Семен Ильич начал загибать пальцы. «Деточка моя!.. Марта Андреевна — это моя маленькая внучка»,— громко пояснил он неизвестно кому. Ей через восемь дней исполнится четыре годика... Отец ее — Андрюша Петров — переводчик. Дочь его родилась в марте, и потому он назвал ее Мартой. Хоть и переводчик, но не перевел название месяца. А перевел бы, так звалась бы его внученька Жеребенком...
Больше двадцати лет назад он, Коловоротов, прибыл сюда вместе с красным отрядом Нестора Каландарашвили и осел тут. Полюбил и этот край и его народ. А его старуха, Катерина Иокимовна, дочь местного крестьянина. Их и не отличишь от якутов. Как ловко и умело она бранит его по-якутски! Зять — настоящий
якут, но русский знает не хуже самого Коловоротова, а старуха и дочь говорят по-якутски не хуже его. Андрей— парень серьезный! Русские книжки переводит на якутский язык, вот даже один детский рассказ Льва Толстого перевел.
Хороший они народ —якуты. Прекрасные люди. Только уж больно горячо спорят. Страсть как спорить любят. И Марта Андреевна такой вот спорщицей и упрямицей растет. «Это дедушка ее избаловал»,—: говорят. «Без дедушки она послушная девочка, а при нем совсем никудышная!..» — так тоже говорят. Эх, Марта Андреев- на, может, она и правда лучше стала без дедушки, зато он без нее и впрямь никудышным стал. «Марта Андреевна, дорогая моя девочка-якуточка! — забормотал старик.— Увидеть бы тебя и крепко-крепко обнять!»
Когда Семен Ильич опомнился, лицо его было залито слезами и сидел он, крепко прижимая к груди обрубок дерева. Он огляделся, положил плаху около себя, утер слезы и, не вставая, подбросил хворосту и палок в уже затухающий костер.
Спустя некоторое время из леса послышались голоса. Старик оживился и подался навстречу идущим. Парни притащили много топлива.
— Ну что, Семен Ильич?
— Ну как, Семен Ильич?
— Да не очень чтобы... Вот она. Однако пора, ребята, воду кипятить...
Тогойкин быстро сбегал в самолет за баком и, набивая в него снег, проговорил:
— Какое счастье, товарищи, что мы можем хоть несколько часов не видеть Фокина. А каково тем, кто должен постоянно находиться рядом с ним? «Вы все еще здесь?» — спросил он меня. Я сделал вид, что не слышал, и убежал. Только бедному Калмыкову все равно, лежит себе, ничего не чувствуя, ничего не слыша.— Николай подтащил к костру плотно набитый снегом бак, поставил его на огонь и поднял плаху.— Ну, давай, Вася! Теперь мы с тобой попробуем.
Парни сели на корточки и дружно принялись за работу. Они вдвигали плаху в огонь и, быстро выдернув ее, с обоих концов скребли и скоблили перочинными ножами. Работали они с жаром и увлечением. И одновре-
менно рассказывали старику, что им удалось сделать в лесу.
А Семен Ильич поправлял огонь в костре, наблюдал за их работой и слушал.
С большими мучениями, с огромным трудом они откололи несколько таких вот плах. А по виду совсем не скажешь, что они измучены. Они скорее походили на людей, вернувшихся с веселой прогулки! Эх, милая молодость!
Одни плахи: откалывались гораздо короче даже вот этой, другие оказывались слишком тонкими. И только одна была в самый, раз, но, к сожалению, треснула по--середке. Завтра они встанут пораньше и опять начнут работать. Не может того быть, чтобы во всей тайге не нашлось, такого дерева, из которого вышли бы пусть и не очень красивые, но вполне пригодные лыжи! Ведь откололась же одна, совершенно подходящая дощечка. Эх, если бы она не треснула! Уж слишком неосторожно забивали они клинья.. Это, была их ошибка. А на ошибках, как известно, учатся. В день даже по одной доске, и то дня через три у них будут лыжи! А уж если будут лыжи!..
