Отец послушался, отдал телку. Поставил на стол ведро горилки.
Высокая комиссия: волостной старшина, урядник и отец Иоанн, узрев на столе угощение, без всякого чванства приступили исполнению христианских обязанностей. Не мешкая начали кружками спасать утонувшую в глубоком подойнике грешную душу.
Спасали-спасали, пока самих надо было спасать... Первым осоловел волостной старшина, но он еще способен был подымать глаза кверху и опускать их вниз. Глянув в подойник — не видно ли дна — и убедившись, что молока от бешеной коровы хватит, чтобы утопить еще одного чертика, старшина, заикаясь, огласил итоги спасительных деяний высокой комиссии:
— И... Ива-а-ане... В трррезвом виде ссс... стрелять в угодника... вели-и-и-комучени.... в пррресвятого... пре... ире... превеликий грех. Пьянн-ому, оно конечно, дозволяется рразок трахнуть в не... небеса! Отец Иоанн, я верно говорю?
— О! Всенепременно, бог милостив. Он не отвергает покаяние и приношение.
Мы с сестренкой сидели в бочке и оттуда следили, как благодарная, благочестивая троица во имя святой правды, страдая, выжимает последние соки из богопротивного зеленого змия.
з
Рано утром волостной старшина по знакомой дорожке забежал в нашу хату опохмелиться. Закусив, предупредил:
— Иван, это место... где находился апостол, прикрой каким-нибудь другим угодничком, хоть паршивеньким. А еще лучше: не раздумывай — сбегай к Фе... Федору Дудке.,. Фе-едор за пудик ржи намалюет тебе такого угодника... За милую Душу. Высокого, дородного и такого... О-о! Ей-ей, его и двустволкою не пробьешь.
Заказать дородного угодника отец поручил нам — мне и сестре. Войдя в мастерскую дяди Федора, мы вытаращили глаза: над курятником висела дьявольская картина Страшного суда.
Даровитый самодеятельный художник в эту минуту заканчивал центральный кадр: проворные чертенята вилами подталкивали грешников-двоеженцев в кипящий котел.
— Дядя Федя,— спросили мы,— почему возле котла качает головой рябая лошадь?
— Разве вы, детки, не слышали: этот чертов конь забрался в церковную сторожку и съел священные дары. Отец Иоанн через пономаря дважды письменно приказал— нарисовать возле котла конягу, пускай и она в смоле кипит.
Трудно, ох трудно даровитому сельскому художнику потрафлять художественным вкусам многочисленных, привередливых заказчиков. Одному одно, другому другое, третьему пятое, десятое... То нос у угодника курносый, то глаза вытаращены, то уши святого торчат выше хаты.
Что поделаешь,— покоряешься и малюешь и то, и другое, и пятое, и десятое... Выполняешь всякие причуды заказчика. Просит заказчик нарисовать что-то особенное—такого рогатого, какого нет ни у кума, ни у свата. Дядя Федор рисует вдохновенно, с душой, намалюет такого лукавого, что сваты и кумовья в один голос спрашивают: «Вот это черт! Сколько вы, куме, отдали за него: кусок сала или чего больше?..» Нередко заказчик ласково подносит художнику стаканчик и душевно просит: «Федор Петрович! Выпейте за здоровье... Не забудьте, Федор Петрович, про когти... Тот черт, какого вы в тот раз, извиняйте, нарисовали за четвертинку, так он никого проклятый, не пугает... Дозвольте вам пояснить: тот черт не пугает, когти у него слишком малы».
Федор Петрович берет в руки стаканчик, приветливо благодарит: «Ваше здоровье!» Одним духом опрокидывает его и художественно выводит огромные острые когти... Заказчик доволен. Даже дрожит со страху. Перцовку Федору Петровичу не давайте, упаси бог. Крепкая перцовка внесет в вашу хату такое волосатое чудовище, что оно и взрослых перепугает.
