— Надо успокоиться! Успокоиться надо, дружище! — уже громко произнес Николай.— А не дикие ли это олени? — Тогойкин, злясь на самого себя, сплюнул.— Говорю, надо успокоиться!.. Кто же мог, по-твоему, привязать дубину к дикому оленю и отпустить его: гуляй, мол! Верно? А если верно, то... Оленей было пять...
Он вскочил на ноги, но зацепился лыжей за сук, и в тот же миг раздался резкий треск. Тогойкин со стоном снял лыжу. Она сломалась чуть пониже сгиба и оскалилась, как волчья пасть острыми крупными зубами. Бессмысленно глядя на сломанную лыжу, он стоял растерянный, почти теряя сознание, с глухим шумом в ушах. И тут с громким возгласом радости он схватил обеими руками запасную лыжу и начал дрожащими пальцами отвязывать поводок.
Он еще повертел в руках сломанную лыжу, не зная, бросить ли ее здесь или взять с собой, затем осторожно воткнул ее торчком в снег.
Николай пересек неширокий лиственничный лес. Речка, словно обрадовавшись, что нашелся исчезнувший попутчик, радостно подбежала сбоку и покатилась впереди него.
И снова речка и человек, то отставая, то опережая друг друга, продолжали свой путь.
От лунного света казалось, что снег мерно и свободно вздыхает.
Судя по положению Полярной звезды, уже близится полночь. Речка стала спокойнее и шире.
Как здесь хорошо, наверно, летом купаться ребятишкам. Вода чистая-чистая и теплый песок. Неужели веки вечные дремлют в безлюдье такие красивые леса, просторные долины, светлые реки?
Пересекая уже в который раз речку, Николай от неожиданной радости чуть было не свалился с ног. Вдоль высокого берега к югу проехали легкие саночки, впряженные в пару оленей. Видимо, вчера поутру.
Тогойкин хотел уже пойти по санному следу, но речка, словно бы подзадоривая его: «Иди, иди за мной!» — весело бежала впереди, делая озорные развороты.
Тогойкин заставил себя пересечь след саней и, оттолкнувшись, съехал вниз, под горку.
Темнеющий на мысу далеко впереди лес постепенно удлинялся и вытягивался к середине долины, словно бы намереваясь преградить ему путь. А речка спешила, чтоб ускользнуть от него и побежать дальше.
Принимая невольное участие в этом веселом соревновании, Николай заторопился.
Но вот лесок смущенно остановился, и речушка бойко обогнула его. Свет луны заколебался и заполыхал на конце мыса. Когда Николай поднимался на пригорок, яркое сияние луны замигало на снегу и исчезло. Затем уже в долине, уже по ту сторону горки, засветились новые сполохи дрожащих сияний.
С высоты он различил под самым взгорком столбы ветхого остова давно покинутой юрты и съехал вниз.
Приближаясь к столбам, он чуть было не влетел в обвалившийся погреб, но сумел ловко свернуть.
— Могло бы плохо кончиться. Надо успокоиться! Успокоиться надо!
А речка уже успела обогнуть высокий мыс и, маня его за собой, весело мчалась к широкой долине.
«Погоди, я сейчас...» — не то подумал, не то проговорил Тогойкин, оглядываясь вокруг.
На полуразрушенном земляном чувале рдела обожженная докрасна глина, словно все еще пылали горящие угли. За юртой на толстой нижней ветви давно высохшей лиственницы белел медвежий череп. Под ним висело несколько ерниковых веников. Вертикально поставленные бревнышки стен юртенки и хлева, пристроенного к ней, по-видимому, разобрали и увезли куда-то. Торчит всего несколько штук.
В старину здесь жил, наверно, бедный охотник. Вступив в колхоз, он выстроил себе новый дом, а остатки старого жилья перевез и распилил на дрова. Может,
и сарайчик выстроил или какие-нибудь клети для живности. Во всяком случае, это значит, что где-то километрах в десяти отсюда живут люди... Но куда идти, в каком направлении?