Радостный вид парней, их твердая уверенность в том, что они своего добьются, развеселили и Семена Ильича. Общаясь с такими вот людьми, только бессовестный человек может унывать.
Вдруг Коловоротов увидел, что у Тогойкина рука в крови. Парни тотчас заметили испуганный взгляд старика.
— Промахнулся, когда забивал клин, и расцарапал руку,— сказал Тогойкин и несколько раз разжал и сжал пальцы.— Пустяк, Семен Ильич!
— Пустяк, пустяк! — тут же подтвердил и Вася Гу-бин.
— Сейчас же пусть девушки перевяжут.
— Девушки? — переспросил Тогойкин в нерешительности.— Был, скажут, у нас один целый человек, да и тот поранился. Пустяк, Семен Ильич!—И Тогойкин смыл снегом кровь с руки, поиграл пальцами у огня, чтобы рука высохла, засыпал рану золой, потом золу сдул.— Теперь все.
Он посмотрел на Коловоротова. Тот ответил ему задумчивым взглядом.
Тогойкин понял этот взгляд пе-евоему и пустился в объяснения о пользе золы для ран;
— Зола исключительно чиста! Она продезинфици-рованаогнем...
— Антисептическое средство, отец!—подхватил Губин.
Старик вспомнил, что такие же вот ученые слова часто говорит его дочь. А ведь она в аптеке работает. Может, так называются лекарства, заживляющие раны.
— Наверное, так оно и есть,—ласково сказал он.— Огонь, милые мои, что хочешь очистит.
Вскипела и забурлила вода в баке. За это время парни так обработали плаху, что она стала почти сов сем тонкой,
— А не довольно ли? — сказал старик.
Тогойкин упер плаху одним концом в землю и легко отодрал от нее кору. От дерева отделилось облачко пара, настолько горячего, что Тогойкин даже отвернулся.
- Смотри-ка, Семен Ильич! Каким рубанком так
обработаешь? Словно лаком покрыта!
С чувством истинного удовлетворения каждый погладил плаху. Древесина под корой была совершенно гладенькая и скользкая. Такая сама побежит по снегу.
— Надо только подсушить ее,— сказал Тогойкин, подвинув дощечку поближе к огню.—Она станет прочная, как кость.
— Давай, давай!
Когда дерево начало потрескивать, старик вскрикнул:
— Вытаскивай скорее! Тогойкин отдернул руку.
— Ничего не вышло.— Николай сокрушенно посмотрел на друзей.
— Не вышло,— разочарованным тоном подтвердил Вася.
Вся гладкая поверхность плахи покрылась густой сеткой трещин, словно веки старого толстого человека. В разных местах выступили зеленоватые пятна.
— Значит, не надо было сушить,— проговорил Коловоротов.
— Вот! — отозвался Вася.— Не надо было. А все остальное очень хорошо! Опыт удался! Как по-вашему, Семен Ильич?
— Да, как по-вашему? — Тогойкин отставил бак с водой, который он собрался отнести.
«Парни шутят»,— подумал старик, но, видя, что они с надеждой и уважением в глазах ждут его ответа, смутился. Он всегда был тяжеловат на слова. Особенно на собраниях. Когда он получал премию и должен был выступить, у него получалось не очень складно. Но ведь парни ждали. Старик откашлялся и глухо проговорил:
— Да, пожалуй, будет лучше, коли с этой стороны, где кора, не сушить...
— Конечно, конечно!—заговорили оба парня одновременно, будто услышали нечто весьма неожиданное.
— И кроме того... И кроме того... Кору надо сдирать под самый конец, когда лыжи в основном будут готовы.
— Вот это точно!
Старик сказал только то, что и Николай и Вася сами прекрасно знали. И все-таки их очень обрадовали его слова.
