На первой читательской конференции председатель колхоза, книголюб Трофим Трофимович объявил: «Кто прочитает вот эту толстенную повесть, тому будет начислено шестьдесят трудодней». Отважных не нашлось. А сведущая в тонкостях художественной литературы старенькая библиотекарша со знанием дела добавила: «Трудодни не помогут. За такие произведения читатель берется лишь в непогоду: в пургу, в метель или в проливные дожди».
И все же разберем, чем должна очаровать читателя эта оригинальная повесть.
Она прежде всего чарует логически ясной мыслью. С первых же строк автор динамично вводит читателя в духовный мир своих героев. Читаем: «На сельскохозяйственном производственном совещании Петро впервые взглянул на Галину, девушка ласково кинула взор на парня — готово. Влюбились».
Просто, ясно и современно. Где влюбились? На совещании. Не на танцульках, не возле традиционной сирени и сентиментальной акации, а именно на производственном совещании.
Далее по тексту: «Овеянные нежным трепетом немого чувства, влюбленные с производственного совещания на крыльях весны полетели к ветряку».
Характерная, колоритная деталь. Автор, придерживаясь в манере письма новизны, избежал штампа. Повел героев к лирическому ветряку, а не к каким-то архаич- ным камышам... Хотя в критическом обзоре «Ветряки и будяки» глубокоуважаемый литературовед Лысый отрицательно доказывает: «Старый ветряк своими корявыми крыльями неспособен навеять романтические нюансы молодой влюбленной паре»,— мы решительно отбрасывав ем его происки в отношении образов, которыми пользуется автор. Напоминаем маловерам: у ветряков веками цементировалась настоящая любовь.
Одновременно раскроем автору глаза на его досадные промахи и недостатки. В повести есть места типичные, характерные, а есть и нетипичные, нехарактерные. К сожалению, последних значительно больше. Будем последовательны... Описывая чудесный вечерний пейзаж, автор поскупился и не донес до читателей красоты сельской природы. Автор пишет: «Смеркалось... На горизонте весело замигали первые небесные звезды. Во тьме кого-то догонял разъяренный бугай. Под сильными ногами хрустели лапчатые лолухи и лопались спелые кабачки...»
Кого именно догонял разъяренный бугай, автор стыдливо умолчал. Может, он догонял незадачливого председателя колхоза? Почему, мол, силосные ямы до сих пор не заполнены зеленой массой? А председатель — куда? В силосную яму!
Эх, и такую острую ситуацию автор проворонил! Упустил из-под пера увлекательную драматическую ситуацию, которая намного украсила бы несовершенную, бледноватую повесть! Подумайте: председатель колхоза сидит в силосной яме!
Анализируем далее. «Петра раздирали сомнения: любит Галина или не любит? Бедняга страдальчески топтал землю у чапыжника и без остатка изгрыз принесенные степные цветы».
Ей-ей, душевные шатания героя ни к чему. В предшествующих четырех главах автор добросовестно доказал: любит Галина. Пылает любовью к Петру. Зачем же грызть ни в чем не повинные цветы?
Чересчур много страниц уделил автор и поцелуям. Учтите: шестьдесят две страницы отвел! Ей-богу, автор пересолил! Скромность, говорят, украшает человека. Поцеловались на двух страницах — и довольно, хватит!
А тут автор слишком расщедрился: на двух с половиной печатных листах люди целуются!
На шестьсот двенадцатой странице зашаталась и сюжетная линия. Выпал из канвы сюжетно-щекотливый момент: в какую пору центральные герои впервые поцеловались? До жатвы или после жатвы?
Чересчур много тут и сногсшибательных приключений.
Ну любит, ну увлечена. Разве это дает повод современному культурному юноше подражать старомодным холостякам: в вывернутом полушубке взбираться на грушу и до самого угра сидеть на ветке под окном любимой девущки?..
