Я для людей — боже меня сохрани...
Щедрый, ласковый хозяин... Кому пудик ржи одолжить— одолжит. Не погнушается и подсобить:
— Согни, человече, шею, а я тебе мешочек на спину подкину.
Поверит человек, подставит спину, смотрит, а милосердный хозяин на шею петлю набрасывает.
— Я тебе, ты мне — по-христиански... Я тебе хлебца, а ты мне отдашь ту полоску, что под горой. Она же тебе без надобности...
Потихоньку-полегоньку, то одолженным хлебцем, то льстивым словцом хитроумный Кирюха и загребал в большую кучу маленькие земельные лоскутки своих ближних.
2
Невдалеке, на высоком пригорке, в роскошной усадьбе жил привередливый Кириллов конкурент в небесных делах — ревностный старообрядец Терешко Тягнирядно-досебе.
Иногда в степи или в садике встретятся и бранятся до полуночи, решают —двумя или тремя перстами достойнее божьей милости просить.
— Кирилл,—душевно убеждал Тягниряднодосебе,— возвеличься в делах духовных. Не иди по пути нечестивых. Не уподобляйся проклятым попам. Праведным двуперстием проси у бога милостыню: «Боже, еще достаточ-ка пошли...» Усердствуй, брат Кирилл. Всевышний узрит!
Приглядывался всевышний к перстам или не приглядывался, а брат Кирилл со скотиной тремя перстами еще больше преуспевал: одних волов загнал в загон двенадцать пар. Да телята, да жеребята, да коровки...
Успевай только креститься — говядины хватит...
Одна беда — не спится. И не спится, и не лежится... Хозяйственные мысли покоя не дают, бешено снуют: «На такие овраги, горы, долы — одна паровая молотилка! Глумление да и только. Люди хлеб уже продают, а я еще молочу. Вторая паровая до зарезу нужна. Или жатки... Людям на смех — три жатки на такие раздольные степи. Маловато, ей-ей маловато — не управляются. Хлебец господь родит и высоконький и густенький...»
Почесал Тугокопылый поясницу, повернулся на правый бок и аккуратненько прикинул на пальцах — деньжат хватит. Одна касса в сарае, под бочкой, зарыта, вторая— под грущ^й, третья — возле свинарника. На черный день лишнюю копейку спрятал. Полный горшок золотых червонцев в землю закопал. И возле отхожего места, под старым фургоном, тоже зарыл. Так зарыл, что никакой черт не догадается.
Копеечек хватит и на молотилки, и на жатки, и на плуги...
Тут бы спокойненько и заснуть, так нет — новые мысли неспокойно шевелятся, засели и не выходят из головы: где строить маслобойку?
Закроет глаза неусыпный хозяин и так, с закрытыми глазами, начинает кобчиком по хутору кружить: просторное, удобное маслобойное место ищет.
Хорошее местечко на краю хутора, на большаке. Боже, какое доходное место! Кто бы ни ехал, кто бы ни шел — никто мимо не пройдет. Заедет или зайдет. Проклятая двуперстная штунда опередила, раньше этот кусочек захватила. На дороге каменную молельню поставила. Первачком, сучий сын, торгует. Днем молится, ночью глотку заливает—пьет!.. Чтобы из тебя горячую кровь выпили!..
На том конце сам дал зевка. Бесов волостной служака Мусий Нетесанный давно хороший уголок захватил. Паровую мельницу там воздвиг. И где он столько денег нагреб? Где же?.. Пятый год волостным старшиною лает— и, видишь, мельничку налаял!
Тугокопылый повернулся на другой бок. Так-так, облюбовал местечко. В центре хутора, рядышком, возле самой церковки божьей. Отец Иоанн, не сглазить бы, любит за красненькой протянуть свою пастырскую длань. Пусть протягивает — помаслим. Поплюю, где мое не пропадало, а оно, смотришь, и меня бог не забудет. Смотришь, и в мой карман поплывут тысячи...