Молодицы в таком случае просят:
— Смилуйся, господи. Заступись, боже! Отцы на девчат, батогами угощают... Мужья кулаками чествуют... Еще и ты, божьей милостью, такого... со страшными когтями, послал в нашу хату... Пускай бы он еще маленьким утонул. Прости нас за такие слова.
4
Трудоемкую работу над чудесным образом богини красоты Афродиты Милосской или мастерский рисунок непорочного ангелочка заказчики не ценили. Они требовали от художника не жалеть ярких красок для изображения практичных образов.
— Федор Петрович... Я вам прибавлю мешочек картошки... С верхом наберу. Нарисуйте серьезного пророка. Пускай он на людей глядит гневно: «Куда тащишь? Видишь, хозяйское добро... Ишь, с длинной рукой стоишь. У бога проси».
— Федор Петрович! Извиняйте, только вон та, ваша святая, моей бабе не по душе. Какая-то Августина! Ее в нашем хуторе никто не знает. Вот вам, моя жинка передала на холодец, ублаготворите старую, нарисуйте Варю... Варвару. Не обижайтесь, потрудитесь.
Образ угодника — непременная реликвия в хате, на каждого члена семьи — иконка. Венчальная — в цветах. Новорожденным — обыкновенная, деревянная. По этому случаю в нашей хате висело... восемнадцать икон. Моей сесгричке-напарнице каждую субботу хватало работы: вытирать с лика святых налетевшую пыль. Мама, бывало, скажет ей:
— Саня, возьми, доченька, веничек и прогони м>х. Видишь, сколько их на иконах сидит. Прогони мух и пыль смети. А то посмотришь, прости господи, не в хате будь сказано, и скажешь: «Не святые, а какие-то пастухи, овчары...» Вытри пыль, пусть хоть немного глаза заблестят.
Сестренка вытирает и докладывает:
— Мамо! А на Сашкиного святого воды не хватило.
— А ты, дочка, поплюй ему на лоб, а потом тряпочкой разотри по всей морде.
Нам, детям, больше всего нравилась икона «теплого
Алексия», в его день мы, как воробьи, прыгали и ще тали на улице:
— Сегодня теплый Алексий... Сегодня теплый Алексий.
В назидание неугомонной детворе бабуся ниже «теплого Алексия» приладила волосатое страшилище, это чудовище она заказала за недорогую цену. Заказала — пугать кур. Поблагодарила бабуся художника куском самодельного полотна. Дружелюбно угостив мастера «мокрым» завтраком, все приговаривала;
— Вот тут, Федор, пускай «он» на плетне с прутом стоит.
Дядя Федор i5абусии заказ выполнил добросовестно. На высоком плетне стояло волосатое чудовище и толстым прутом пугало кур. У самой рамы художник начертал ехидную надпись: «Удирайте, куры, поп идет!»
Хороший подарок детворе в тот день сделал дядя Федор. Какую чудесную картину подарил детям: вербы, тополя, вишни окружают наши убогие хатки. В центре села— площадь, на площади — кобзарь, играет на кобзе и напевает... Вокруг певца стоят хлопчики и дивчатки в полотняных сорочках.
Прекрасная картина! Таких хлопчиков и дивчаток полным-полно в нашем селе.
В тот же день горестное известие всколыхнуло село: сельский синедрион объявил Федора Петровича антихристом! Шум подняла преподобная дворянка Пе-дачиха: мол, не в тех тонах художник разрисовал достоуважаемую деву Марию. Не подходит такая дева для дворянских хором, слишком простенькая и веселенькая.
Случилось это на зеленой неделе, на святую троицу. Богомольная шляхтянка поставила владычице толстую свечу и поцеловала ей ручку. Чмокнула и вдруг за* вопила:
— Люди! Хозяева! Кого мы целуем? Это же Мария Вакулевская! Безмужняя. Развратница! Побей меня святой крест, ее глаза и губы... Боже мой. Отцы церковные, какому вы байстрюку кадилом кадите? Поглядите на божьего младенца,— вылитый сынок Марии Вакулев-ской. Это же ее Антоша... Боже, боже, я своей батрачке ручку целовала! Глядите, кого Дудник своим художеством в небесный чин произвел?! Тьфу! С твоей парафией, с твоей церковью... Сгорела бы она ему.
