату в лицо.
– Понятно, – сказал Зеркалов, утеревшись. И тратить порох на злоупорного вора не стал.
Попову сделалось совестно, что заговорщики, которых они с Ильшей добыли, оказались такие зряшные, никаких от них начальнику пользы, одно оскорбление. Как бы весь розыск в тупик не зашёл.
– Ещё одноглазый есть, – напомнил он Зеркалову, когда они вышли наружу.
– Помню. Никуда этот Агриппа от нас не денется. – Несмотря на плевок, вид у начальника был очень довольный. – Теперь можно докладывать князь-кесарю. Что арестанты упрямые – не ваша печаль. Вы, молодцы, свою службу гораздо исполнили. Будет вам за то большая награда. Но главная ваша служба ещё впереди. – Он на минуту задумался. – Вот что. Отправляйтесь-ка в Кривоколенный. Там лишних ушей нет, а работа у всех нас ныне будет не в Преображенском, в Москве. Сидите на моём подворье. Приеду от князь-кесаря, скажу, что дальше делать.
– А Митьша? – спросил Илья. – С ним как?
Гехаймрат ответил рассеянно, очевидно уже обдумывая разговор с Ромодановским:
– Он тоже там. Я за ним Журавлёва послал. Если встретите, Микитенку заберите с собой, а сержант пусть ко мне поспешает.

* * *
Поехали они в Ильшиной тележке. Вороной Брюхан ночёвкой в Преображенке, на казённом овсе, был недоволен и укоризненно качал головой, но бежал резво. Первую половину пути друзья обсуждали дела заговорные. Что будет дальше, да как оно всё обернётся. Алешка гадал, какая им выйдет награда, Ильша ворчал, что не по нутру ему государева служба. Но по мере приближения к Кривому Колену разговор становился обрывистей, а потом вовсе утих.
Журавлёва друзья по дороге не встретили, Дмитрия же увидели, когда вошли в дом – и в такой позиции, что оба переменились в лице.
Митьша, клятый тихоня, сидел в горнице, то бишь в салоне, бок о бок с Василисой, на одном и том же диванчике, будто голубок с голубицею. Мало того – держал её за руки, а она прижималась челом к его плечу!
Алексей чуть не вскрикнул, Илья опёрся о дверной косяк, вдруг ослабев коленями.
– А, это вы! – нисколько не смутившись и не отняв рук, воскликнула прекрасная дева. И молвила Ильше с горьким укором. – Что же ты мне сразу не сказал, что это он?
И Дмитрий тоже бедного Илью попрекнул:
– А мне почему не сказал, что это она?
Растерянно оглядев всех троих, Алёша пролепетал:
– Кто «он»? Кто «она»?
Никто ему не ответил.
Двое, что сидели на бархатном диванчике, сердито глядели на Илью. Тот мямлил невнятное:
– Да я… Тово-етова… Когда ж… Думать надо, не поспел…
Его круглое лицо было багровым и несчастным. Надоело Попову быть в дураках. Сдвинул он свои рыжие брови и ледяным голосом процедил:
– Митрий Ларионович, дозволь с тобой два слова молвить. Excusez mon impertinence, mademoiselle.
И вывел Дмитрия из салона.
– Так отчего ж ты мне не сказал, что Митя и есть мой спаситель от страшного карлы? – повторила свой вопрос Василиса, уже не так сердито, но настойчиво. Илья вздохнул. Слова давались ему с трудом.
– Сомневался я, надо ли тебе тот страх вспоминать. Дело-то давнее. Может, позабыла, и слава Богу.
Она потёрла висок:
– Не забыла… Я-то ведь думала, это ты меня тогда уберёг, а Димитрий Солунский мне пригрезился… А потом ещё виделось, будто лежу я, мне хорошо и спокойно, и кто-то родной рядом… Думала, сон это. А сегодня увидела у него на груди образок и поняла: это явь была! Значит, это Митя около меня беспамятной сидел, мой сон стерёг? Ему я обязана, что жива и по земле хожу! Ах, мы ведь с ним про столькое ещё не поговорили!
Ещё минуту назад Илья был красен, теперь же вдруг побледнел.
– Да… Я сейчас позову, Митьку-то… Раз ты с ним, тово-етова, говорить желаешь…
Он неуклюже попятился за дверь. В соседней комнате, пустой, на несколько мгновений прижался пылающим лбом к холодному оконному стеклу. Легче не стало.
Из-за следующей двери слышались возбуждённые голоса товарищей. Илья послушал-послушал, снова из белого стал красным. Шарахнулся обратно в горницу.
Василиса стояла у подоконника, всматриваясь в густеющую тьму.
– Он того… Он скоро, – пробормотал Ильша. Она улыбнулась, но улыбка вышла тревожной.
– За Петрушу волнуюсь… Где он, что с ним? Вот уж и ночь скоро… – Однако взяла себя в руки и с напускной весёлостью воскликнула. – Да что я, право, всё ворчу да жалуюсь. Давайте кофей пить! Никак к нему не привыкну, то-то гадостен! А без него нынче никак. Велю, чтоб подавали.

* * *
Заморский напиток, чёрный и пахучий, будто дёготь, пили в столовой. То есть пил один Лёшка, вприхлёб, да ещё нахваливал. Фарфоровую чашку держал изящно, отставив мизинец. Дмитрий понюхал и отставил. Илья побоялся хрупкий сосуд своей лапищей и трогать – пожалуй, треснет. Хозяйка же угощалась так: отопьёт капельку, поморщится и скорей пряником заедает, чтоб было не горько.
И вроде сидели вместе, а сердечноприятной беседы не получалось. Приятели один на другого смотреть избегали, любовались на Василису, но та витала мыслями далеко и словно всё к чему-то прислушивалась.
Наконец Алёша, будучи из троицы самым политесным, завёл светский разговор, обращаясь исключительно к барышне. Он нарочно и предмет выбрал такой, чтобы княжне был интересен, а Митька с Илейкой отнюдь не встревали.
Стал рассказывать, что парижские гранд-дамы для убеления кожи пользуют некую чудесную мазь, состав которой ему, Алёшке, по случаю сделался известен и, коли Василисе Матвеевне угодно, он ей немедля раскроет секрет сего бальзама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62