— Идите сейчас же спать!
Возле деда копошились мальчишки, один лет шести, второй лет четырех. Старший суетился, стараясь натянуть на ноги младшему торбаса. А тот нетерпеливо дрыгал ногами.
— Ты что это брыкаешься! — добродушно заворчала на него мать.
Старик выдернул малыша из рук старшего и обул его.
Мальчишки подбежали к двери и налегли на нее в четыре руки. Кряхтя и горбатясь от напряжения, они все же отвалили тяжелую дверь, выскочили наружу и начали толкать ее с обратной стороны, чтобы затворить. Тут из-за печки вылез старый пес и, чуть не придавленный закрывшейся дверью, тоже выскользнул во двор.
От самовара кверху потянулись две струйки пара.
— Сынок, а сам-то родом откуда и звать тебя как?
Старик, по-видимому, собирался обстоятельно побеседовать. Он закинул ногу на ногу, извлек берестяную табакерку и пощелкал по ней пальцами.
— Я из Ленского района, зовут меня Николай Тогойкин. А вы сами кто?
— Мы Титовы...
Старик ловко вскочил с места, широко растворил дверь, в которую вошли сперва старый пес, затем два запыхавшихся мальчугана. Они тотчас, смешно растопырив пальчики, стали греть у огня ладошки. Старик вернулся на свое место, раскрыл табакерку, потянул носом, резко закивал головой и громко чихнул. Мальчишки из шалости подпрыгнули кверху. Тут не только сами дети, но и мать, и дед, и гость — все разом засмеялись.
— Сам я Иван Дмитриевич Титов. Это мое законное имя. А по-старинному называли просто Охочий Иван. А который вышел, это Прокопий Титов, мой младший сын, табунщик и охотник нашего колхоза «Рост». Он, конечно, прекрасный табунщик, но охотник, говоря по правде, слабоватый. А это Акулина, моя младшая сноха, специалист по молодому рогатому скоту и мать моих внучат. Этот — Миша, а вот тот, болыненький,— Вася, нынче осенью собирается в школу. Братишка их, Владимир, там, за занавеской, на нарах разлегся и спит себе... Э, нет, друг!—внезапно, без всякого перехода, словно продолжая какой-то давний спор, заявил старик.— Нынешние охотники не любят отходить далеко. А какой же ценный зверь забежит к ним на задворки дома? Ценная дичь, она по самым глухим местам бродит, за дальними таежными хребтами...
Откуда-то издалека донесся плач.
— Ребенок проснулся,— произнес голос молодого Титова.
— Слышу! — весело отозвался голос Акулины.- Чаю сам наливай.
Тогойкин очнулся. Он лежал, укрытый теплым заячьим одеялом. Хозяева сидели вокруг стола и чаевничали.
Николай откинул одеяло.
—- Как раз и ты проснулся! — приветствовал его старик.—Сперва попей горяченького чаю, потом ложись и как следует выспись.
— Нельзя! — Тогойкин вскочил и ощутил босыми ногами холод пола.— Что это? — Унты его сушились над печкой. Он подбежал, схватил их и начал поспешно обуваться.—Уложили. Укрыли... Вот и заснул...
— И спал-то совсем мало!—послышался из-за занавески голос Акулины, и тут она забормотала что-то невыразимо нежное и ласковое, обращенное уже к сынишке.
— Басыкый мигом примчит сюда само правление. Отсюда всего-то верст десять, не более.
Нежность молодой женщины к младенцу настраивала Тогойкина на домашний лад, и он начал было в душе поддаваться совету старика, но тут же рассердился. Будто в насмешку укрыли теплым одеялом! Да и сам-то он хорош, чуть добрался до тепла, тут же завалился дрыхнуть!
— Нет, я сам поеду! — крикнул Николай и выскочил во двор. Он думал, что уже день, а оказалось — только начинало светать. Значит, он и в самом деле спал недолго. Старый конь, который давеча чуть было не зашиб его, был уже запряжен в сани и с хрустом жевал сено.