Ростом меня бог не обидел, в семь лет вымахал подходяще, перегнал старшую сестру.
— Мамо,—спрашиваю,—не пора ли мне в школу? Когда я родился?
На лице мамы легла тень трудной, скажем прямо, неразрешимой задачи. Но через минуту глаза ее засветились надеждой.
— Погоди... Сейчас я тебе, сыночек, скажу. Родненькая моя не могла написать ни одной буквы, не
учили ее. В арифметике кое-как разбиралась, пальцы помогали.
Растопырив пальцы, мама стала считать: «Ты родился во время косовицы... Эге, после Даши... Припоминаю, набежала дождевая туча, мы тогда сено подгребали... Гром как ударит... Иег, погоди. Что я такое говорю. Тогда родился Петя... Значит, так, Даша, Петя, Гриша.,. Видишь, сынок, ты родился после Гриши. Нет, не то я опять говорю. После Гриши родилась Надя... Тебя нашли сразу после Вани... Как раз капусту шинковали. Ой, лихонько! Соврала твоя мама. В ту пору мы нашли Машу. Эге, на петровку, в снопах. Завтра спрошу тетку Явдоху... Она была кумой, она знает».
Наша родная тетка Явдоха легко и точно установила дату рождения: мы с сестрой родились как раз тогда, когда над селом должна была пролететь огненная комета.
— Как сегодня помню, побежала я звать дядю Филиппа на крестины. Прибегаю, Дядя сидит на завалинке и горюет: «Зацепит хвостом проклятая комета новый плетень или не зацепит?» В тот день ьы, детки, и родились, А когда это было, ей-богу, не вспомню.
В волостных инстанциях и вовсе толку не добьешься. Отец наши метрики сдал на хранение в волостной шкаф. Сторож Мякушка доверительно шепнул отцу:
— Зря, Иван, ищешь... Дело пропащее. В шкаф запихивали всё. И то, и другое, и метрики, и списки, с кого подать брали, с кого выколачивали подушные... Надеялись, прилетит добродетельная комета и сбалансирует; брали или не брали подати. Ждут день, ждут другой, третий — не летит. Сбилась с дороги. Зале!ела в демидовскую волость, схватила кассу и удрала. Наши волостные деятели в свою очередь догадались, что надо сделать: облили кассу керосином и тю-тю... сожгли. Комета широкая, хвост длинный, разве она одну нашу кассу сожжет? Так что — ищи ветра в поле.
Слушай, Иван, иди в волость, пускай твоим детям метрики выпишет волостной писарь... Не забудь только захватить с собой подмазку... Без нее волостные двери туго открываются.
Дед Спиридон знал волостные правила, хорошо изучил их на своем долгом трудовом веку. Знал дед: волостные законы требуют уменья незаметно «плюнуть» в Писареву ладонь. Послюнишь ладонь чем бог послал, тогда любая справка легко по руслу плывет.
Повел нас дед Спиридон в волость. Стали мы перед писарем как свечки. Дед Спиридон начал издалека:
— Школьники! Родились в петровку. Жарища, дышать нечем. Солнце печет, кругом стерня, а их на белый свет благословило. Прямо на стерне. Вот так по стерне бегали и добегались .. Пора в школу.
— Конечно, пора,— равнодушно вымолвил писарь.— Пускай идут.
— От вашей милости бумажка требуется. А они что... Они пойдут. Такую небольшую бумажку, что деткам по восемь лет...
