Старик остановил коня, вожжи передал Тогойкину й на удивление легко соскочил с саней.
— Нет, пожалуйста, поедем скорее, не отвлекаясь другими делами!
— Погоди!..— Старик махнул рукой и пошел по глубокому снегу.
Тогойкина взяла досада. До чего спокойный этот старик, ведь знает же, что в глухой тайге погибают люди!.. Фу-ты, еще и собака его за ним потащилась...
Тогойкин подергал вожжами. Оказалось, что конь никого, кроме хозяина, не признает. Уперся ногами и стоит на месте. Надо бегом, наверно, теперь и не так уж далеко...
Он отвел коня в сторону, привязал его к придорожному кусту ивы, подкинул из саней сена, а сам вернулся на дорогу. Старик тем временем добрался до бугра и громко крикнул:
— Эй, ребята!.. Бросай все! Стук пешни сразу же прекратился.
— А что случилось? — отозвался кто-то.
— Сейчас же уберите снасти! С того самого самолета, что потерядея, человек пришел. Самолет разбился на низине Раздольной, люди там бедствуют. Соберите мужчин, и все живо к Тимофею!
Послышались возгласы, раздались звонкие звуки обледенелых рыболовных снастей.
Когда старик побрел обратно, Тогойкин подбежал к коню, торопливо отвязал его и стал заворачивать на дорогу.
— А ты, друг, уже успел дать коню подкормиться? Вот это настоящий мужчина!..
Тогойкин смутился, но не отважился рассказать старику о своем намерении.
За полосой леса Николай увидел многочисленные столбы дыма. Он встал на колени. Сердце громко застучало, в груди разлилось тепло, лоб покрылся испариной. Он сдвинул шапку на затылок, распахнул пальто и весь подался вперед, к домам, к поселку. Ба-
сыкый тоже заторопился, но все равно казалось, что он двигается слишком медленно.
— Сынок, ты лучше сиди, и теперь еще довольно далеко. Вон как обрадовался, того гляди улетишь...
Оказалось, что старик сидит боком и наблюдает за ним.
Николай сел. Он ощущал какую-то удивительную легкость во всем теле, и, когда сани раскатывались на поворотах, он и в самом деле боялся вылететь.
Он не знал, сумеет ли толком рассказать о своих товарищах. Как это странно! Надо отвлечься, успокоиться...
Вот Басыкый, вытянув голову, помчался крупной рысью. Крупная рысь, широкая рысь, частая рысь, рысь с прискочкой, и еще есть какие-то рыси... Да, силен якутский язык определять масти и повадки лошадей, описывать их бег и ход!.. А какой милый старик! Несмотря на годы, ум у него ясен и чуток. Как светло и тепло он улыбается! До чего же метко прозвали его Иваном Охочим! Вот уж кто в молодости, наверно, был охоч до всего хорошего! А тот прекрасный охотник Никуш, который во всем превосходил его!.. А если бы он не упустил тогда гагару? Может, и сейчас бы еще делил с другом все радости и горести. О несчастная, темная жизнь!..
Как только Тогойкин об этом подумал, сразу же этот милый суеверный старик стал необыкновенно близок ему. Исчезла разница в летах, в работе, в образовании. И Николай уже был уверен, что старик не может выказать недовольство из-за того, что дети поняли не понятое родителями, что молодежь осилила и преодолела то, что было не под силу старшему поколению. Он обратился к старому Титову:
— А твой друг, останься он жив, наверно, взобрался бы на Крутую?
— Никуш, что ли? Не знаю,— уклончиво ответил старик.
— А поднявшись, спустился бы с нее на лыжах,
— Э, нет, ему уже было за сорок.
— А как ты думаешь, огорчился бы он, если бы узнал, что кто-то другой взобрался? И съехал?..
— Да что ты! Конечно бы обрадовался, коли все благополучно обошлось бы.
