Потом Трикс садилась, пятнадцать минут ела бутерброд, смотрела на часы и сообщала:– Час пятьдесят семь, я ухожу на обед, увидимся в два пятьдесят семь.Не успела Лиза уйти, как пришел Джек. Он сразу прошел к себе в кабинет, а в редакцию влетел отсутствовавший с утра Келвин. Он был на пресс-конференции.– Угадайте, что скажу, – выдохнул он. – Потрясающая новость!– Что?– У Джека с Мэй все кончено.– Не свисти, Шерлок, – презрительно кинула Трикс.– Нет, правда. Честное слово. Все по-взрослому. Не какие-нибудь там игрушки. Действительно разошлись, и никаких вам разборок, больше недели уже не виделись.– Ты-то откуда знаешь?– Я… ну, я видел Мэй в выходные. В «Глобе». Верьте мне, – с нажимом произнес он, многозначительно кивнув в сторону кабинета, – они расстались.– Боже, ну и клоун ты, – фыркнула Трикс. – Пытаешься сделать вид, будто переспал с нею.– Нет, я… ну, ладно, пытаюсь. Но они все-таки разбежались.– Почему? – спросила Эшлин. Келвин пожал плечами:– Должно быть, время пришло.Лиза была потрясена, как ее задела эта новость. Жизнь в мгновение ока перестала казаться мерзкой. Джек стал доступен, и она понимала, что удача на ее стороне. Лиза чувствовала, что она ему нравилась, а на прошлой неделе, когда расплакалась у него в кабинете, еще что-то сдвинулось с мертвой точки. Ее беззащитность и его нежность их сблизили.Она поняла и нечто важное: Джек ей нравится. Не так, как вскоре после ее приезда в Дублин, – жестко, агрессивно. Тогда ее просто привлекал его внешний вид, его работа, и охота на него была не более чем средством, чтобы забыть о своих горестях. К тому же сработал принцип: «Я всегда получаю то, что хочу!»Когда через полчаса Джек вышел из своего кабинета и направился к ксероксу, Лиза оказалась рядом.– Может, сходим куда-нибудь? – предложила Лиза.– Да. – Джек задумчиво кивнул. – Хорошая мысль! Непременно. 45 – Ни за что не поверишь!Был вечер четверга, и Маркус только что появился у Эшлин с видеокассетой под мышкой. Глаза у него возбужденно горели.– В субботу я выступаю перед Эдди Иззардом!– К-как?– Должен был Стив Бреннан, но он попал в больницу с подозрением на аппендицит. Представляешь? Вечер будет сносшибательный!Эшлин помрачнела от разочарования.– Я не смогу пойти.– Что? – изумился Маркус.– Помнишь, я же тебе говорила, мне на выходные надо поехать к родителям, в Корк.– Отмени.– Не могу, – возразила она. – Я столько времени у них не была, что отменять еще раз уже неприлично.Родители так разволновались, когда она подтвердила, что наконец-то приедет, что при одной мысли об отмене визита Эшлин бросало в пот.– Перенеси на следующие выходные.– Нельзя, буду работать. Опять фотосессия.– Мне очень важно, чтобы ты там была, – ровным голосом промолвил Маркус. – Большой концерт, я опробую новые номера, мне нужно твое присутствие.Эшлин раздирали сомнения.– Прости. Я уже настроилась на поездку, и так давно не была… И билет на поезд уже купила, – добавила она.Лицо Маркуса стало вдруг чужим. Эшлин ненавидела себя за то, что огорчает Маркуса, но выбирать приходилось между ним и родителями. Эшлин нравилось радовать других, и хуже ситуации, в которой, как ни крути, надо кого-то расстроить, для нее не было ничего.– Прости, мне правда очень жаль, – искренне сказала она. – Но у родителей и без того все непросто. Если б я не приехала, это наших отношений не улучшило бы.Она ждала его вопроса, что именно непросто у нее с родителями, и решила рассказать все как есть. Но он лишь смотрел на нее обиженно. – Прости, – повторила Эшлин.