Дед Спиридон осторожно приблизился к писарю. Подошел, аккуратно сунул в писарский рукав гладенькую стеклянную штучку. Почувствовав, что стеклянная штучка скользнула дальше, в карман, писарь торопливо взял перо, бумагу и соизволил ласково пошутить:
— По восемь? Какой может быть разговор! По восемь так по восемь. Для удачливых деток не жаль прописать и по девять. Пускай растут!
Писарскую ласку родила вовремя попавшая в рукав стеклянная посудинка, какую в народе прозвали: «скляне цуценя» — стеклянный щенок.
Стеклянный щенок, несмотря на свою немоту, точно установил дату нашего рождения.
В пригожий осенний день, рано утром тысяча девять восьмого года я пошел в церковноприходскую школу, шел учиться. Учили нас больше всего пальцами. Духовный наставник хватал холеными пальцами мое немеющее правое ухо, крутил его и по складам втолковывал: «Ве-лик бог... в сла-ве своей».
И левое хватал батюшка за кончик. На кончике левого уха и оканчивалась наша «мудрая» наука.
Оценки законоучитель отмечал исключительно на нашем затылке. Иногда ставил их несколько ниже, острым карандашом тыкал в живот: «Замлел, дурень... Языком не ворочаешь».
Туго влезала в наши головы премудрость божья. Но отец Иоанн не терял надежды, вбивал ее в наши лбы длинной линейкой. Стукнет по лбу — не лезет премудрость. Тогда он с тылу заходит. С тылу удобней поддать горячего леща. Влепит один раз, не жалея пастырской ладони, щедро повторит, затем в третий и в четвертый. Чтоб вечно не меркнул в твоей голове день субботний... Чтоб ты не забыл, как твои предки грызли яблоки в райских кущах! Может быть, те яблоки и не были кислыми, но на наших затылках они порядочную оскомину нагнали.
Особый страх на меня нагоняли двунадесятые праздники. Высоченный, грузный законоучитель, засучив рукав но локоть, подходил сбоку и грозно допытывался:
— Когда произошло вознесение господа нашего Иисуса Христа?
Моя душа трепетно уходила в пятки, а пятки прилипали к полу.
Отец Иоанн, не взирая на свой высокий церковный сан, вцепившись пятерней в мои волосы, возносил мои пятки до самого потолка... Но небеса меня не принимали, между небом и землей я замирал и звучно шлепался о пол.
Держа в руках клок моего русого чуба, духовный пастырь с укором качал головой:
— Учу вас! Стригу вас! Как паршивых овец, стригу. А вы как были олухами, так олухами и остаетесь. Чего ты носом шмыгаешь, когда читаешь «Царю небесный»? Говори: что есть вездесущий, всевидящий и всемогущий?
Петя Бовдня, худенький, маленький мальчик, растерянно моргает, думает, наконец догадывается:
— Волостной урядник!
— Бестолковый! Дубина стоеросовая! Гавори: в скольких лицах господь бог являет нам свою милость?
Петя бледнеет.
Божьи милости батюшка вбивал в наши головы особенно энергично. Стукал Петиным лбом о парту и методически поучал:
— Бог отец — раз! Бог сын — два! Бог дух святой — три!
С «духом святым» Петя падал без чувств на пол.
Дома мамы обмывали наши расплющенные носы, здоровенные шишки на лбах и с обидой на такое «духовное» учение изрекали:
— Святой и божий — на черта похожий. Хоть бы его, господи, прости нас грешных, огненная комета стукнула или что другое. Чтоб не мучил наших детей!
7
В день водосвятия у отца отнялись ноги. Семейный жребий пал на меня:
— На, Сашуня, бутылку! Принеси святой воды. Гляди, сыночек, не пролей дорогой.
Святая вода — высший дар божий. Это и священное питье, и исцеляющий бальзам. Ее лечебная сила не знает границ. Падучие боли изгоняет без промедления. Побеждает и бешенство. Детям ее дают раз в год, в день водосвятия по две-три капли до обеда. Потом бутылку затыкают пробкою и завязывают горлышко холщовым лоскутом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33