— Ну, раз так, не стану таиться, я был на Крутой и спустился с нее! — сказал Тогойкин и тут же пожалел об этом.
Старик был обескуражен. Он уставился на Николая, и его костлявое лицо выражало и изумление, и растерянность, и сомнение — все сразу. Но, видно желая все-таки выяснить, было ли это на самом деле или парень просто по легкомыслию пошутил над ним, старик, сощурив свои зоркие глазки, спросил:
— А зачем, тебе понадобилось карабкаться на Крутую?
— Думал, не увижу ли какой-нибудь дымок или дорожку.
— Да!.. А как же спуск?
— Оттолкнулся...
— О!.. Слава богу, что благополучно... А ну, Басыкый!
Старик отвернулся, поторопил коня и сидел молча, склонив голову на грудь. Наверно, перед его мысленным взором проходили низины и пади, болота и топи, которые он избороздил со своим отважным другом, наверно, он видел и страшную гору Крутую и озеро Островное, наславшее такую беду.
А что, если сказать ему о той гагаре, что якобы загубила Никуша и так напугала его самого? Неужели он не поверит и не поймет, что гагара была обыкновенной птицей, а пламя на острове никак с ней не было связано — горели деревья? Ведь все так просто. Но пускаться в объяснения и убеждать старика, что и он и его друг заблуждались? Он не поймет и еще обидится. А если и поймет, что от этого изменится? Нет, так рассуждать нельзя. Если ты знаешь, что человек заблуждается, и не пытаешься раскрыть ему правду, ты унижаешь его этим. Как часто мы втолковываем друг другу всем известные истины, не уставая говорим о борьбе с проклятыми пережитками прошлого. Но когда дело доходит до этой самой борьбы, пускаемся в рассуждения: старого, мол, поздно перевоспитывать, а молодые и сами не верят ни в какие чудеса.
Нет, надо, надо сказать старику правду.
— Знать бы мне, что сам Никуш не решался, то конечно бы и я не отважился. Я так спешил к людям, что просто не успел как следует обдумать свой поступок... Ты вот даже и не поверил!
— Я? А почему бы мне и не поверить?
Не поверил!.. Раз и навсегда решил — то, чего не смог Никуш, не сможет никто. Его друг — лучший из старых якутских охотников, а Николай Тогойкин наиобыкновеннейший из сегодняшних якутских парней. Ведь Тогойкин не соревнуется с Никушем. Пусть он хоть это поймет! И вообще нынешние молодые люди не соперники старшему поколению, а продолжатели проторенных им путей!
— Ну что же ты, Николай, замолчал? Теперь мы и правда скоро приедем, только пересечем этот вот лесок.
— А что же говорить-то? Я попробовал рассказать, что и как было, а ты не поверил...
— Э, нет, друг, я тебе верю! Я просто никак не пойму... В шести верстах южнее Крутой есть еще другая гооа, Покатая. Так. Ее мы с Никушем проходили, порой и вовсе не замечая. Но ведь ты вышел, говоришь, на озеро Островное. А в этом направлении другой горы нет, только Крутая... Я, конечно, верю тебе, да только маленько сомневаюсь. Ты ведь и ошибиться мог, местность-то ты не знаешь.
Интересно у него получается. Он и верит и сомневается. А Николай всегда думал; поверить — значит перестать сомневаться. Может, он не понял, может, он не в ладах с родным языком? Как же, должно быть, он плавает в русском языке. Есть же счастливцы, которые знают по десять языков. Хоть бы двумя-то нашими овладеть — якутским и русским...
— Как ты говоришь — и веришь мне и сомневаешься?
— Точно!
— Тогда вот что еще. Уж тут ты, наверно, не только засомневаешься, а просто не поверишь. На острове Островном стоят две лиственницы с обгоревшими вершинами
— Откуда же ггоилетел туда огонь?
— Ниоткуда. Деревья долго терлись сухими вершинами, был ветер, вот они и загорелись. Ты тогда и видел этот огонь. Осень-то, наверно, была засушливая и ветреная.