– Все в порядке, – сказал он.Но никакого порядка не было. И хоть они открыли бутылку вина и сели смотреть принесенный Маркусом фильм, вечер был испорчен. Вино было похоже на прокисший сок без капли алкоголя. Эшлин мучила совесть, поэтому все ее попытки завязать беседу терпели фиаско. Впервые за все время знакомства с Маркусом она не могла придумать, что бы сказать.Протянув пару часов до десяти вечера, Маркус встал, нарочито потянулся:– Пойду, пожалуй.Тугой комок в животе у Эшлин от ужаса превратился в тяжеленный булыжник. Маркус всегда оставался на ночь!В голову пришла новая, леденящая мысль: что, если это не просто ссора? Что, если это конец? Маркус как-то слишком быстро шел к двери, а Эшлин лихорадочно перебирала варианты. Может, перенести все-таки поездку в Корк? Какая разница, сейчас увидеться с родителями или через пару недель? Ее отношения с Маркусом куда важнее…– Маркус, дай мне подумать. – Голос у нее срывался от волнения. – Может, я бы съездила к ним через неделю?– Да ничего, не дергайся, – улыбнулся он. – Как-нибудь переживу. Хотя скучать буду.Облегчение длилось ровно секунду. Конечно, это еще не конец, но сейчас-то Маркус уходит.– Мы могли бы увидеться завтра вечером, – предложила она, торопясь исправить положение. – Я уезжаю только в субботу утром.– Не стоит, – передернул плечами он. – Давай оставим это до твоего возвращения.– Ладно, – неохотно согласилась Эшлин, боясь настаивать на своем, чтобы не усугублять размолвку. – В воскресенье вечером я вернусь.– Позвони, как появишься.– Конечно. Поезд приходит в восемь, то есть это если без опоздания, потом на такси обычно большая очередь, поэтому не знаю, во сколько я окажусь дома, но позвоню тебе сразу же.Стремясь угодить, она очень частила.Беглый поцелуй – не долгий, не страстный, ничуть ее не успокоивший, – и Маркус ушел.Расстроенная, она погрузилась в привычную обиду на свою семью. Будь у нее нормальные родители, такого не случилось бы.От злости и тревожных мыслей у Эшлин разыгралась бессонница. Ей совершенно необходимо было с кем-нибудь поговорить. Джой отпадала: единственная актуальная тема для нее – «все мужики – сволочи». Значит, останется Клода. Она поймет и посочувствует. Извинившись за поздний звонок, она выложила подруге историю неудавшегося вечера.Однако желаемых слов утешения от Клоды не последовало. Вместо этого она сонно предложила:– Хочешь, я схожу и послушаю Маркуса?– Нет, я не это имела в виду…– Могу с Тедом пойти, – уже бодрее продолжала развивать мысль Клода. – Мы с Тедом сходим вместо тебя и окажем ему моральную поддержку.Эшлин совсем расстроилась. Дружить с Тедом Клоде было совершенно ни к чему.– А как же Дилан?– Кому-то надо остаться с детьми. Ну ладно, Эшлин, поезжай и ни о чем не беспокойся.
«Никто ни за что не отвечает», – поняла девятилетняя Эшлин в то странное, жуткое лето. По вечерам в пятницу она привыкла стоять на углу улицы, высматривая вдали папину машину. А пока ждала, заглушала ужас оттого, что он может так и не вернуться, безмолвной игрой.«Если следующей проедет красная машина, все будет в порядке. Если у второй машины номерной знак оканчивается на четную цифру, все будет хорошо».Наступало утро понедельника, и она снова просила папу не уезжать.– Надо, – строго возражал он. – Потеряю работу, что мы будем делать? Ты уж старайся, приглядывай за нею.Эшлин серьезно кивала, а сама с горечью думала: «Он не должен мне так говорить, я ведь еще маленькая».– Молодец, Эшлин! Такая ответственная, а ведь всего девять лет!