Неприятное впечатление производит и невежество автора в области овцеводства. На просюрных полях своего монументального произведения автор ни единым словом не обмолвился, каким способом и образом доят овец. Выходит, овцы не доятся. А как же тогда подают к столу вкусную брынзу? Откуда она?
Подведем итог: книга толстая, переплет солидный, бу« мага хорошая, и это главный залог того, что повесть пробьет себе дорогу к книжной полке.
Мы пророчим книге большое долголетие. Нет никаких сомнений, что повесть займет на полке свое почетное место и будет там стоять годами.
Прочитав слово — «конец», мы с облегчением вздохнули. И, откровенно говоря, в нас загорелась надежда: зайдя в книжный магазин, дотошный и пытливый читатель, возможно, обратит внимание на толстую книгу и, вполне возможно, возьмет ее в руки.
Отсюда и наше удовлетворение: повесть дошла до читателя.
4
БОЛЕЕМ И ПЕРЕЖИВАЕМ
Любим мы футбол. Ей-богу, любим, болеем и переживаем. Не дай бог, наша футбольная команда проиграет—-беда! Печаль и слезы застилают чело болельщика. Он рыдает и, вытирая и глотая горькие слезы, ревностно нарекает:
— Наши лопухи сегодня проиграли!
Когда же наша команда побеждала, радость болель^ щика достигала наивысшей степени. В такую минуту он готов каждого обнимать и целовать.
— Молодцы! Голубчики! Дали прикурить! Два- ноль!
— Кому? Где?
— Как — кому, где? Ты что, не был на стадионе?
— Не был.
— Да ты что? Может, скажешь — не ходишь на матчи?
— Не хожу.
— Тю!.. А я и замечаю, что с тобой что-то не то... Не туда вот здесь крутится...
Кто не посещает стадиона, того болельщики, как у нас говорят, разыгрывают вовсю.
— Вася! Ты утром делаешь омовение головы?
— Какое омовение?
— Холодной водой полощешься?
— Умываюсь, конечно.
— Не то, Вася, не то. Ты утром мой голову холодной водой, а вечером пей кислое молоко. И ты никогда не пропустишь ни одного футбольного матча.
Честно вам признаюсь, я тоже болельщик. Иду на стадион, и моим существом целиком завладевает фут больное поле — кто кого?
Спокойно, но глубоко болею и страдаю... Из равнове^ сия меня выводят только реплики особенно завзятых болельщиков.
С правой стороны болельщик «со стажем» высоким фальцетом кричит:
— Судью на мыло!
С левой — болельщик профундо-басом выкрикивает?
— Судью на вилы!
Очевидно, на сеноуборочные вилы.
Наверное, местные болельщики искренне считают хотя судья сам в ворота противника мячи не забивает, но нашим пусть хоть свистком забивать помогает.
Порой болельщики острое, но несправедливое словцо бросают и помощнику судьи. Ошибся или зазевался тот — бывает ведь такое,— тогда болельщика «со стажем» медом не корми.
— Мальчик! Возьми у того дяди судейский флажок!— кричит он с правой стороны.
А с левой:
— И дай ему соску!
Выигрывает наша команда — судья на высоте.
— Вот это судья! Никому спуску не давал. А другой:
— Что ты хочешь? Человек судил!
Любим мы футбол! Чаруют нас и мастерство, и тактичность, и каскад футбольной игры...
ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ТЕХНИКА
Солнышко уже начало подниматься. Такая уж у него обязанность — подниматься каждое утро. Ехать нам нужно было недалеко— в новое село Лиман.
Собственно говоря, село это не новое, старое село, но жить начали там по-новому, по-артельному. Коллективно. Организовали в селе первую в районе сельскохозяй ственную артель «Путь Ленина».
Зашли во двор Петра Ивановича. Из степи потянуло свежим запахом ржи и конопли.
— Ну что, друг, подвезете?