Вася Губин подхватил дощечки и двинулся к самолету. Высоко подняв бак, полный кипящей воды, Тогойкин устремился вслед за ним. Старик выдернул из костра дымящуюся палку и, опираясь на нее, заковылял за парнями.
— Лыжи! Товарищи, мы лыжи делаем! — выпалил Вася Губин, не успев войти в самолет.
— Что? Лыжи? Какие лыжи?
— Коля! Иди покажи! — крикнул Вася. Тогойкин поставил бак и осторожно вытянул зажатую под мышкой дощечку.
Он подошел к Фокину и протянул ему неровно обгоревшую с внутренней стороны плаху, которая ничем не напоминала лыжу, разве что только небольшим изгибом.
Фокин равнодушно взглянул не на плаху, а на самого Тогойкина и молча отвернулся, стараясь всем своим видом показать, что ему давным-давно надоели все эти глупости.
Иван Васильевич провел ладонью по гладкой стороне дощечки, постучал по ней пальцами, почему-то даже поднес ее к своему длинному носу и, словно удостоверившись в несомненной ценности вещи, приветливо заулыбался.
— Очень хорошо! Молодцы, ребята! Настоящие молодцы! Спасибо! — И особо к Коловоротову, неизвестно когда успевшему войти и стоявшему позади парней: — Очень хорошо, Семен Ильич! Прекрасный материал!
— Исключительный! — подхватил Коловоротов, весьма обрадованный тем, что похвалили местную лиственницу. Он слегка отстранил Тогойкина и протиснулся вперед.— Вот это, Иван Васильевич... лиственница местная... Хотя береза и лучше тем, что не трескается, но зато она совсем не выносит сырости. А вот эта самая лиственница...
Коловоротов осторожно присел возле Иванова, продолжая расхваливать лиственницу.
Чтобы скрыть свою радость, Даша Сенькина заворчала:
— Фу! Разве бывают такие лыжи?
— А какие же они бывают? — чуточку передразнивая ее, ответил вопросом на вопрос Тогойкин и отвел в сторону брусок, когда Сенькина протянула к нему руку.
Катя Соловьева, не переставая наматывать ватку на маленькую палочку, погладила взглядом дерево и глухим, задумчивым голосом протяжно произнесла:
— Хорошо, по-моему, хорошо.
— Дайте-ка,— раздался снизу низкий, густой бас. Это вытянул обе руки с толстыми, сильными, узловатыми пальцами Попов.
— Покажи ему, он должен лучше понимать это дело! — громко сказал Иванов.
А тем временем разговор Иванова с Коловоротовым о якутской лиственнице уже успел зайти достаточно далеко.
— Лиственница — это чрезвычайно интересное дерево,— говорил Семен Ильич, который подробнейше и довольно-таки утомительно, как это часто бывает, когда развязывается язык у немногословных и медлительных людей, перечислял достоинства лиственниц.— Я много лет работал в районах. Там на самых давнишних могилах кресты...
— Да и вообще деревянные постройки,— подсказал Иванов.-— Разные старинные дома и жилища...
—Да, да! —Семен Ильич запнулся и почувствовал облегчение, когда его выручил собеседник. Если над людьми висит угроза гибели, нельзя говорить о смерти и могилах.— Да! Например, в Мегино-Кангаласском районе есть церковь, построенная двести лет назад. Видели бы вы эти бревна,— их никакой топор или пила не возьмет; Просто камень или кость! Вот как окрепли от времени.
— Замечательно!
— Мелкослойная, обращенная к северу, сторона лиственницы бывает особенно прочна. Якуты делают из нее очень хорошие лыжи и самострелы. Они и гибкие и прочные, как сталь.
— Эта не будет прочной,— прогудел Попов, вращая своим глазом, выглядывавшим из-под толстого слоя несуразно обмотанной вокруг головы и лба, бурой от крови повязки.
— Не будет! Напрасно мы сушили ее с этой вот стороны,— сказал Вася, думая, что Попов имеет в виду трещины, и наклонился над ним.