Взрослые судачили втихомолку. Люди приходили в дом, говорили о чем-то, понизив голос, и замолкали, стоило Эшлин подойти ближе.– …У него родители старые, где им справиться с тремя сорванцами.В обиходе появились странные новые слова. Депрессия. Нервы. Нервный срыв. Разговоры о том, чтобы «отправить куда-нибудь» маму.В конце концов маму «отправили», и папе пришлось брать детей с собой на работу. Они колесили по стране, в машине их укачивало, и было невыносимо скучно. Дженет и Оуэн тряслись на заднем сиденье рядом с образцами пылесосов. Эшлин сидела впереди, как взрослая, пока они разъезжали из городка в городок, останавливаясь у магазинчиков бытовой техники. И с самой первой остановки ей начало передаваться папино беспокойство.– Пожелай мне удачи, – сказал он, сунув под мышку свою папку с рекламными буклетами. – С этим парнем придется нелегко. И ничего не трогай.В окошко Эшлин видела, как папа здоровается с клиентом у входа в магазин, как из раздраженного и неспокойного на глазах становится беспечным и разговорчивым. Ему вдруг море сделалось по колено. Неважно, что на сегодня еще восемь вызовов, а из графика выбились, потому что поздно выехали из дому. Папа шумно восхищался новым автомобилем клиента, внимательно разглядывал его со всех сторон, приседал, наклонялся, одобрительно хлопал собеседника по плечу. Пока он балагурил, улыбался и болтал, Эшлин посетила недетская для ее девяти лет мысль: «Ему это дается нелегко».Как только Майк вернулся в машину, улыбка сползла с его лица, и он опять помрачнел и замкнулся.– Пап, он что-нибудь заказал?– Нет. – Плотно сжав губы, отец быстро развернулся, выехал на дорогу, и машина, взвизгнув тормозами, помчалась дальше.Иногда люди заказывали что-то, но всегда меньше, чем он рассчитывал, и каждый раз, садясь в машину и отъезжая, Майк чувствовал себя униженным.К концу недели Дженет и Оуэн ревели почти беспрерывно и просились домой. А Эшлин умудрилась подхватить воспаление среднего уха. Которое с тех пор всю жизнь возвращалось с завидным постоянством, стоило ей понервничать.Через три недели Монику выписали домой без малейшего заметного улучшения. От назначенных антидепрессантов она тупела и засыпала на ходу, поэтому пыталась пить другие, от которых было мало проку.Жизнь все никак не налаживалась. Приступ тоски у матери могло спровоцировать что угодно, от стихийного бедствия до любой мелочи. Первоклашка, у которого хулиганы отобрали карманные деньги, вызывал не меньшие потоки слез, чем землетрясение в Иране, унесшее тысячи жизней. Но дни тихих рыданий под одеялом, в кровати, чередовались у Моники с припадками бурной, шумной ярости, направленной на мужа, детей, а по большей части на себя самое.– Не желаю так себя чувствовать! – визжала она. – Да и кто бы захотел? Вот тебе, Эшлин, везет, ты никогда не будешь страдать, как я, потому что у тебя нет воображения.За это утверждение Эшлин пряталась, как за щит. Недостаток воображения – замечательное качество, оно не дает человеку окончательно сдвинуться умом – к такому выводу пришла тогда Эшлин.Моника так бушевала, что большую часть своего детства Эшлин буквально прожила у Клоды.Между оцепенением и истериками у мамы случались и редкие спокойные периоды. Ничего нормального в них, однако, не было. С каждой безупречно выглаженной рубашкой, с каждым обедом, пунктуально поданным Моникой ровно в шесть часов вечера, нервы Эшлин натягивались все туже, и она с тревогой ждала, скоро ли все опять понесется по новой. Когда это происходило, она испытывала едва ли не облегчение.