Заскочив за дом, он загрёб ладонями чистого снега и принялся растирать лицо. Ласковая мать, кормящая за занавеской маленького Володю, мальчишки, распивающие по ночам наравне со старшими чай, громко чихающий маленький старик и «прекрасный табунщик, но слабоватый охотник» — все они были необыкновенно симпатичны и желали ему только добра, укрыв одеялом...
Когда кончик одного уха больно ущипнул мороз, Николай побежал в дом. Он чувствовал себя посвежевшим и даже отдохнувшим.
Люди были удивлены его радостным видом и вопросительно глядели на него. Вытянув рукав, он утер лицо, быстро сел за стол и пододвинул к себе чашку.
— Так... Едем, значит, в поселок.?
— Сынок, а если Прокопий один... — Нет, нет, я сам должен!
— Вы с Басыкыем, видно, не поладили, повстречавшись на дороге? — усмехнулся Прокопий.— Хорошо еще, что ты не гонялся за ним. Он никого, кроме отца и меня, не признает.
— Так он же этого не знал!.. Наверно, хотел дать ногам отдых,— сказал старик, давая понять Николаю, что сочувствует ему.— Пожалуй, вместо Басыкыя легче было поймать Барылана.
— Тот молоденький жеребчик,— вставил Прокопий и вынес из-за печки унты.
Старого коня зовут Басыкый. А тот, что так напугал его своим храпом,— Барылан. И этот дикарь будто мягче и спокойнее старой, заезженной клячи...
— Сынок, так, значит, ты твердо решил ехать?
— Да, конечно, немедленно!
— Ну что же... А по правилу тебе сейчас надо бы поспать...—Старик подошел к печи, сел и с видом обиженного человека наклонил голову.
Акулина вышла из-за занавески и протянула мужу заячьи чулки.
— Возьми, друг, надень, а то ноги отморозишь.
— Не отморожу, тут недалеко. А в случае чего пробегусь маленько. Лучше бы этому товарищу...
— Нет, и я пробегусь.
— Надо бы выспаться, сил набраться,— тихо повторил старик.
— Что ты завел свое — выспаться, сил набраться! — вспылил Прокопий.
— Я ведь хочу, как лучше...— Старик приоткрыл табакерку, заглянул в нее и положил поближе к печке, подогреть.— А что, сынок, за местность, где твои люди остались?
— Ну, отец, вопросам, видно, конца не будет!.. Что ж, товарищ, поедем?—И Прокопий схватился за стеганое пальто, в котором давеча выходил из дому.
— Давай!..— Тогойкин тоже стал быстро одеваться,
— Надел бы ты доху,— сказала Акулина.
— И то правда! Лучшей одежды не бывает! Старик продолжал сидеть спиной к огню, низко опустив голову.
Тогойкин почувствовал себя неловко. Он не ответил на вопрос старого человека, и, наверно, тот от обиды сидит так понуро.
— Местность, в которой мы находимся...
— Нет, ребята, вы уж поезжайте,— вставила Акулина.— А ты, друг, скорей одевайся! А то, словно в самый Якутск собрался.
— Это глухое таежное место,— снова начал Николай,— за широкой-широкой травянистой низиной. Туда спускается много падей и ручьев...
Старик не поднял головы, не выказал любопытства. Тогойкин остановился, не зная, продолжать или нет. Но зато все, кроме старика, проявили большой интерес к его рассказу. Оба паренька, вцепившись ручонками в рубаху деда, не сводили с Тогойкина глаз. Ласково глядела на него своими светлогкарими глазами Акулина. Прокопий остановился, забыв продеть руку в рукав дохи.
— К юго-западу от того места тянется долина, она почти упирается в большое озеро, посреди него — остров, сплошь заросший осокой и ситником.
— Погоди, друг, пусть он расскажет дедушке,— просительным шепотом обратилась Акулина к мужу, вдевшему руку во второй рукав дохи.