Так с тысячами и уснул Кирилл Тугокопылый. Но и во сне хозяйственно-земельные дела не покидали крылатого степняка. Подхватился Тугокопылый как ошпаренный. Подхватился — да скорее к окну: не светает ли? Не пора ли во двор сонных работников скликать, на хозяйские дела со скотиной поднимать?
Подошел к окну, а сильные северные ветры ставнями по окнам — грюк!
Ударило та^, что даже стекла зазвенели. Великая новость— престол упал! В Петрограде свергли вседержав-ную корону. Нет царя! Свалился главный тиран.
Тугокопылый ударил лбом о пол перед позолоченным иконостасом:
— Святители, дорогие! Скажите, не мучайте, прикосновенные или неприкосновенные хозяйские отруба?
Немо взирали пышно убранные иконы на угодливо распластавшегося перед ними раба божьего.
Встал Тугокопылый, отряхнул пыль & колен и от удивления глаза вытаращил. Молчат. Как сговорились, гуртом молчат.
Сорвался хозяин и побежал в ригу. Снял с балки самые длинные вилы-тройчатки: «Сам острыми вилами отруба защищать буду!»
з
В это время на хутор Тихие Копылы на земском тарантасе прибыл щупленький чиновник по прозвищу горькой травы — Симон Белена.
Посреди улицы земец пересел с тарантаса на лошадь. Пересел неспроста. Сидя на лошади, объявил:
— Степенные хозяева! Радуйтесь! Я — ваш мессия! Степенные, довольно крепкие хуторяне почтительно
поклонились.
— Радуемся, радуемся!.. Кто вы и откуда вас милостивый послал в наши края?
Белена надменно отставил правую ногу и ткнул пальцем в небо. Этот величественный жест говорил: «Я!.. Я днем облака останавливаю, ночью небесные звезды снимаю!..»
Вслух он декларативно оповестил:
— Меня к вам направило земство. Верховодить!.. Слово «земство» поначалу ошарашило Кирилла Тугокопылого. Однако немного погодя он пришел в себя. Подойдя ближе, смело переспросил:
— Извините, ваша земская милость, какой же вы нам совет привезли? Будут ли хозяева при своей земле? Или, может, вот та голытьба придет распоряжаться? — Туго-копылый тройчатками показал в сторону соседней слободы Бедная Долина.— Вот та, долинчанская. Что годами у нас, хозяев, работала. Работала-работала — и здрасьте вам: «Давайте землю поровну делить! Мы тоже есть хотим!» Пожалуйста, приходи и ешь! Накормлю, насыщу. Но ты же, человече, совесть имей! Ты приди попаши, заборонуй, засей, скоси, сгреби, смолоти... Вот тогда мы с тобой честно и поделимся куском хлеба. А вырывать землю из хозяйской души — дудки!—Тугокопылый без всякой деликатности помахал острыми вилами перед земским носом.— Вот это тебе хлеб. Вот это тебе и земля. Приходи — накормлю!..
Полненькие, крепенькие хуторяне захохотали, зашумели и завопили:
— Форменное безобразие!.. Есть захотели! «У вас, говорят, хлеб в амбарах гниет!» Но какое твое распросо-бачье дело? Я хозяин! Мне, а не тебе всевышний послал! Так вот, извините, мы, хозяева, между собой и говорим: нет ли у вас за пазухой лишней программы? Более аккуратной... чтобы она с твердым намерением сказала: «Пусть будет порядок на хозяйской меже! Не подступай! Осади назад!»
Белена, не слезая с гнедой кобылы, перекрестился.
— Клянусь — порядок будет! Пусть никто на хозяйские межи не посягает. Огородим хутор Тихие Копылы высокими плетнями!
По улочкам и проулочкам пошли слухи: «Хозяева, целуйте иконы! Спасительное счастье с неба упало. Облака останавливает и звезды снимает. И межи!.. И межи хозяйские охраняет...»