«Иди, иди, дружок, не стой!» — звала речка.
«Иду, иду!..»
Череп убитого медведя вешали на дерево в знак почтения к нему, хозяину леса. А зачем веники? Этого Тогойкин не знал. Он как раз входил в долину, когда напал на следы лыж! Таежные лыжи, обтянутые кожей с ног сохатого. След уверенно тянулея в лес, к северу. Лыжник прошел тут сегодня вечером. Свободно и спокойно, широкими скользящими шагами шел, видимо, молодой человек и наверняка прекрасный охотник!.. Пойти, что ли, за ним?
Николай обернулся, поглядел на речку, будто прощался с ней.
«Иди, иди за мной, мой друг!» — снова манила она его, продолжая свой бойкий путь через долину.
Он остановился в раздумье. Что делать? Уже миновала полночь. Скоро спрячется луна, станет темно. А человек, тот, что прошел на лыжах, наверно, часов через пять-шесть остановился. Что же делать, Иван Васильевич? Э, да он этого не знает!.. Вот Семена Ильича бы спросить...
Обычно охотник выходит в тайгу рано утром, а домой возвращается поздно вечером. А вдруг этот из тех, кто промышляет далеко и живет в тайге? Ведь как горячо агитировал он сам, Тогойкин, за то, чтобы охотники забирались в самые глубокие дебри тайги и как можно реже бывали дома... Лыжник вышел в путь недавно, он еще совсем не чувствует усталости, делает резкие, широко скользящие шаги.
Погнаться за ним?
Нет, если он двинулся в путь недавно, то надо идти в обратном направлении! А вдруг доберешься до пустой охотничьей хижины, а он, может, ушел домой, чтоб вернуться через неделю? Пока ты будешь сидеть и ждать его, что станет с людьми? От одной мысли об оставшихся друзьях его бросило в жар.
Нельзя топтаться на месте. Но нельзя и отклоняться от лыжни. Надо идти! Куда, в какую сторону?.. Надо идти за ним, остановился же он где-нибудь. А вдруг он подремал немного у костра и двинулся дальше? Пойти Навстречу?
«Иди, иди, дружок!» — будто снова позвала его речка. Она бежала к высокому и длинному бугру, протянувшемуся вдоль долины.
«Туда!»— блеснула мысль, неожиданная и для самого Тогойкина. Он решительно пересек лыжный след и устремился за речкой.
Судя по кольцевым зарослям береговой осоки, долина изобиловала озерами и глубокими омутами. Скоро начали попадаться следы конских табунов. Там и сям среди островков белотала и ивняка на укромных полянках возвышались стога сена.
«Напрасно я не пошел по следу»,— думал он, а сам все шел и шел вперед. А вдруг где-нибудь залает собака, заскрипят сани? Что бы ни было, нельзя останавливаться, иначе он обязательно побежит обратно к лыжному следу и будет так же бесцельно топтаться на месте. Добраться до того сверкающего бугра! Если он оттуда ничего не увидит, то вернется... И тогда — по следу... Нет, против следа... Или но следу?..
Речка уткнулась в бугор и потекла вдоль подножия. Он быстро поднялся на вершину. Робкий свет луны, осветивший бугор, разбился на несколько отдельных переливающихся и дрожащих сияний. Они угасали одно за другим и заблистали вдали в разных местах, трепетно заиграли по излучинам речки, обогнувшей бугор, над снежными островками тальников и ивняка. Ничего примечательного не обнаружил Тогойкин на широко раскинувшейся тихой долине и собрался было спуститься, чтобы вернуться к лыжне, но вдруг остановился. . Оказалось, что, долго глядя вдаль, он не заметил, что прямо под ним четко вырисовывалась проезжая дорога.
Неужели померещилось? Он снял рукавицы, сунул их под мышку и растер руками лицо.