У Петра Ивановича слабовато с индивидуальной тех никой. На веревочках построена его техника: для «удобства» он привязывает к телеге доски бечевкой и прибивает ржавым гвоздем.
— Сколько раз я заходил в кооператив. И всё: гав-гав! Гвозди есть? Нет! Ремни есть? Нет! Кооператор, говорю. Гнать бы такого кооператора метлой!..
И Петр Иванович сказал, какой именно метлой гнать такого кооператора.
— Если б там человек направлял дело. А то... Зате« сался такой, черт знает что... Хату себе вон какую под железной крышей поставил! Коровы, овцы... и земельки прихватил... То на тещу, то на свата, то на брата... И какая земля!.. Одна пахотная!.. Хитрющий виндувалист., Тому литр, тому пол-литра... И пролез... Пролез и все к себе, все к себе тянет... Такой смиренный да тихий... Живым к богу лезет. Нет на него двадцатого года. Ух!..
Петр Иванович запряг, и мы поехали. Возок наш скрипит и дребезжит, стучит и насвистывает. Будто не возок, а фисгармония.
— А вы хорошо знаете дорогу? Это вон туда...
— Слышал, знаю. В прошлом году приходилось бывать. О, я куда раз, то все доподлинно припоминаю. Иной семь раз проедет и обязательно собьется. А я нет, я — раз проехал и уж черта с два собьюсь. А другой— так просто смех берет. Вот недавно Кириллов сын едет и спрашивает: «Дядька Петро, сюда ли я поехал? Мне на Шевченковскую».— «Так чего ты, говорю, сюда заехал, тебе вон туда надо... Это же, говорю, не такая мудреная штука. Выедешь на высокий бугор — и ты прямо в селе. Потом поворачивай влево, налево у дороги будет хата Грицька Ганды. Хотя, говорю, там теперь живет его сын Омелько, а старый Грицько выехал. Одни говорят — к старшему сыну в Полтаву перебрался. Старший сын в Полтаве в депо машинистом работает. А другие — мол, в Плоское к брату Панасу уехал. Панас давно в партийных состоит. Такой брат,— куда ваше дело. Герой! Он и на фронтах, в Красной Армии был. Гонял и патлатых, и кудлатых. И Махно, и Петлюру гонял. Панас этот в Плоском артель организует. Возможно, Грицько к нему переехал. Григорий тоже такой — никому спуску не давал. Его на хуторе во власть выбрали. Оно какая власть? Бедных вдов коровками наделял! И мне, как комбедовцу, коровку определили, дерева на хату дали. Но-о!..
Жить стало легче. Но тут началась чертовщина — немцы пришли. В касках, а с ними двое с черными хвостами. Один из них здешний: сынок Лобачова... Кулак был, душа из него вон!
Приезжают верхом на конях и сразу цап Грицька за грудки: «Рассказывай, голодранец, где ваша гарнизация?..»
Погнали Грицька Ганду в долинку, туда за пруд, за вербы. Пропал, думаем, человек. Замордуют палачи.
Вывели в долинку и кричат: «Говори, где брат? Где твои большевики?»
«Не знаю,— говорит,— мое дело сторона».
«Врешь, голопузик, знаешь! Ты же у власти был?»
«Какая я,— говорит,— власть? Вы вот когда подхо-дили, ревкомовцы сели на телегу и уехали».
«Куда уехали?»
«Ей-богу,— говорит,— не знаю. Может, на Харьков, а может, и дальше. Они мне ничего не сказали. Уехали они, а вас нет и нет. Собрался народ. Кого, спрашивают, назначим на этот промежуток? Ну а народ в один голос и крикнул: «Грицька назначим! Старый, глупый, ни кола ни двора,— если и убьют, то не жалко!»
Какой-то из карателей, видать главный, в очках, ударил Грицька дважды нагайкой по спине и говорит: «Господа! Разве вы не видите: дурак дураком! Оставьте его!»
Отстегали Грицька нагайками да и бросили в канаву, Но как потом оказалось — Грицько все знал. И ружья, и всякие припасы он партизанам передавал.