Правда, Белена по облакам не ходил, телят у бога не ел и звезд с неба не снимал.
Сидел в земских апартаментах и темными вечерами на счетах гадал: быть или не быть? Скоро ли наступит то долгожданное время, когда и он, забытый людьми и всем светом, из уездного окна махнет и хоть на плохонькую клячонку сядет? Взберется на нее — и айда по степям, хуторам. Понесется дела вершить.., Независимый плетень городить...
4
Прибывшего земского спасителя первым щедро почтил Кирилл Тугокопылый.
На собственных руках трепетно понес щупленького мессию под прохладную бузину, где на чистой, расшитой воробьями скатерти стоял гостеприимный, вкусный ужин.
Именитый ужин состоял из яств, приготовленных по сугубым правилам стародавней хуторской кулинарии: борщи, лепешки, вареники, студни, колбаса и чарка...
Блюда — гуляш, щи, пельмени, отбивные котлеты, бифштексы — Белена собственной рукой решительно вычеркнул, как блюда иноземного происхождения, которые могут пагубно повлиять на хуторской словарь и, чего доброго, начнут расшатывать свежесплетенные, независимые плетни хутора Тихие Копылы.
Мокренький ужин хорошо намочил уважаемую особу, ибо до рассвета земского мессию церемониально волокли по росистым лопухам в любезно отведенную резиденцию— крытую камышом просторную ригу.
В риге, на грядках двух заблаговременно сдвинутых арб, состоялось и первое торжественное хуторское учредительное собрание под лозунгом: «Мы — соль земли! Мы — испокон веков властелины!»
5
История учит нас, что там, где на чашу весов кладут* ся субъективно-индивидуальные интересы, там неизбежно вспыхивает непримиримая вражда.
Вспыхнула она и в просторной, камышом крытой риге.
Противоположную оппозицию в камышовой риге породила ненасытная зависть Кирилла Тугокопылого. Вечно завистливый, он давно косо посматривал на кошель штунды. Бывало, идет мимо старообрядческой усадьбы, трехперстной щепотью махнет и сам себе шепнет;
— Какие деньжищи двумя перстами гребет! Отойдет немного в сторону и истинно по-православному заскрежещет:
— Гонишь? Гони, гони!.. Дери! Рви! Я из тебя, дьявола, и душу вырву!..
Счастливый случай — вырвать душу с кошельком — подвернулся на вечернем совещании. На закрытом вечернем совещании — «Какие творческие силы должны стать у хуторского руля?» — Тугокопылый конфиденциально шепнул спасительному мессии:
— Штунда не дает ходу. Шкуру с православных дерет... Непомерную таксу гребет...
Земец и сотворил державный акт: «Монополизировать перваки! Понеже штунда начнет упираться, увиливать и покорно не согнет спины, приказываю: подсобить ей согнуть спину увесистой дубинкой!»
Тугокопылый добился-таки своего, загнал враждебную штунду в самый угол риги, где оскорбленный Тягни-ряднодосебе оппозиционно примостился на сырых вымолотках.
6
Смиренный брат Терешко Тягниряднодосебе, не будем скрывать, водочное производство поставил на довольна широкую ногу.
Сам же, боже сохрани, капли в рот не брал. Все высокоградусные капли с христианской добротой по скромным ценам ближним своим раздавал... Бутылочка — гусенок, вторая — утенок, две вместе — рябенький поросенок..,
Да и рук своих благочестивых не поганил. Переложил это канительное дело на более опытных... Из Полтавы вызвал ловкого человека, плута и болтуна Микишу Вин-ника.
Прозвище свое Винник целиком оправдывал. Умел словом мутить и из прелого хлеба винное питье варить.
Монтаж винокурни много времени не потребовал: затратили две темненькие ночки. Винокурню ловко замаскировали в чащобе ветвистых столетних дубов на краю хутора и с божьей помощью начали кипятить и варить...