Да, внизу протянулась дорога, даже отсюда видны зазубрины от копыт.
Тогойкин оттолкнулся, съехал вниз и тяжело шлепнулся задом о твердо накатанную дорогу. Он снял лыжи и, положив их поперек колен, стал тихо гладить,
словно бы убаюкивая. Наотмашь вытер набежавшую на губу солоноватую струйку. Чувствуя выступившие на глазах слезы, но не желая в этом признаваться даже самому себе, он тихо прошептал: «Это пот!»—и, сунув лыжи под мышку, вскочил на ноги.
В какую сторону пойти?.. В любую! Дорога все равно приведет к людям. Он устремился было на север, но тут же повернул обратно и остановился в нерешительности.
Тут прошли, тяжело ступая, лошадь и вол. Они везли два воза—на обочинах дороги остались бороздки от соломинок.
Тогойкин долго шел по дороге, держа лыжи под мышкой. «Остановиться бы и поесть, поберечь силы»,— подумывал он временами, но все более убыстрял шаг и наконец пустился бежать. Ноги, привыкшие к лыжам, вначале скользили и были странно легки. «Как это говорят? Не чуя под собою ног!» — подумал он и усмехнулся.
Луна скрылась, снег потемнел, но он ощущал дорогу подошвами. Поднялся на взгорок, сбежал с него, пересек какое-то довольно большое озеро, пробежал между кустиками тальников, выросших на кочках.
Надо беречь силы, надо идти медленнее...
Вот еще, будет он рассиживаться! Можно идти не спеша и грызть что-нибудь на ходу. А то и не успеешь понять, как покинули тебя силы, свалишься на дороге и не поднимешься.
Тогойкин перешел на шаг. Но вдруг его пошатнуло, словно кто-то столкнул его с дороги. Начали заплетаться ноги, он спотыкался, поднялась тошнота, закружилась голова. Он снова побежал, и сразу же мышцы напряглись, ноги снова почувствовали плотно утоптанный снег. Продолжая бежать, он вытащил из кармана сухарь и, царапая губы, сунул его в рот. Разгрыз, и сразу запершило в горле. Не останавливаясь он схватил горсть снега и тоже запихал в рот.
Стало гораздо легче. Надо бежать, только бежать. «Никогда сразу не останавливайтесь после утомительного бега...» Кто это говорил? Или он где-то прочел? Э, да это же говорила Елочка... В то время казалось, что все ее наставления едва ли пригодятся когда-нибудь,
В стороне от дороги раздался страшный храп. Тогойкин испуганно обернулся. Гордо подняв голову, неподалеку стоял величественный гнедой жеребец. Кивком откинув в сторону густую, длинную гриву и челку, он грозно смотрел на человека. Вокруг него спокойно и беспечно, разгребая копытами снег, паслись его белые и серые подруги, почти сливаясь с окружающим снегом.
«Загнать за изгородь, поймать одну из них и поехать верхом».
Жеребец, словно бы угадав недобрые мысли незваного гостя, грозно всхрапнул, вытянул челноком голову, обежал вокруг табуна и увел своих подопечных в сторону.
Тогойкин понял, что помыслы его были весьма наивны. Он пересек островок белотала и увидел в овраге старого упряжного коня. Осторожно опустив лыжи На землю, он смахнул большой пучок сена, висевший на кусте ивы, и, протягивая его в сторону коня, тихо стал к нему приближаться. Старый серый мерин продолжал спокойно подбирать валявшиеся на дороге клочья сена. Николай попытался схватить его за челку, но конь внезапно развернулся, чтобы лягнуть его. Тогойкин хотел отскочить назад, но повалился на спину, и это спасло его. Когда он вскочил на ноги, конь широкой рысцой мчался вверх по крутому склону оврага.