В семнадцать лет Эшлин ушла из родительского дома и сняла себе квартиру. А через три года отец нашел работу в Корке, за сто миль от Дублина, и после переезда родителей Эшлин виделась с ними редко. За последние семь лет состояние Моники стабилизировалось: депрессия и припадки ярости отступили так же неожиданно, как появились. Лечащий врач объяснял это завершением климакса. 46 В Корк Эшлин должна была приехать к обеду в субботу, а домой вернуться в воскресенье, пятичасовым поездом. Так что «выходные» продлятся всего-то двадцать восемь часов. Из которых восемь она будет спать. Значит, на общение с родителями остается двадцать. Сущие пустяки, это она должна выдержать!Двадцать часов! Охваченная паникой, Эшлин прикидывала, хватит ли ей сигарет. А журналов? А зарядки в мобильном телефоне? В каком же помрачении ума ее угораздило сказать папе, что она приедет их проведать?Поезд Эшлин прибыл в Корк на десять минут раньше расписания. Разумеется, родители уже стояли на перроне и выглядели, надо сказать, вполне прилично. Мама могла бы сойти за любую среднестатистическую ирландскую маму в возрасте: химическая завивка мелким бесом, нервная приветливая улыбка, на плечи накинута акриловая кофта.– Радость моя!Моника была готова расплакаться от гордости.– И ты тоже, – пробормотала Эшлин, чувствуя себя виноватой. – Привет, папа!– Здравствуй, здравствуй, добро пожаловать!Майку явно было неловко – не придется ли и ему демонстрировать родительские чувства прямо на перроне? По счастью, он сразу же занял себе руки сумками Эшлин.Путь домой, расспросы о том, что Эшлин ела в поезде, и жаркие споры, выпить ли ей чаю с сандвичем или просто чаю, заняли добрых сорок минут.– Чашки чаю вполне хватит.– А у меня есть шоколадное печенье, – соблазняла Моника. – И плюшки-бантики. Сама пекла.– Нет, я… ой…Упоминание о домашних плюшках Эшлин убило окончательно. Моника открыла жестяную коробку из-под печенья, достала маленькие бесформенные булочки со старательным кремовым бантиком наверху и протянула одну Эшлин. Эшлин приготовилась отразить атаку, но тут вмешался отец.– Мне надо в город, – сообщил Майк.– Я с тобой, – вскочила Эшлин.– Ну вот, вечно вы так, – разочарованно протянула Моника. – Ладно уж, только к обеду не опаздывайте.– Зачем нам в город? – спросила она отца, когда они вырулили на шоссе.– Покупать электроодеяло.– В июле?!– До зимы не так уж далеко.– Да уж, готовь шубу летом…Они улыбнулись друг другу, а потом Майк все испортил.– Эшлин, мы так редко тебя видим, – с трагическим видом сообщил он.О господи, не хватало еще!– Мама так тебе рада.Нужно было что-нибудь ответить.– Гм… как она сейчас?– Великолепно. Тебе бы почаще к нам приезжать… Теперь она опять стала такой, какую я когда-то брал замуж.Снова повисла пауза, и Эшлин вдруг услышала свой собственный голос:– Почему с нею происходили все эти ужасы? Никогда раньше она не решалась задать подобный вопрос.Майк на секунду оторвал взгляд от дороги и посмотрел на дочь.– Кто знает, – с наигранной бодростью ответил он. – Депрессия – это такая болезнь, ты же знаешь сама.– Да, но с чего бывает депрессия? – не отставала Эшлин, ища папиного сочувствия.– Иногда это начинается после какой-нибудь утраты или… травмы, – пробормотал он растерянно. – Говорят, эта штука может передаваться по наследству.Весело, ничего не скажешь… У Эшлин пропало всякое желание разговаривать, и она полезла в сумку за мобильным телефоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56