Тогойкин, собиравшийся на этом кончить, стал рассказывать дальше:
— С равнины прямо к востоку идут рядом три пади.
Старик вдруг встрепенулся:
— Ну-ну!
— Если смотреть на север, там узенькая падь, разрезанная пополам, словно грива жеребенка, тоненькой полоской лиственничного молодняка.
— Если откуда смотреть?.—строго спросил старик.
— Отец...— укоризненно проговорил Прокопий.
— Потише! — выдохнул старик, унимая сына.
— Если взобраться на высокий мыс.
— А там, где начинается ваша падь, толпятся крупные ели?
— Да-а...— протянул Тогойкин и попятился от удивления.— Стоят ели...
— А ты вышел, значит, по средней речке? — Нет, я по западной...
— Так, ты, значит, перешел озеро, потом пошел по ложбине, там вначале растут березки, а по обеим сторонам сосенки.
— Верно...
— А на том большом озере точно остров?
— Точно.
— Прежде с восточной стороны в него врезалась коса, сплошь заросшая осокой и ситником. Значит, вода оторвала ее и превратила в остров. Озера в тайге что ни год меняются... Смотря откуда пришла вода, с какой стороны ветры... Так вот, значит, вы находитесь на самых верховьях равнины Раздольной. Отсюда будет самое малое девяносто верст... А ты — пятьдесят, говоришь... Когда ты вышел?
— На рассвете.
— Ох ты, брат, дорогой мой! — Старик удивленно уставился на Николая.— Тебе бы следовало родиться от Никуша, от отца нашей Акулины. Только он, бывало, хаживал вот так же. Что вы, друзья! — Старик оглядел избу, словно в нее набилось много народу.—> Что вы, оставьте эту затею! Сейчас нет у нас людей, которые могли бы найти туда дорогу. Все, кто мог, на войне...
— Да ведь я сам могу...
— Что ты, сынок! Ведь ты же был налегке и свободно пробирался сквозь лесную чащу, сквозь любые заросли. Олени с нартами по таким местам не прой-. дут. Прокопий!.. Снимай доху, в правление поеду я. Собери скорее здешних оленей и пригони их в поселок.
Старик сразу превратился в повелителя, распоряжения которого должны исполняться беспрекословно. Прокопий оставил снисходительный и несколько насмешливый тон взрослого сына и послушно снял о себя доху.
— Там, по западному краю долины, где стоит остов какой-то жалкой юртенки, прошли пять оленей,— рассказывал шепотом Тогойкин Прокопию, а обувавшийся в это время старик услышал и спросил:
— И след привязанной дубины есть?
— Есть, есть...
— Это Ачахаан—лучший бык колхозного стада, А ну! — Старик встал, держался он так, будто старался что-то вспомнить, и хотя двигался тихо и медленно, но скоро оказался одетым.— Так ты, сынок, обязательно хочешь ехать?
— Да, да, сейчас же!
— Ну ладно...— Старик одним движением сгреб медвежью шкуру, заячье одеяло и подушку и отдал все это Прокопию, а сам тихо прошел за матерчатую занавеску, где разлегся его младший внучонок Владимир. Тогойкин вышел во двор. За ним следом вышли гуськом все обитатели дома в сопровождении старого пса. Владимир еще ходить не умел, и пришлось ему остаться одному.
Расстелив медвежью шкуру на сене в санях, старик сказал:
— Ну, сынок, ты ложись сюда.
— Э, не надо! — Тогойкин смутился и даже слегка обиделся на старика: не больной же он,, в .самом деле.— Давай поедем, а то ребята замерзнут!
— Дедушка, не уезжай!
— Что ты, нельзя! Люди в беду попали, надо выручать. Идите-ка домой. Я вечером приеду.