— Так и было...— прошептал старик и долго молча глядел куда-то вдаль.— Так и было... А что же, они так и стоят без макушек?
— Так и стоят...
— На западном краю острова?
— Да, склонились друг к другу и стоят...
Вдоль дорожки, входившей сбоку в тракт, промчался на неоседланном молоденьком сером коне мальчишка и, промелькнув где-то впереди среди деревьев, скрылся. . '
Они молча пересекли небольшой лесок и стали подъезжать к поселку. Тогойкин решил, что забежит в правление колхоза и сразу начнет просить, нет, требовать помощи.
— Увидеть бы своими глазами...— задумчиво проговорил старик.
— Что увидеть? — переспросил Николай, уже нерасположенный продолжать разговор.
— Да ту самую гору, то озеро. У нас теперь нет людей, которые могли бы пробраться в Раздольную. Те, кто мог, все ушли на войну.
Басыкый неожиданно свернул к изгороди небольшого домика и остановился как вкопанный. Запыхавшийся серый конек, только что обогнавший их в пути, стоял здесь и нетерпеливо бил копытом.
— Тимофей, может, еще не уходил.
Часто перебирая ногами, старик пробежал дворик и зашел в дом.Тогойкин остался сидеть в санях. Потом он вдруг вскочил и тоже побежал. Серый конь, испуганно всхрапнув, рванулся так, что затрещала изгородь. Когда Николай подбежал к дому, навстречу, ему распахнулась дверь и оттуда выскочил давешний мальчишка лет десяти и побежал куда-то. Николай ворвался в дом. Человек, стоявший возле правых нар, поздоровался с ним, вытянув вперед Обе руки, и как-то неловко, тяжело сел. Тогойкин медленно опустился рядом на нары, снял шапку и положил ее возле себя.
Широко раскрыв светло-карие глаза, на него внимательно глядел горбоносый мужчина лет сорока О жесткими рыжеватыми усами. Старик подхватил прибежавшую девочку и сел у огня, посадив ребенка себе на колени.
— Ну, Николай,— сказал он,— Тимофей уже знает. Договаривайтесь сами.
Тогойкин откашлялся и, досадуя на самого себя за излишнее волнение, медленно начал охрипшим голосом:
— Далеко, в тайге, в долине... Как она называется, дед Иван?
— Раздольная! — сказал старик и понюхал затылок внучки.— Отсюда все сто верст, поймите вы это...
— Товарищ! — попросил Тогойкин.— Побежим скорее в правление!
У председателя дрогнули в улыбке рыжеватые усы.
— Пока я добегу... Не нужно тут никакого правления и речей не надо... Надо скорее спасать людей!.. Но почему никто не идет? — сурово произнес Тимофей Титов, дернувшись в сторону двери.
И только тут Тогойкин заметил, что у хозяина нет ноги, что рядом с ним стоят два костыля, прислоненные к нарам. Тогойкин, собиравшийся говорить с председателем требовательно и резко, сразу осекся. Вечно он так. К другим требователен, а сам ничего толком не смог рассказать председателю, даже место, где остались его товарищи, не запомнил. Пришлось спрашивать у старика. А ко всему еще предложил бежать безногому человеку. Ведь старик же говорил ему, что старший сын вернулся с фронта без ноги.
— Летчики оба...— голос Тогойкина дрогнул.— Из девяти живых четверо тяжело пострадали. Особенно бортмеханик Калмыков, не знаю, жив ли он. А летчики оба...
— Понял... Пятнадцать нарт, наверно, хватит. Тридцать оленей. Заводных оленей двадцать. Значит, пятьдесят... Если выехать в полночь...
— Что ты, друг! — Тогойкин, не помня себя, вскочил.— Ведь там же люди погибают! Неужели не понятно?