Да, вернее всего, к Панасу уехал, потому что, говорят, хутора тоже в их артель пристают.
Но-о!.. Шагай веселей!
Да!..
Вот я Кириллову сыну и говорю: «А потом, парень, бери правее, правее... Сбоку будут вербочки. За вербами левада. За левадой опять вправо, вправо...» Там когда-то выгон был. Ничего не сеяли. Разве нашими плужками да нашими лошадками поднимешь такую целину? Туда хороший плуг надо. «А сколько же,— спрашивает Кириллов сын,— еще верст будет?» — «Да так, говорю, чтоб тебе не соврать, верст, верст... по-старому четыре было... Может, теперь что набежало? Кто знает?» Но-о! Хвостом машешь!..
Словом, парню разжевал и в рот положил. А вот сбился парень с дороги. Молодой, не тертый, не бывалый... Я уж... нет, уж не беспокойтесь. Довезу в самый раз.
Возок дребезжит, а Петр Иванович уверяет нас, что он сроду не плутал, и вдруг — стоп!
— Тпрр!.. Волки б тебя съели. Куда это ты нас завезла? У, чертова скотина!.. Я зазевался, а она!.. Стой! Крутишь головою!..
Повернули назад, начали искать настоящую дорогу. Искали, переспрашивали. Нашли дорогу, выехали, и тут другая беда приключилась: начали съезжать с горы, а на лошадке шлея лопнула.
— А, сгорела б она! Вот вам и ремень!
Начал Петр Иванович сбрую чинить — со штанов поясок упал.
Молодухи идут мимо, смеются:
— Держите, дядько, щтаны, а то убегут.
Сказал им Петр Иванович кудрявенькое словечко, поправил чго нужно в сбруе, стегнул лошадку кнутиком, и возок покатился. Только ненадолго. Пришлось еще раз Петру Ивановичу соскакивать и подтягивать супонь:
— Сгнила б она, проклятая! Как ехать, так и разладится!..
Теперь уж Петр Иванович как сел, так ни слова не сказал. Все думал. О чем он думал, кто его знает.
Может, о том, кто затесался в кооператив да все к себе тянет... Все к себе... А может, Петр Иванович думал, что единоличная техника — ерунда. Надо из нее скорее на широкий путь выбираться. Переходить на социалистический лад.
Может, он именно так думал: коллективом лучше жить, лучше хозяйствовать.
Говорим, неизвестно о чем думал симпатичный Петр Иванович.
А только, когда мы подъехали к артели «Путь Ленина», у Петра Ивановича радостно засияли глаза. Засияли, потому что увидели на полях таких же, как и он, крестьян, которые вместе сеяли, вместе пахали и, возвращаясь домой, вместе песни пели.
Наверное, Петра Ивановича одна-единственная мысль радовала: «Хорошо жить там, где гуртом работают люди!»
Побывали мы еще раз в колхозе «Путь Ленина» и опять встретили симпатичного Петра Ивановича. Директор МТС сказал нам:
— Рекомендую! Непременно заезжайте в колхоз «Путь Ленина». Познакомьтесь, товарищи, как там славно хозяйничают.
— А кто же нас подвезет? — спрашиваем.
— Кто? Да председатель колхоза вас и подвезет. Василий Петрович! — позвал директор.— К тебе люди хотят заехать. Подвезешь?
— А почему добрых людей не подвезти? Прошу! Садитесь!— пригласил Василий Петрович и открыл дверцы голубой «Победы».— Садитесь рядом со мной. Я и председатель, я и шофер. Сам управляю.,,
Дорогой разговорились.
Василий Петрович — агроном. Его колхоз посылал учиться. Закончив Полтавский сельскохозяйственный институт, Василий Петрович с дипломом агронома приехал работать в родное село...
Работал агрономом, а затем колхозники избрали его председателем колхоза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33