Доехав до середины узкой поляны, Тогойкин обернулся. Уверенно скользя на лыжах, Прокопий входил в лес. Конечно, старик был несправедлив, когда говорил, что его младший сын слабоватый охотник. Во всяком случае, лыжник он прекрасный! Два маленьких Титова взобрались на ограду. Миша нахлобучил, наверно отцовскую, пыжиковую шапку, и она съехала набок, закрыв ему глаз. Но он этого не замечал и, задрав голову, вполне обходился одним глазом. А старший, уцепившись одной рукой за кол, а второй зажав ухо, стоял склонив голову набок. Издали казалось, что он говорит по телефону.
— Как бы не простудились ребята.
— Небось взобрались на городьбу? — сказал старик не поворачиваясь.— Простудиться-то не простудятся, а померзнуть померзнут. Я нарочно не гляжу на них. А то они хуже расстроятся, Вася, старшень-
кий-то, сильно хотел поехать е нами, но проситься не стал. А я будто вовсе и не понимал. Нельзя баловать! Я нарочно не оглядываюсь. Ну как, не слезли еще?
— Нет!
— Слезут, когда мы скроемся из виду.— Старик пошевелил вожжами. Басыкый недовольно зафыркал, мотнул головой и прибавил ходу.
Они миновали редколесье и въехали в чащу. Исчез из виду сначала дом, а потом и поляна. Только долго еще был виден жиденький дымок, тонкая струйка дрожала над деревьями.
Когда они выехали на проезжую дорогу, старик остановил коня и слез с саней.
— Однако надо подчистить копыта. А то он и будет все бедрами играть, точно баба.— Старик поднял заднюю ногу коня, вытащил из-за пояса нож и начал скалывать намерзший бугром на копыте снег.
«А вдруг он промахнется!» — с тревогой подумал Тогойкин, не отрывая взгляда от руки старика. И тут со стороны дома послышались детские голоса. Не прекращая работы, старик пробормотал:
— Этот плут бежит за нами!
Тогойкин подумал было о Васе, но в это время примчался старый пес и уселся посреди дороги, перед конем.
— Вот и всё!—Старик быстро спрятал нож, погладил коню морду, поправил ему челку, провел ладонью кстати и по своему лицу, ловко уселся в сани и зычно крикнул:—А ну давай, Басыкый!..
Басыкый явно был доволен. Все больше ускоряя ход, он пошел крупной рысью, взмахивая своим длинным и жидким хвостом.
Они ехали по накатанной дороге. На отдаленных, подернутых туманным маревом пригорках попадались заброшенные юрты, на опушках тальниковых зарослей паслись табуны лошадей, кое-где возвышались засыпанные снегом стога сена.
— Сынок, ты бы маленько прилег, — Нет. Лучше ты сам полежи.:
— Да что ты, бог с тобой, я ведь ямщик!
— Эта дорога сама доведет.
— Довести-то доведет, да поближе к поселку от нее в разные стороны другие дороги пойдут... А отец-то с матерью есть у тебя?
— Мать есть.
— А жена? Детишки? — Жены нет.
— Ну, скоро будет?
— Наверно.
Старик сел боком и глядел на Тогойкина. Сначала Николаю это не понравилось, он чувствовал себя от этого неловко, но старик был так симпатичен, что на него невозможно было обижаться. Узковатые зоркие глаза его смотрели на Николая с откровенным любопытством, и хотя его: тонкие губы были плотно сжаты, сухое, костлявое лицо, испещренное поперечными морщинами, улыбалось просветленно и дружелюбно.
— Ты: парень симпатичный! И девушка тебя полюбила, наверно, хорошая...
Он сказал это так просто и искренне — ни иронии, ни тени желания угодить. Что на это скажешь, как ответишь? Тогойкин молчал и поглядывал на старика.
— Почему же ты ничего не говоришь?
— А что я могу сказать, когда ты меня хвалишь?
— Но!.. Лучше будет, коли охаю?
— Откуда же лучше!.. Вот одна девушка сказала мне: «Кто же полюбит такого противного!»
— Э, да она, наверно, какая-нибудь несерьезная,.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41