— Ты, Николай, угомонись! — Услыхав спокойный
голос старика, Тогойкин сник и медленно опустился на место.— Успокойся, друг! Олени-то ведь бродят в лесах. Это тебе не лошади, что стоят на привязи. Да подготовиться еще надо.
— А тебе выспаться следует, отдохнуть,— сказал Тимофей.
— Но ведь я сюда не отдыхать пришел!
— Не поспишь — не сможешь вести людей.
— Смогу!
— Пустое, друзья! — тихо протянул старик.— Человек на лыжах сквозь чащобы прибыл. По его пути не пройдут олени.
— А тогда кто же поведет?
— Вот был бы большой Семен...
— Э! — Тимофей нетерпеливо махнул рукой.— Он ведь на войне. Из тех, кто здесь?
— Никто,— уверенно отрезал старик.
— А Прокопий?
— Э-э! Да он же дальше, чем за десять верст, и не ходил.
— Вот, значит, где главная помеха! — Тимофей насупился.— А если кое-где прорубать лес?
— Опять пустое говоришь! — властным голосом перебил старик сына.
У Тогойкина на миг затуманилось создание. Потом лихорадочно закрутились мысли. Как быть? Махнуть на хорошем коне в районный центр? Позвонить в город? Или как можно скорее идти самому обратно к своим, чтобы сообщить, что он дошел до людей, что все будут спасены?
А старик спустил с колен внучку и, склонив голову, тихо заговорил:
— Путь лежит через Березовую и Веничную пади. Там выходишь прямо к Лиственному мысу, затем надо проехать под горой Крутой, потом впадину Ноху и Старой дохи и спуститься вниз по пади Травянистой. Как пересечешь равнину Раздольную, так сразу и найдешь их.
Николай и Тимофей, ничего не понимая, не спускали со старика глаз.
— Отец! — с неожиданной нежностью в голосе произнес Тимофей.
— Что тебе? — А не попробовать ли тебе самому поехать с ними?
— Попробовать, говоришь?
— Ты выдержишь такой путь?
— Однако я бы и теперь еще...— не договорил старик и подмигнул сыну.
Тот посмотрел на Николая, и оба улыбнулись.
Рослая женщина болезненного вида внесла старый медный самовар, поставила на стол мерзлую чехонь и холодную отварную зайчатину.
— Уж чем богаты! — проговорил Тимофей, очевидно успокаивая жену, смущенную скудостью стола, на котором не было хлеба. Отхлебывая крепкий, терпкий чай, судя по вкусу — из сердцевины березы, Тимофей с недоумением пробормотал: —А малец-то, видно, так и не позвал людей. Или в правлении собрались, что ли? — Он встал и начал натягивать на себя старую солдатскую шинель.
— А где. правление? Я сбегаю...— предложил Тогой-кин и вскочил.
За дверью словно только этого и ждали. В дом ввалилось сразу с десяток мужчин. Длинный и худой пожилой человек в короткой пыжиковой дошке, перетянутой красным сафьяновым ремнем, в косматой круглой шапке из длинношерстной росомашьей шкуры подошел к Тогойкину и, сутулясь, поздоровался, крепко сжимая руку. Важно откашлявшись, он представился:
- Секретарь Мотыльковского сельского Совета Егор Сергеевич Джергеев.— И сразу затараторил: — Председатель сельсовета товарищ Матвеев и секретарь колхозной партийной организации товарищ Трофимов вчера отбыли в район с отчетом: все, мол, возможности разыскать вас исчерпаны. Здесь пока работаем мы вдвоем с товарищем Тимофеем Ивановичем Титовым. Я поздравляю вас от имени Мотыльковского сельского Совета, колхозной партийной организации, правления колхоза «Рост» и от себя лично!..
Тогойкин хотел поблагодарить его, но, видя, что люди посматривают на своего секретаря насмешливо, воздержался.
Тимофей, распахнув шинель и опираясь на стол рукой, начал тихо говорить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41