Любезно-корректный знаток библейских легенд Ми-киша Винник тихими летними вечерами частенько читал поклонникам Бахуса рекламно-популярные лекции:
— ...Первак нашей фирмы — чудесно возбуждающий напиток. Ничто в мире так легко не возбуждает, как наш шестидесятиградусный первак! Граждане! Уверяю — чарующее питье! Он имеет чудодейственную силу — одним запахом влияет на человека. Самый сильный человек от двух кружек впадает в детство. Опрокинет, ляжет и лежит в бурьяне, как невинное дитя. Вяжи его, пеленай, сунь ему в рот мокрую соску, пхни сухой навоз —безразлично. Будет неподвижно лежать и глазом не моргнет.
Свои популярные лекции предусмотрительный Винник дополнял доходчивой и действенной практикой: вежливо подносил слушателям на пробу из глиняной миски еще теплого первака. Но сперва мочил собственные губы. Отхлебнет и скажет:
— Попробуйте. Утром нацедили. Животворнее свят-вечернего узвара. Целебная! Болят зубы — опрокиньте этот горшок и будьте уверены — зубы онемеют.
Спасительные капли!.. В любой беде спасут тебя. В библии глава пятая, страница шестьдесят пятая, черным по белому сказано: «И разгневался господь бог на неверность людскую. Много холодной небесной воды шугнул на землю. Всемирный потоп — сорок дней лило. Лило день и ночь. Гибель! Куда бежать, где спрятаться? Мудрый муж Ной первым понял: беги в корчму! Спрячься, закуси и пережди обложной сорокадённый дождик!»
Мои любимые братья! Будьте бодрыми, употребляйте наши душеспасительные капельки. Пусть вас потоп не пугает! Пусть вам будет море по колено...
Порой словесного выдумщика внезапно перебивали.
Тягниряднодосебе, не выдержав библейских длиннот, с черного хода бубнил:
— Не забивайте людям баки. Торгуйте! Когда там дело было, а вы рассусоливаете... Вот человек жертву вечернюю принес. Видите, сухой язык показывает? Хочет за здоровье принесенной овечки горлышко промочить. Не мучьте человека! Ублаготворите жаждущего, а я покорную овцу в хлев загоню.
Да разве ты паршивенькой овечкой удовлетворишь требовательного Винника?
Но несмотря на ловкость проповедника и на то, что Винник был остер на язык, простые посетители простым словом приперли дошлого евангелиста прямо к стене. Не верили, чтобы, залив глаза, можно было впотьмах, по грязи, доползти босым до райских вершин.
— Может, оно и так,— сказал долинчанин в стоптанных лаптях.— Может, кому-нибудь и посчастливится в рай попасть.,. Да, наверное, это очень долгая песня! И долгая, и тяжелая... Мы с кумом Ефимом вчера до слез переживали, душой болели, глядя, как наш праведный дьяк на четвереньках полз к райским воротам. Боже, боже! Какая это адская работа! Да еще, бедняга, сбился с прямой стежки и весь вечер полз по вонючему рву...
Винник перебил:
— Каждый дьяк — свинья! Какие бы он божьи тропари ни читал, как бы ни маскировался, чтобы незаметно подползти на четвереньках,— ни дьякам, ни попам ни один апостол райских дверей не откроет. Церковных вралей в рай не пускают... Им одна дорога — огненный ад...
Кого немилосердно будут жечь на том свете, долин-чанам было безразлично. Их интересовали земля и хлеб.
— А скажите, пожалуйста, в какой волости пятью хлебами целую слободу накормили? Из какого амбара зерно брали или у Тугокопылого занимали?
Винник молитвенно сложил руки:
— Братья, ну его к лешему! Кто да кого там в старину кормил... Давайте лучше выпьем!
Но долинчане — нет, не то. Не пьют. Не хотят пить, хотят правду знать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33