— Нет, не оттого. Огонь проник и вовнутрь.
Попов: положил дощечку рядом с собой и слегка нажал: на нее пальцами. Раздался треск. Не тот резкий треск, с каким ломается или раскалывается прочное дерево, а какой-то глухой, хлипкий звук, будто сломалась старая, трухлявая деревянная коробка.
Попов ахнул и быстро отдернул руку. Воцарилась напряженная тишина. Даже тихо стонавший Калмыков будто тоже услышал что-то и умолк. Казалось, люди в одно мгновение лишились чего-то такого, с чем были связаны все их надежды, все их светлые мечты.
Попов, только что говоривший о непрочности дерева, теперь считал себя во всем виноватым и нисколько
не удивился бы и не обиделся, если бы товарищи бро-т сились на него с кулаками.
— Сломал?—тихо спросил Иванов у Коловоротова.
— Сломалась,— шепотом ответил Коловоротов и громко повторил:—Сломалась! Не надо было наружной стороной класть в огонь.
— Не оттого!—Попов шумно вздохнул и, пытаясь сесть, резко дернулся, но сесть не смог.— Не оттого;— устало повторил он.
Тогойкин, будто очнувшись от сна, одним движением длинных рук сгреб обломки дерева ,и, высунувшись наружу, выкинул их.
— Коля! — позвал Иванов.
Тогойкин обернулся. Иванов лежал, глядя на него. Коловоротов сидел рядом и в смятении часто-часто кивал головой. Катя что-то беспокойно шептала Даше, а та, низко склонив голову, тихо утирала ладонью слезы.
— Товарищ Тогойкин! — Голос Иванова приобрел повелительную интонацию.
Тогойкин поднял оставшуюся щепку и несмело подошел к Иванову.
— Сломалась? — Иванов качнул головой в сторону Попова.
— Да! — резко ответил Тогойкин.
— Я только слегка,— смиренно пробормотал Попов.
— Не совсем сломалась...
— Совсем! — резко перебил Васю Николай.— Вот, совсем, вдребезги.
Щепка переходила из рук в руки. Всем хотелось знать, что произошло.
Жар пламени проник глубже обугленного слоя и превратил всю древесину в хрупкую желтую труху, и белая заболонь под корой растрескалась, как старый лак.
— Надо иначе, огонь не годится. Завтра...— начал было Тогойкин.
— Ха-ха-ха! Ха-ха, ха-ха!— ошеломил всех истерический хохот Фокина. А все-то думали, что он спит крепким сном.— Ха-ха-ха!.. Ну и чудо-лыжи! Ха-ха-ха!..
Все повернулись к Иванову. Люди надеялись, что он прекратит этот неуместный смех.
— Товарищ Фокин! Товарищ капитан!—гневно окликнул его Иванов, но тот продолжал хохотать и громко выкрикивать какие-то бессвязные слова. Иванов все с большим недоумением глядел на него и наконец, не на шутку встревоженный, обернулся к девушкам и глухим голосом приказал: — Воды ему!
Кружку с водой, которую Фокину тотчас подала Катя, тот торопливо выдернул из ее рук, жадно припал к ней губами и, уже пустую, толкнул по полу. Затем он немного отдышался и, сверля Тогойкина свирепым взглядом, зло процедил сквозь зубы:
— Славный герой! Выходи в полночь и выпроси у своего деда серебряные лыжи!..
— У какого деда? — в недоумении спросил Тогой-кин, подумав, не бредит ли Фокин.
— А у великого якутского шамана!
— Мой дед был охотником.
— Да-а? А ты второго попроси! Ведь у каждого человека два деда.
— Другого не знаю. Умер еще до моего...
— Вот-вот! У того, который умер «до»!
Иванов помахал рукой в сторону Тогойкина: не обращай, мол, внимания.
— Завтра плаху дадите мне! — Попов вытянул вперед руку со скрюченными пальцами и несколько раз подергал плечами, порываясь сесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41