«Надо было обхватить шею и уцепиться за храп»,— с досадой подумал Николай и, подняв лыжи, побежал вдогонку за конем. Среди зарослей белотала тянулась узенькая тропинка, проторенная лошадьми. Конь рысью поднялся по той тропинке. Как только Тогойкин взобрался наверх, прямо перед ним взвился фонтан искр из трубы какого-то жилья. Почудилось даже, будто лицо обдало теплом, и он невольно замигал и отвернулся. Забыв про коня, он побежал к жилью.
Тракт прошел дальше понизу. От него отделилась другая дорога, по которой возили сено,— она сворачивала к лесу. Жилье, по-видимому, находилось где-то в самом лесу.
Чем дальше углублялся Тогойкин в лес, тем реже он видел вяло взлетающие из трубы искры. Они терялись где-то за деревьями. Значит, жилье за лесом.
Николай пробежал лес. С края неширокой поляны тусклыми пятнами на него смотрели обледеневшие окна рубленого дома.
Откуда-то из-за дома появился старый пес. Лениво, явно для видимости, он потявкал, обнюхал Тогойкина и, смиренно подойдя к двери, начал царапать ее.
Тогойкин быстро прислонил лыжи к стене и, распахнув дверь, влетел в дом.
Спиной к топившейся печи стоял небольшого роста, худощавый старик.
От тепла, от яркого света, от радости Тогойкин растерянно топтался на месте. Наконец, стянув с головы шапку, он с трудом выдавил:
— Здравствуйте...
— Здравствуй,— удивленно оглядывая его, ответил старик.— Откуда ты, парень?
— Из тайги... С разбившегося самолета...
— О-о!.. Прокопий, вставай живее! Не слышишь, что ли?
Испуганно вскрикнула женщина, что-то забормотали спящие дети.
Огонь в печи пылал слишком сильным пламенем, старик то исчезал в этой огненной пурге, то снова появлялся. Тогойкин протянул руку и подался вперед, чтобы выдернуть старика из бушующего пламени, но тут же спохватился. Старше стоял спокойно, это ему самому невесть что почудилось.
— Как война? — выпалил он одним духом.
— Хорошо, очень хорошо! Наши громят и гонят врага, Вязьму вот освободили.
Тогойкин удивился, что эти слова произнес не старик, а кто-то- другой. Вся внутренность дома колыхалась и колебалась волнами тепла, горячим дыханием обжигало лицо, теснило дыхание.
Он хотел спросить: «Какие еще города освобождены?»— но не смог. Он хватал ртом горячий воздух и чувствовал, что его то ли несут куда-то, то ли ведут,
— Надо уложить его, пусть отдохнет...
— Погодите!—воскликнул Тогойкин, очнувшись и медленно отстраняя от себя людей.— Скорее в райком, в колхоз! Что ближе?
— Верно,— заговорил звонким голосом старик.—
Скорее приведи Басыкыя. Привези сюда правление. А ну, живей!
Молодой человек сдернул с вешалки старое ватное пальто и, выскакивая во двор, задел висевшее на гвозде другое. Приглядевшись, Тогойкин узнал свое кожаное пальто. Сам он, оказалось, стоял босой, в одной сорочке.
— Сынок, а далеко ли остались твои люди? — спросил старик, сидя у печи.
Тогойкин побоялся приблизиться к бушующему огню. Не чувствуя пола, будто подошвы у него были из пуха, он осторожно подошел к правым нарам, сел поудобнее и шепотом сказал:
— Отсюда, наверно, километров сорок — пятьдесят...
— О, далеко это, мой друг! А все живы?
— Не все... Оба летчика погибли... Я потом расскажу, когда придут...
— Ладно, сынок. Акулина, ты поторопись с чаем!
— Начинает закипать.
Тогойкин повернулся к молоденькой белолицей женщине, хлопотавшей с щипцами в руках около самовара. Она смущенно отвернулась, но, видимо решив, что это может обидеть гостя, повернулась к нему и нарочито сердитым голосом прикрикнула на детей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41